a mocking thirst

Разумеется, она ждет его в винокурне. Бледная до серости, тонкорукая, с выцветшими от времени волосами, уложенными в сложную прическу; она смотрит, чуть прищурившись, и улыбается неизвестно чему. Глаза у нее блеклые, как туман, но живые, с безумным звериным голодом в глубине зрачков, и от этого на мгновение становится жутко. — Знал, что найду тебя здесь, — говорит он и закрывает за собой дверь. Она пожимает плечами: — Где же еще мне быть? Она висит вниз головой в паутине веревок прямо над старым, рассохшимся деревянным чаном; по шее змеятся раны, старые и совсем недавние, и засохшая на лице кровь кажется боевым раскрасом. Снять отсюда, одеть в броню, растрепать волосы — и любой принял бы ее за одну из северных варварш... Впрочем, нет. Слишком она бледная и хрупкая — видно, что никогда в жизни за оружие не бралась; тонкая шея, тонкие руки, тонкая талия, только ног не видно. Далекий предок, подвешивая жертву к потолку винокурни, постарался соблюсти нормы приличия и заключил подол платья в тонкую сеть ремешков; вышло похоже на кокон. — Знала, что ты придешь, — перебивает она его мысли, и в чужом звонком голосе слышится сдержанное нетерпение. Теперь его очередь пожимать плечами. — Голос в моей голове рассказал, где тебя искать. Она кивает, словно не услышала ничего нового, и еле заметно шевелится в путах — потягивается, наверное, или ослабляет узлы; не то чтобы ему было дело. За столько лет в этих веревках, должно быть, у нее затекло все, что вообще может затечь. Если вообще может. Вряд ли для порождений непознаваемого древнего чудовища существует такая проблема. — Как твое имя? — спрашивает он мягко, припомнив прочитанный не так давно трактат по демонологии и наставления одного из своих воинов, старого араба. — Голос называет тебя Графиней. — Можешь звать меня так. Ее голос звучит спокойно, она выглядит спокойной, но глаза — живые, живые, — выдают и любопытство, и легкую тревогу; если он понял все правильно, тревожится она не зря. — И все же? Вздохнув, она на мгновение закрывает глаза — от усталости ли, пытаясь ли смириться с грядущим, какая разница? Он все равно получит ответ. — У меня нет имени, — признается она наконец, и ее полные губы расползаются в улыбке, обнажая мелкие острые зубы. — Создатель пожелал дать мне только цель. Снова повисает тишина. Они рассматривают друг друга — почти одинаково бледные, почти одинаково худые и сероглазые; он неторопливо поправляет манжеты, скрывая вырезанные на запястьях оккультные символы, она пытается размять руки. Раньше он сказал бы, что это странно — разговаривать с человеком, висящим вниз головой; но это было давно, так давно. Многое произошло. Ко многому пришлось привыкнуть. — Ты лишь начинаешь изучать тонкие науки, — ее голос тих и почти нежен, и заворожил бы любого (только он — не любой), — и жаждешь знаний. Я понимаю. Скажи, какой помощи ты от меня хочешь, и я назову свою цель. — Я скажу, какой помощи хочу от тебя, и ты обманешь, — отвечает он в тон. — Сперва цель. Потом сделка. Она колеблется — это тоже видно по глазам, — она пытается придумать, как схитрить; но годы и годы, проведенные здесь, в этом коконе, не пошли ей на пользу. Вопрос задан, и задан прямо. Она не сможет солгать. Когда она наконец говорит, ее голос похож на стрекот и скрежет: — Посланница. Я Посланница. — Вот что мы сделаем, — говорит он, разрезая веревки кинжалом. — Ты вернешься в Алый Двор, в свои владения. Мои воины уже прикончили Барона и измотали Виконта, так что это не будет проблемой. Потом ты пришлешь приглашение. Если потребуется, не одно, чтобы воины смогли расчистить мне путь. Она соскальзывает на пол слишком медленно и плавно для человека, с неестественным до жути изяществом, и оказывается выше него на полторы головы. Платье все еще прикрывает ее ноги, и на мгновение ему чудится, что это и в самом деле кокон, чудится хитин вместо кожи и блестящие фасетчатые глаза вместо человеческих; но наваждение отступает, словно и не было его. — А потом мы поговорим на равных, — заканчивает он и смотрит в чужое лицо снизу вверх. — Обсудим перспективы сотрудничества. Посланница улыбается — по-настоящему, так, что рот расползается почти от уха до уха; ее глаза сияют неподдельным интересом и голодом разумного, опасного хищника, и он поздравляет себя с победой. — Обязательно обсудим, — скрежещет она сквозь улыбку. — Наследник.