Соло

Городское небо не помнит своих звезд. Городская ночь забывает свой цвет. Чернильно-синий , затканный серебром плащ отброшен в сторону, и вместо него на голых плечах ночи переливаются разноцветные неоновые всполохи. А в полутемной комнате с наглухо забранным жалюзи окном ночь кажется прежней – прохладной, глубокой и синей, ведь я не вижу ее изуродованного слишком яркими красками лица. Сигарета – и разложенные веером фотографии, с каждой из которых смотрят на меня твои глаза. Мое самое любимое измерение, мой личный параллельный мир. В этой маленькой, тесной комнате с искусственным ветром из кондиционера, с искусственной ночью за закрытым окном, нет и не может быть никого другого,— только ты. …Ты тянешь зубами футболку вверх, обнажая смуглый гладкий живот, не отрывая взгляда от моего лица. Ткань — ярко-красная, отдающая в кровавый, льнет к твоим губам, и я невольно удивляюсь, почему они все еще не запятнаны алым. Ты улыбаешься уголком рта,— и мне кажется или вправду в полусвете блестит идеально острый клык? Поднимаю руку к твоему лицу, как в трансе, касаюсь сухих и горячих пухлых губ,— и ты тут же, выпустив футболку, прихватываешь мои пальцы зубами, не больно, но чувствительно, бархатисто, едва ощутимо проводишь языком вдоль мизинца, заставляя меня вздрогнуть и на секунду задержать дыхание… А вторая рука уже тянет мою свободную ладонь, заставляет ее лечь на теплый нежный живот у самой границы кожи и пояса джинсов, прижимает горячо и настойчиво, и я как-то пропускаю тот момент, когда твои губы оставляют в покое мои пальцы и я словно стекаю к твоим ногам, лишившись опоры, и снизу вверх смотрю, как ты стягиваешь футболку нетерпеливым, порывистым движением ,и снова – эта бредовая полуулыбка, полузакрытые глаза… И я начинаю восхождение,— губами и языком по шелку кожи, ладонями по узкой и гибкой спине. Стоишь неподвижно, уронив руки вдоль тела, чуть запрокинув голову, и лишь с тихим всхлипом резко втягиваешь воздух, когда я прикусываю слегка около пупка, тут же накрывая чувствительное местечко языком, проникая в неглубокую ямку, — тонкий намек, репетиция будущих проникновений?.. Стон, дрожь по телу,— тише, тише, все будет, но всему свое время… Время тебе опуститься на колени, прервав мое томительное восхождение и, обхватив ладонями мое лицо, целовать закрытые глаза, уголки губ, и уже жестко, без намека на нежность, ворваться в полуоткрытый рот, жадно хватающий воздух вперемешку с твоим прерывистым дыханием… Время мне мягким, настойчивым движением толкнуть тебя в грудь, заставляя лечь на холодный пол горячей спиной и затем смотреть, как твои длинные пальцы одну за другой расстегивают пуговицы на светлых, с низким поясом джинсах. Ты делаешь это медленно-медленно, не спуская напряженных, совершенно черных, глаз с моего лица, очевидно наслаждаясь разлитым на нем неприкрытым желанием, отводишь в стороны бортики застежки и, приподнимая бедра, стягиваешь джинсы вместе с бельем до половины, нетерпеливо отталкиваешь мою руку и сам сжимаешь свой напряженный ствол… Резкие, жесткие движения — и улыбка без тени стеснения, заставляющая меня начисто выпасть из реальности, и лишь мгновение спустя обнаружить себя сидящим верхом на твоих бедрах и, дернув вниз резинку свободных штанов, повторяющим твои действия. Я – твое сумасшедшее зеркало, отражение всех твоих реальностей, всех твоих желаний, или ты – моих? А зеркала иногда разбиваются, Татсу. Разбивается и наш с тобой минутный зеркальный коридор, когда ты нервным движением бедра заставляешь меня соскользнуть с тебя и, отбросив ненужную одежду, плавно, широко разводишь колени… Теперь мы больше не отражения, мы просто кусочки мозаики, у каждого из нас свое место, и мое сейчас — между твоих раскинутых ног. Мягко отодвигаю твою руку, небрежно мазнув губами по ладони, впитавшей резкий, срывающий крышу аромат твоего тела, и беру тебя ртом,— сразу и глубоко, чтоб ты не заметил подмены. Чувствую в волосах твои нетерпеливые пальцы,— сжимают, направляют, задают темп, причиняют легкую боль. подчиняюсь, без труда попадая в твой ритм, будто найдя нужную ноту среди бесчисленных струн твоего стройного тела и добавляю свое звучание, неожиданно легко проникнув двумя пальцами в тесное отверстие ануса, вырвав у тебя стон… Твои глаза широко раскрыты, а губы закушены — больно, больно.. ничего.. сейчас будет хорошо, любовь моя… Уверен, ты не ожидал, что я такое сделаю и протестующе дернулся, когда я, приподняв тебя за бедра и шире разведя твои ноги, легонько, нежно пощекотал языком то место, где только что были мои пальцы, а потом мягко проскользнул внутрь, лаская, утишая боль и обещая новую… — Я… не могу больше…Юкке — шепот твой, хриплый и прерывистый, просящий и нетерпеливый, выхлестнул меня за грань сдержанности. Я и так терпел слишком долго, не помня себя и сосредоточившись только на твоей мелодии, и теперь возьму реванш… Прости, может я и не был слишком осторожен, врываясь в тебя, и в первые минуты страдание наполнило твои прекрасные глаза, светлыми ручейками пролившись по вискам и затерявшись в ночной тени спутанных волос ,и первый твой вскрик был созвучием боли со жгучим желанием пополам. Но теперь ! О, видел бы ты себя со стороны, темный мой ангел,— разбросав руки-крылья, раскинув ноги, выгибаешься мне навстречу; широко распахнув сумасшедшие глаза, ты сливаешься со мной в едином ритме, и беспорядочные стоны, рвущиеся с искусанных губ – это лучшая твоя песня… В полутемной комнате, у стола с рассыпанными веером фотографиями, невысокий светловолосый парень с приглушенным криком выгнулся в оргазме, пятная спермой одежду и руки. –Татсу.. О,Татсу!.. Хриплое тяжелое дыхание – и слезы по щекам, тоскливые одинокие слезы слабости, которой никто никогда не увидит,о которой никто никогда не узнает. От темной стены у двери отделился высокий силуэт и мягко скользнул в освещенное пространство. -И снова ты играешь соло, Юкке…