Белладонна

Сайдуллу поражало, как хорошо Донка умела вести счет. В голове всего за пару секунд она складывала, вычитала, делила, множила и, опершись на стойку в лавке скупщика, чуть приспускала с лица платок, тихо говоря: «Мы не можем дать за лопату семьдесят пять монет». Скупщик с лысой головой, сально блестевшей в свете ламп, щербато улыбался желтыми зубами и перебирал узловатыми пальцами, которые казались и не пальцами вовсе, а паучьими лапами. И лицо у него было преотвратное. Самсон, добродушный ветеран — старый знакомец, — сказал бы, что кривая рожа паскудного торгована так и просит кулака. Сайдулла в таком тоне даже не думал, но брезгливое пренебрежение к скупщику разделял. Впрочем, отвратней лица могла быть только его скупость. Дороги от Гаммельна вьются лентами на север и юг, запад и восток, переплетаются, путаются, уходя в стороны какого-нибудь, например, совсем уж юго-юго-запада. И ни на одну из них не ступить без припасов: снеди, факелов, лекарств. Вынужденная мера, за которую негодяй-скупщик драл в три шкуры, пусть и понимал, — видно же по маленьким крысиным глазкам, понимал! — что смельчакам, идущим расчищать дороги и руины, не обойтись без его лавки. Темной, закопченной — и на лампах он экономил, и на масле, да и, пожалуй, давно был слеп как крот. Только вот никто его ни разу с деньгами не провел. Кроме Донки. Донка как-то объяснила, что он чувствует деньги руками. Форму, вес, выделяющийся номинал — опыт, приходящий с годами. И зрячих глаз не нужно. В прямом смысле она не проводила его никогда, знала, что не сумеет. Но вот уже который раз, если они решали взять эту женщину с собой, она выходила из сумрака коробка-магазина, объявляя цены, за которые скупщик соглашался отдать им нужные вещи. И цены — поразительно! — снижались чуть ли не вдвое. Собственно, это было второе, что поражало Сайдуллу в Донке — невысокой цыганке, раза в два, наверное, меньше своих одеяний, широких, свободных, увешанных поясочками, сумочками и амулетами. Какие-то Сайдулла даже смог узнать. Например, пустынный — четырехгранник, поделенный пополам — символ удачи. Северный — эфес меча, придающий, по слухам, решимости в бою и жизни. Договариваться и добиваться своего Донка умела превосходно. Хотя, казалось бы, какая-нибудь аристократочка Жанна, сменившая платья на плащ, а веер на кирку, справилась бы с таким делом легче. Природный шарм, благородные черты, лукавый взгляд. А уж если пшеничные волосы распустит по плечам и чуть расстегнет воротник кафтана, то можно и вовсе забыть о разуме. Конечно, не такому благовоспитанному и сдержанному мужу, как Сайдулла — а деревенские простаки сворачивали ей вслед головы. Но даже и она, молодая и свежая, словно весенний рассвет, не могла растопить сердца скупщика. Раз он даже заявил — либо эту наглую девицу выведут из его лавки вон, либо он накинет на каждый товар еще по двадцать монет. А вот Донка справлялась с ним играючи, и Сайдулла впервые видел как. Не кокетливым взглядом, не волнующей улыбкой — размеренной и тихой речью, легкими жестами, с каждым из которых тихо бряцали браслеты на ее тонких руках. Она говорила о выгоде торговых путей и поставках; перейдя почти на шепот, намекнула, что может помочь провести парочку выгодных сделок с цыганами. Потом указала в угол: сказала, что в лавке завелась плесень, и той скромной сотни, которую любезный хозяин выручит за переплату на лопаты, не хватит на соль, чтобы эту гадость вывести. Ведь не пройдет и недели, как она перекинется на полки с припасами. И, может, в железные банки не залезет, а вот хлеб, зерно и вяленое мясо, рыбу, воду — заразит. Да и сам любезный хозяин надышится — мало не покажется. А лечиться в госпитале сейчас рискованно и неоправданно дорого. Там уже никакие надбавки не спасут, а господин наследный лорд не выплатит и части страховки потому что в городе нет торговой гильдии, которая бы регулировала вопросы страхования. Скупщик улыбался, скалился, краснел, белел. Едва заметно окрестил себя святым знамением и — согласился. Проходя мимо Сайдуллы, Донка робко улыбнулась ему, натянула до носа платок и, блеснув огромными черными глазами, шмыгнула вон. Выходя за ней, Сайдулла оглянулся на скупщика — тот промакивая рукавом взмокший лоб и, шумно дыша, все оглядывался на злосчастный угол. «Как яда хлебнул», — подумал про себя Сайдулла. Донка была удивительно красивой женщиной, в чем Сайдулла доподлинно убедился, тем же вечером постучав в дверь ее комнатушки, пропахшей ладаном и благовониями. Она взглянула на незваного гостя изумленно, даже немного испуганно, но все же с мягкой улыбкой провела внутрь. О, а какие у нее были губы!.. Будто два лепестка нежной розы, и Сайдулла даже не преувеличивал. Сочные, полные губы, с выступающей верхней — сущее загляденье и услада для глаз. А волосы, ровной линией обрезанные по плечи, точно хранили в себе бархатный мрак ночного неба. В голове сам собой сложился неловкий брейт:

Чернее шелка темноты и ворона крыла, Сильнее солнечных лучей мне бездна та мила.

Она усадила его за стол, распахнула ставни, сдвинув с окна плотную занавеску, достала из сундука бутыль вина и, прежде чем Сайдулла заговорил, предложила выпить с ним. Не приказала и не потребовала, но он не смог отказаться. А со сладким вишневым послевкусием и слова пошли легче. В общем-то, Сайдулла пришел сказать, что Донка его восхищала. В его родных землях женщины редко занимаются даже чистописанием, не то что счетом, а у нее такие таланты, такая прозорливость!.. И он, покорно прося прощения, уверял, что не имел за этим визитом ничего дурного, просто привык говорить все прямо, о восхищении в том числе, так что пусть любезная Донка — к слову, опять с покорной мольбой о прощении, что значит ее имя? — не думает о нем плохого. — «Неоценимая», — с легкой улыбкой ответила она. — Так я зовусь на языке моего народа. Она и правда была неоценимой, пусть исход каждой вылазки решали мечи и топоры, пистолеты и арбалеты, темное искусство самого Сайдуллы, но лишь Донка из раза в раз облегчала их путь лишним мешочком провизии, парой мотков бинта или склянкой противоядия. А после — звонкими монетами за антикварные безделушки, которые сбывала, скрывшись в цыганском поселении. Сайдулла назвал бы ее на восточный манер Джохарой — «ценностью». Такое имя ей подходило лучше родного. А еще Донка знала куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Не скрываясь от Сайдуллы, она как-то деловито раскладывала на столе поверх желтоватой грубой бумаги цветки белладонны — отдельно листья, отдельно очищенные и нарезанные корни. А после толкла в ступке то, что уже лежало сухим и ветхим — коснись пальцем, и разлетится в порошок. Сайдулла развлекал ее разговорами об оккультных науках, и Донке они, похоже, нравились. Она кивала и улыбалась, даже спрашивала, а раз тихо вздохнула — жаль, никогда не сможет научиться. Сайдулла горячо ее заверил, что поможет. Ее-то ловким нежным рукам, смешивающим спиртовую настойку для блеска глаз, покорится даже оккультика. Сайдулла говорил, крутя в пальцах отделенный цветок белладонны. И как же цветок походил на эту женщину... Такой невзрачный с виду, грязно-фиолетовый, тонкий колоколец в окружении плотных листьев — точь-в-точь ее тканые одежды. А черная ягода, обманчиво невинная — ее темные волосы и бездонные глаза. — Осторожнее с ним, — сказала Донка тогда, кивнув на цветок, — яд белладонны способен ввергнуть в безумие. Она была поразительной женщиной, уравновешенной настолько, что тресни пополам мироздание, ее спокойствие бы не нарушилось. Все, что Донка делала — делала красиво и тихо, без лишних движений. Даже когда скользила за чью-то спину, чтобы защититься, с изяществом не змеи — легкого ветра или подхваченного им полотна муслина. А Сайдулла то и дело чувствовал странное раздражение, когда это была не его спина. Знобило тело, накатывал лихорадочный жар, в горле сохло. «Как яда хлебнул... — думал Сайдулла с одышкой, — белладонны». За блеклыми цветами и сочными ягодами, что по незнанию так легко спутать с черемухой — на ветке все мастера видеть, а в протянутой пригоршне пойди разбери, — часто кроется смертельная расплата. За невнимание, невежество и легкомыслие. Донка была прекрасной женщиной во всем своем естестве: молчаливой и расчетливой, терпеливой и, кажется, удачливой, точно умея подгадать нужный момент: чтобы пробежать по старым плитам, минуя нажимную ловушку; чтобы схватить именно ту вещицу, которая уйдет дороже. Чтобы в полумраке комнатушки, в объятиях лент сизого дыма и запаха пестрых благовоний, вонзить по самую рукоять в сердце возвышенного, но такого доверчивого Сайдуллы кинжал. Оседая на пол, он не увидел в руке Донки треугольного амулета, блестящего двумя черными, как ягоды белладонны, камнями.