И создал Он его по подобию своему, По жестам, разговорам, По уму и по добродетели, И стал он худшим самым, Что рождалось из рук Его прелестных, И стал он, как Бог, ничтожен, Но не, как Бог, велик.
Любовь всей его жизни танцевала не с ним. Тэн двигался плавно, его движения доводили до горячки, красных щёк, но Чонни больше и больше заливал в рот что попало, лишь бы не дать этим мыслям, пугающим, абсолютно трезвым и правдивым, просочиться через те стены, которые он не просто так строил, ограждая сердце своё от боли, и боль та — жуткая вещь, Чонни боится с ней столкнуться однажды вот так вот наедине, чтобы она всего его насквозь разглядела, на самые слабые места надавила. Тэн — полный мудак, легкомысленный, экспрессивный, глупый, избалованный, и всё это мраком покрывается под чоннинским «и что с того?».***
Доставая наушники из кармана, в попытке их распутать, Чонни роняет их на асфальт, когда ещё и лямка рюкзака сползает до локтя, он наклоняется за ними, как вышедшая только что из института студентка раздавливает их толстым каблуком, догоняя кого-то. Не услышав никаких извинений, он поджимает губы, осматривает торчащие провода и думает, что на сегодня вполне хватило с него препода-тирана для отвратительного настроения. Рядом быстро проходит Тэн, поправляет очки, спасающие от осеннего солнца, садится за руль своей машины и уезжает. «У него крутая тачка», — думает Чонни, в жизни не разбираясь в автомобилях, но вид Тэна в этой машине определённо сводит с ума, хотя кто кого ещё крутым делает. Чонни не прочь бы сесть в ту машину, вести её вдоль улиц, набирать скорость вместо того, чтобы ждать полчаса автобус, который обольёт грязью и так грязную одежду, а затем торчать на нелюбимой работе, чтобы вылезти из комнаты-коробки — единственное, что он может себе позволить. Туда вмещаются одноместная кровать, слои пыли, небольшое окно, маленький квадратный стол и постоянно мешающий огромный шкаф, в него Чонни врезается по нескольку раз в день. Из друзей у него разваливающайся старая «Русалочка» Андерсена, он её вместо Библии на ночь читает, все строчки уже практически запомнил, потому что сказки не существует, Русалочка — наивная, чистая, обманутая, а любовь её образцом должна быть. Для Тэна он — пустое место, он — вне его интересов, они не пересекаются ни по одному пути, у них разные взгляды, воспитание, мировоззрение, отношение, разные они настолько, что тепло и холод так сильно не отличаются. Просто так получилось. Никто в этом не виноват, Что Тэн — человек, А Чонни — нет, ибо ему нельзя любить. «Раз так, с этим уж точно ничего не поделаешь», — останавливается на этом Чонни, и уже через месяц прежнего фанатизма как ни бывало, теперь вообще ничего не бывало: ни радости, ни грусти, ни интереса к чему-либо, ни злости. Жизнь — математическая задача, и её нужно решать по четкой схеме, у Чонни это: всё на помощь родителям и их родителям, потом себе, но на себя почему-то всегда мало что остаётся, точнее, нихера. И он впервые читает Маленького Принца. И уверенным он становится в том, что по возвращении Принц застал розу истерзанной чужими зубами, затем увидел неправильно нарисованный намордник, стоивший жизни самому прекрасному цветку на свете, во всём, о чём бы подумал, будто бы есть та сила, предназначенная защитить его от хищников, но второпорях делавших это всё великий самый упустил деталь, теперь никакие шипы не спасут его. А у хищника такое красивое лицо, что в пору им любоваться, близко совсем, забывая обо всяких клыках, обо всякой опасности, и каждый раз Чонни поддается этому, и каждый раз его кусают. Хотя он бы даже не сравнил себя с розой. Потому его и можно кусать, есть, поглощать, терзать, портить, убивать, — не роза он, ибо семена его — пепел. Чонни пустыми глазами следит за тем, как студенты выходят посреди дня на улицу, накрывают голову капюшоном из-за прохладного ветра, он бьётся затылком о стену, сдерживает слёзы из-за того, что в очередной раз весь проделанный тяжёлый труд остался не замеченным, что репутация у него — гниль, потому и результат соответственный, где остальные в выигрыше, а он проделывает очередную попытку прийти в себя и пойти, наконец, домой. Тэн с девочкой какой-то садится в машину, быстро заводит мотор и скрывается из поля зрения, Но точно не из сердца. Потому что в сердце Чонни видит всё. Чонни не хочет, совсем не хочет, отвлекаться старается, но в итоге сердце, чувствующее всё, не разум абсурдный, сердце, единственное настоящее, картинки перед глазами проматывает. — Почему это не может быть всё сном? — выговаривает устало он, направляется к ступеням, поправляет лямку рюкзака, Однако это не типичный день. Потому что сегодня Чонни увидел в одном человеке всю свою жизнь, всего себя, всё искомое счастье.