Вечер воспоминаний

      Последние лучи заходящего солнца выхватывали из опускающегося сумрака развалины старого особняка. Все сохранившиеся спустя 200 лет поверхности дома покрывала радиоактивная пыль, проевшая доски пола. Уцелевшие занавески и обивка кресел и колченогого дивана могла бы изъесть моль, которая, к несчастью или счастью, смотря с какой стороны посмотреть, вымерла ещё во время бомбёжки, а та, что всё же смогла пережить ядерную зиму, превратилась в огромных летающих жуков, которые не прочь попробовать тебя на вкус.       На месте бывшего чердака, сейчас зияла провалами крыша, если можно так назвать угол полуразрушенной стены и каркас с балками. Казалось бы это не самое уютное место в остатках дома, продуваемый ветром этот пятачок давал прекрасный обзор на всю округу, что и стало решающим фактором в выборе ночлега для двух бродяг Пустоши.       В самом углу были свалены все найденные в доме одеяла и тряпки. В конце октября тонкие трухлявые спальные мешки не могли согреть ночью, и приходилось кутаться во всё, что удавалось найти, и теснее жаться к напарнику.       У небольшого костра сидели, привалившись друг к другу, два самых известных человека Бостонской Пустоши. Освободитель человечества от гнёта зловещего Института. Всего год назад этот призрак прошлого, слишком чистый для жизни в пустошах, оказался в новом мире после ядерной войны. Но всего лишь любопытный эксперимент для Института обернулся для него же гибелью и избавлением от очередного кошмара нынешних обитателей Бостона в череде бесконечных ужасов постъядерного мира. Рядом с молодым мужчиной с седыми волосами и множеством мелких шрамов на перепачканном дорожной пылью лице, сидел, закутавшись в красный сюртук времён борьбы за независимость и старой потрёпанной треуголке экс-мэр Добрососедства. Издалека его можно было принять за старика, на деле же тот был гулем. Сквозь тонкую изъеденную радиацией кожу просвечивали вены и мышцы. Под ней не было и грамма жира. Модницы прошлого может и позавидовали бы этому, да только не сейчас, когда гуля передёргивало от холода, и он всё ближе придвигался к костру, а в какой-то момент не выдержал и подхватил ещё и одеяло, плотнее заворачиваясь в него, словно в кокон.       Спать ещё не хотелось, поэтому друзья вели неторопливые беседы за жизнь. Казалось бы в этом недружелюбном мире невозможно так сблизиться за такой короткий срок, но отнюдь, пытающийся разорвать вас в клочья Коготь смерти или очередная банда рейдеров сближает гораздо сильнее долгих лет дружбы или даже ныне забытой войны с Китаем, где Нейт успел нюхнуть пороху, благодаря чему не умер в первые же часы в новом мире.       - Я потерял Шона. Опять. - говорил Нейт медленно, с длинными паузами, прикладываясь к бутылке квантовой ядер-колы. - Я закрываю глаза и вижу свою жизнь до того, как с неба посыпались бомбы. Всё может измениться в одно мгновение. Ещё вчера ты планировал выходной поход на пикник с женой и сыном, а сегодня отстреливаешь по развалинам диких гулей. Будущее, которое ты наметил себе, внезапно становится совсем другим. Не в таком мире я хотел оказаться. Но судьба распорядилась иначе. Содружество. Мой дом. Разорванный на части и собранный из обломков. Я надеялся, что снова смогу обмануть время, что всё будет как раньше. Но теперь я прозрел. Война... Война никогда не меняется...       Едва он закончил говорить, Хэнкок шумно затянулся из ингалятора дозой винта, за что получил неодобрительный взгляд человека. Именно из-за этой дряни он однажды стал таким.       -Дружище, такие разговоры нагоняют тоски, но раз уж сегодня вечер откровений, то, пожалуй, и я припомню пару историй... - Джон подтолкнул Выжившего локтём и со вкусом затянулся сигарой, которая была старше самого гуля раз в семь.       Хэнкок редко рассказывал о себе, его образ складывался лишь по личному общению и городским легендам, так что этот день можно было смело помечать красным в календаре, если бы ещё кто-нибудь следил за временем в этом мире. В основном его собеседники выкладывали всю свою историю в первые же часы знакомства с гулем. Такова была сила его харизмы. Он легко располагал к себе, ему хотелось верить. "Я человек из народа и служу народу!" - был его девиз на посту мэра Добрососедства, города известного, как пристанище для бродяг и бандитов всех мастей.       - Ты скорее всего слышал, как я стал мэром. Но всех подробностей не знает даже Фаренгейт. Единицы знали моё настоящее имя и ещё меньше из них живы, однако, это уже издержки жизни в пустошах. Мы с братом жили в маленькой хижине у озера, и когда там стало совсем тесно, перебрались в Даймонд-сити. Два брата Макдонаха. Да, то подобострастное ничтожество было моим братом. На самом деле мы никогда особо не ладили, но окончательно рассорились, когда он развернул предвыборную компанию под лозунгом: "Человечество за Макдонаха!". Я не мог понять, как он может так поступать. Возможно уже тогда Институт заменил его синтом, а может он всегда был таким подонком. Но смотреть, как вчерашние хорошие соседи выгоняют своих друзей с их семьями из города в развалины, кишащие дикими гулями, рейдерами и супермутантами, только за то, что те были гулями, я не мог и ушёл из города вместе с ними. Тогда у меня уже были налажены торговые связи в Доброседстве. В то время городом заправлял Вик и его громилы, которым тот позволял иногда спускать пар на жителях города. Те, у кого были дома запирались, и доставалось всегда нам - бродягам. Это продолжалось до тех пор пока одного бедолагу не забили до смерти на глазах у всего города. А я смотрел на это и ничего не мог сделать. Мне было страшно. Великий мэр Хэнкок - трус! - распалявшийся до этого Джон как-то болезненно сжался, как будто после этого признания его обсмеют, а то и вовсе прогонят прочь, но Нейт только придвинулся ближе, высказывая молчаливую поддержку другу.       Он прекрасно знал, что и в его время проявление чувств и слабостей мужчиной обществом порицалось, а сейчас и вовсе слабость ровнялась смерти. Такое доверие грело. После войны у него не осталось ни одного близкого человека в этом мире. Даже сын оказался мерзавцем, ставившим цели превыше всего, не обращая внимания на методы. Только этот безумный гуль и смог стать по-настоящему родным.       Хэнкок тем временем опустошил оставшуюся дозу винта.       - Я тогда здорово накидался химией и, кажется, отключился, но очнулся в Старом Капитолии перед витриной с костюмом Джона Хэнкока. Видимо я был всё ещё под кайфом, потому что одежда говорила со мной. Она сказала тогда, что я должен сделать. И чёрт возьми, я действительно разбил стекло, напялил этот старый сюртук и треуголку, вышел собирать людей. И это не составило труда, потому что банду Вика ненавидели все. Эти уроды нажрались, как свиньи, и сдохли, как свиньи. Не было никакой честной битвы, только кровавая баня. После мы вломились в кабинет Вика, накинули ему петлю на шею и сбросили с балкона Капитолия. Тогда то я и сказал эти слова: "Я человек из народа и служу народу!". В тот момент они казались мне такими чужими. - к концу рассказа его голос совсем стих. Джон сидел уткнув лицо в ладони. Нейт осторожно подтолкнул его локтём, кивком головы отправляя того спать, а сам поднялся для проверки обстановки, и оставаясь дежурить первым.       Завтра они снова отправятся в путь, освобождать очередное поселение от набегов рейдеров, никто из них не упомянет разговор прошедшей ночи, ведь всё что нужно сказать, гораздо красноречивей расскажут их поступки.