Минутная слабость

      К пяти часам дня запас сил иссякает, и начинает клонить в сон: в кабинете душно, хотя окна открыты настежь. Хочется закрыть уставшие глаза и подремать, откинувшись в кресле, размять затёкшие руки и пальцы. Коори потирает веки — на чёрном фоне мелькают светлые точки — и морщится. Тёмные иероглифы расплываются на белой бумаге, превращаясь в жирные полосы вдоль листа. Моргает, чтобы дать глазам отдохнуть, и оглядывается. Место Хаиру пустует, ведь её любимую отговорку «Заполнять бумажки — это не мое» он слышал с утра, после чего самой Хаиру больше не видел, а Арима монотонно крутит колёсико на мышке, вглядываясь в экран. Работает, занят. Тряхнув головой, отгоняя сон, Коори встаёт со стула — ещё пара минут за отчетами, и он точно уснёт на месте. Арима смотрит на зажатую в руке пачку сигарет с лёгким, едва заметным укором, который Коори за долгие годы начал различать во вроде бы непроницаемом взгляде.       — Лучше сначала закончи дела. — Он не приказывает, просто говорит как считает верным, а в большей части он прав.       — Но… — Коори умолкает, не закончив фразу, потому что понятия не имеет, как объяснить Ариме, что есть такая человеческая необходимость, как отдохнуть и покурить. Окинув его усталым взглядом, он садится на место и выдыхает: — А к чёрту.       Арима смотрит на него с вопросом, но Коори лишь качает головой — растолковывать ему такие ненужные тонкости слишком утомительно. Он всё прекрасно понимает с первого раза, но когда говоришь ему всё, что тебе якобы необходимо, высказанные вслух желания звучат так мелочно, так нелепо и постыдно, что становится тошно от самого себя. На фоне безупречности Аримы даже толика погрешности кажется явной, как чёрная точка на новой кипенно-белой праздничной скатерти. Нет, Арима не осуждает. Вполне вероятно, что в ответ он лишь кивнёт, приняв информацию к сведению. Коори часто говорит себе — Арима человек, следователь, такой же, как сотня других в CCG, со всеми своими достоинствами, достижениями и плохими привычками — он до сих пор не может не злиться, когда тот не приходит на собрания, — но одновременно воспринимать его как одного из всех совсем не выходит.       Коори отвечает ему улыбкой, и Арима переводит взгляд на экран.       Через стекло проникают лучи заходящего солнца, ложатся на стол, свет перетекает по гладким обложкам папок. Он дочитывает последнюю страницу и, не находя ошибок, выдыхает, благополучно откладывая отчёты на край и откидываясь в кресле. После хорошо и честно выполненной работы есть приятное ощущение расслабленности, моральное удовлетворение. Взяв в руки зажигалку, он крутит её между пальцами, заворожённо наблюдая за монотонными движениями.       Первое, что Коори ощущает перед тем, как его глушит на одно ухо, то, как ладони опускаются на его плечи.       — Опять, Коори-семпай! — внезапно восклицает Хаиру. — Вы только и думаете о том, как бы быстрее выйти и покурить?       Зажигалка моментально выпадает из пальцев. Когда Хаиру хочет, она может ходить очень тихо, как кошка, а может как ураган — громко и сокрушая всё на своём пути.       — Да, именно так, Хаиру, — терпеливо отвечает Коори, демонстративно потирая ухо, и выдыхает три раза, но понимает, что надолго его не хватит. — Работаю и думаю. Может, ты тоже попробуешь что-то из этого сделать?       Хаиру заливается смехом, и именно это раздражает — смех звенит в голове подобно колокольчикам: болезненно громко, а потом сходит на нет, отдаваясь приятным эхом. Подняв папку, Коори отгораживается от неё — она слишком близко. Её запах — сладкий — и её прикосновения — тяжёлые — слишком. Просто слишком.       — Очень грубо с вашей стороны такое говорить. — Коори ощущает всем телом, как она сейчас улыбается извечной мягкой улыбкой, от которой только жди беды. — С бумажками вы и сами справляетесь хорошо, Коори-семпай.       Комплимент она произносит по-особенному мило и сладко, что, кажется, челюсть сводит от приторного послевкусия. Вроде бы похвалила, но хочется сплюнуть.       Лёгким движением руки Хаиру скидывает пачку сигарет ровно в мусорную корзину и уходит; её каблуки стучат по полу: один-один-два — она удаляется к своему столу вприпрыжку, радостная и гордая, сделав свою глупую шутку.       Как ребёнок, — сокрушается про себя Коори, — как ребенок, кто её сюда взял.       Ещё бы пять минут с Хаиру, и он был бы готов рвать на себе волосы, что, впрочем, уже нормальная реакция. Привыкнуть к ней не получается. Как к тайфуну — ты предупреждён и знаешь, что скоро он тебя накроет, ты видел его и его последствия десятки раз, ощущал его на себе, но всё равно поражаешься его сокрушающей мощи, против которой не существует оружия.       На дне урны среди бумажек печально лежит пачка сигарет, которые Коори решает всё же не доставать: там грязь, бумага и просыпанный кофе. Он выходит в коридор, доходит до ближайшей курилки, вытаскивая последнюю сигарету из-за уха, и, откинувшись на спинку дивана, нажимает на кнопку зажигалки.       — Вы уже закончили? — голос звучит так неожиданно близко, что Коори вздрагивает: коридор разносит эхо.       Сигарета выпадает из пальцев.       — Хайсе! — цедит Коори сквозь зубы. — Обязательно быть таким громким?       — Простите. — Хайсе садится рядом и поднимает сигарету, сжимая между пальцами и с интересом рассматривая. Чуть слышно вдыхает, принюхиваясь, и моментально морщится. — Коори-сан, курить вредно.       Курить вредно — так банально и избито, что нелепо и смешно. Коори закатывает глаза к потолку — просто невозможно сдержаться — смехотворная забота идиота.       Не смешно становится, когда он вспоминает, что сигарета последняя, а пачка всё ещё лежит в урне, а потом ещё воспоминает, что ближайший магазин в десяти минутах ходьбы, и тяжело вздыхает, понимая, что отдавать ему её никто не собирается. Краем глаза он замечает, как Хайсе вращает её между пальцами, скорее всего по привычке, как ручку от скуки.       — Что же сегодня за день такой? — Коори прикрывает лицо рукой, продолжая жаловаться самому себе. — Вы все просто издеваетесь: сначала Арима-сан, потом Хаиру, а теперь ты свалился мне на голову…       Хайсе слушает внимательно, растерянно замерев, а потом протягивает сигарету фильтром к Коори.       — Возьмите, — по-доброму говорит он и мягко улыбается. — Вам нужно.       Забота исходит от него ощутимыми потоками, словно тёплый ветер гладит кожу, и Коори понимает, почему его называют мамочкой куинксов.       — Что с твоим лицом? — резко спрашивает он.       — С моим? — недоумённо переспрашивает Хайсе и проводит ладонью ото лба до подбородка, ничего не находит и вновь улыбается, но теперь растерянно, явно не понимая. — Наверное, я улыбаюсь?!       Коори не знает, шутит он сейчас или нет. И то, и то выглядит смехотворно.       Какой нелепый гуль, — говорит он про себя и тяжело вздыхает, — господи, какая нелепость, а не следователь.       Глупость их диалога и несуразность Хайсе такая привычная — ты знаешь наперёд, что так всегда: рядом с ним бессмысленная стабильная нелепость.       — Я заметил, — с улыбкой отвечает Коори и, дождавшись, когда Хайсе тоже ответит своей вечно доброй улыбкой, добавляет: — Меня бесит твоё лицо.       У Хайсе по-особенному мягкий смех, не звонко-раздражающий, а тихий, едва слышный. Рядом с ним всё так легко и неимоверно глупо, обычно такое раздражает, но под усталое настроение расслабляет. Убрав прядь волос за ухо, Коори наклоняется, обхватывает губами фильтр сигареты, зажатой между пальцами Хайсе, а тот слишком резко дёргается, словно ошпаренный кипятком. Он выглядит растерянным до смущения, от чего хочется смеяться. Нелепо. Нелепость вообще всегда ассоциируется с Хайсе.       Откинувшись на спинку дивана, Коори прикуривает и глубоко затягивается, ощущая, как во рту разливается долгожданная горечь, произносит шутливо в знак вроде бы примирения:       — Бесишь.       — Вы не очень правильно сказали «спасибо», — смеётся Хайсе и тоже облокачивается на спинку.       Он выглядит донельзя довольным. Таким довольным, что выдохнуть бы ему в лицо едким дымом и проверить, как гуль реагирует на смолу и никотин, а потом сказать, что это во имя научного эксперимента, но почему-то совесть не позволяет сейчас такое сотворить, и Коори выпускает его в другую сторону.