Чёрный напоминает мне о нём

— Чёртов идиот.       Слёзы на длинное чёрное платье, которое, казалось, ей не идёт. А это ведь он говорил, чтобы никогда не носила настолько ужасные необтягивающие вещи без глубокого выреза! Что поделать, сейчас ничего изменить нельзя, и остаётся только стоять у его надгробия и рыдать, как последняя дура. Цунаде привыкла себя проклинать, все важные люди ускользали между пальцев, словно песок. И один за другим уходили достойнейшие, а она трусливо пряталась от смерти, оставаясь вместе со своей болью наедине. Идиот ли Джирайя? Нет, это она, она заставила его сделать неизбежное. Трусливо отправила его одного, прикрываясь долгом, как не смогла спасти Дана, стремясь завершить миссию, или потеряла Наваки, забывая о нём. И только один человек остался рядом, и он печально смотрел на пустое надгробие, на котором не было фотографии, а под ним — и тела, держал её за локоть, будто бы боялся, что она разозлится и уничтожит всю Коноху. Змей, и это уже не обычное слово, используемого вместо имени, это почти что яд, льющийся из каждой буквы. О-ро-чи-ма-ру. Насмешливо и нагло, слишком чёрно для честного человека. Но именно он, самый неподходящий, высокий под стать ей, наклоняется над её ухом и тихо, едва колыша расстрепанные желтоватые волосы, шепчет: «Ты нужна мне, мне, Цунаде, лишь я пойму твою боль и утешу, этого не сделает саке, только человек вроде меня сможет утолить твою боль». И сил сопротивляться нет — Сенджу падает на колени, словно фарфоровая, словно свинцовая, словно сломавшаяся, безумно улыбается в пустоту, представляя рядом Джирайю, его длинные белые патлы, которые хотела обрезать собственноручно, извращённые шутки, горячо ненавидимые ею, и сам человек, донельзя умный и рассудительный, но по-детски наивный. Рука потянулась вверх. К дьяволу всё, она потянулась к тени, к Змею Искусителю, и её руки сомкнулись вокруг его ног, а в глазах отразилось что-то, на что Орочимару ответил еле заметной улыбкой.       Алчность, красные блики на белых клыках, и он наклоняется, чтобы укусить очередную жертву, как змей кролика, но видит слезу. Заплаканное, отчаявшееся лицо Цунаде приносит удовольствие, и Орочимару не может не восхититься ею: потерявшая всё, живёт для них. Может, просто боится умереть и посмотреть им в глаза, а, может, действительно слишком слаба. Бледная шероховатая ладонь касается горящей кожи, и слеза медленно исчезает, скапывая из подбородка. Она всё ещё на коленях, всё ещё сломленная, всё ещё с опущенной головой. Но когда она поднимает лицо, в глазах отражается лазурное небо, и Саннин смеётся от души, видя грязную, плачущую куноичи.       Она лежит в кровати который день, не поднимаясь ни на миг. В глазах боль, на лице ни капли отчаяния, лишь глухое, ненужное чувство, не приносящее радости Орочимару. Ему нравилось смотреть на подругу детства так — она была сломленной, а теперь — в душе мёртвой. И он касается длинным языком, чтобы хоть немного разрушить мысли Цунаде, а ей всё равно, она не видит ни крови, медленно капающей из запястья, ни сокомандника, пока ещё живого. Чёрное платье ещё на ней, и Саннин с отвращением понимает, что этот цвет ей не идёт, как и говорил Джирайя много лет назад.       Осквернила могилу, можно сказать, и это, чёрт побери, спасало её. — Белое.       Орочимару медленно повернулся, чтобы расслышать эту фразу чётче, а Сенджу всё ещё лежала, боясь движений, дававшихся с болью. Немытые волосы, ненакрашенное лицо, простое, неподходящее ей платье — пожалуй, прошлая Цунаде рассмеялась бы, увидев себя в таком состоянии. А теперь она распростерла руки, словно птица, которой осталось жить недолго, она повторила снова: — Больше никогда не буду носить белый, куплю больше черных платьев и буду жить по своим правилам, — Цунаде размахнулась и почти ударила со всей силы о ветхую стену убежища, но сдержалась, слабо опустив руку. — Он не посмеет управлять моей жизнью даже после смерти.       Сидя по колени в воде, она хотела остаться так вечно. Она чувствовала, как возле неё стоит призрачный Джирайя и легко приглашает её в пучины тьмы, а Цунаде по привычке бьёт старого друга — призрак немедленно исчезает. Сенджу никогда не позволит кому-то мёртвому доставать её в этом мире, и Джирайя знал это, знал и Орочимару. Змей принёс ей белое платье лишь однажды, когда куноичи задыхалась от затхлости воздуха, положил перед ней и, уже давно не улыбаясь перед ней, прошипел: — Ты не можешь избавиться от Джирайи только потому, что помнишь всё. Забудь — и сними чёртово чёрное платье, оно тебе ни капли не идёт. — Знаю, — эхом проносится голос Цунаде. — И сделать ничего с этим не могу.       Однажды утром рванные куски чёрного платья нашли на краю озера. Погребенная в воде, она улыбалась, а длинные золотистые волосы стремились вдоль течения. И только на следующий день её мокрое холодное тело было поднято тонкими бледными руками. Жёлтые глаза сверкнули в утренних лучах — материал собран.       Орочимару наклонился над старым лицом и бегло прислонился губами безжизненной ключицы. Тело, что болело, теперь мертво.