journal flip through

в тебе стекла битого больше, чем во мне жизни (а я живучая, ты скоро об этом узнаешь), а ты всё равно протягиваешь руки ко мне, колешься, режешься, не плачешь. молча сгребаешь. не в объятия, хотя позже будет и в них. молча сгребаешь весь мой хлам в одну кучу. усаживаешь рядом, за руку берёшь, говоришь: «разгребать будем вместе». я плачу. не потому, что разгребать — скучно. просто после двух лет пощёчин кто-то протягивает мне руку в добром жесте. говоришь сразу: «будем строить начисто и как надо». я ещё хихикаю, говорю, мол, сейчас так не принято, но ты серьёзен, и я замолкаю. внутри – торнадо от непривычки к тому, что любить можно иначе, без боли, без качелей. спустя месяцы привыкаю. проходит год, и я весь год мечусь: а вдруг поймёшь, что во мне – ничего, только стёкла, стёкла, стёкла, витражи разбитые, стаканы, бутылки. ты не понимаешь (или делаешь вид), а я с тобой за это дерусь на словах, чтобы понял, что нет ничего, о чём ты говоришь, что внутри даже не вата – труха да опилки. ты меня не пускаешь к себе, иногда только что-то внутри светится: говоришь иначе, рассказываешь о себе больше, улыбаешься честно. говорю тебе что-то про звёзды, банальности в духе «без тебя никуда, ты как Большая Медведица», ты смеёшься: это глупость, конечно, но почему-то уместно. я всё распаляюсь, потому что от доброты больно, потому что внутри что-то скребётся и ворчит на ухо: «тебе нечем платить за любовь, тебе нечего ему отдавать», но ты так спокойно, фривольно сгребаешь мои осколки, что я сдаюсь, не войдя в кураж. ты берёшь мои стёкла и плавишь их в новый витраж.