Теперь я знаю, что люблю тебя.

Я никогда не говорил тебе, что люблю тебя. Был уверен, что ты и так это знаешь. Но не был уверен в том, что я чувствую. Но ты же видел, как много я тебе позволял. Одна уступка за одной. Ты подходил все ближе и ближе, непринужденно и весело, как огонек, что бежит по фитилю. Среагируй я вовремя, мой мир бы не взлетел на воздух тысячей осколков, которые теперь никогда не сложить в прежнем порядке, даже если бы я попытался. Но я был заворожен яростным пламенем твоего тела, опалившим меня, оглушенный грохотом твоих признаний и откровений, я уповал на то, что мы, слившись в этом алхимическом безумии, создаем что-то новое, уничтожая упорядоченное, скучное, навязанное нам прошлое. Все, что было во мне: знания, мечты, страхи и радости, все то, что следуя многолетней привычке к одиночеству было надежно скрыто под, как я думал, непробиваемой оболочкой, было взорвано изнутри твоей маленькой, яркой, обжигающей натурой. И все это было безоговорочно отдано тебе, смотри, оценивай, бери что-то для себя, все, чем я когда-либо владел, стало твоим, для тебя. Ты рылся в клочках моего мира, словно ребенок, которому в руки попал ларец с драгоценностями, и который, не зная истинной цены, а иногда и предназначения этих вещей, наслаждается только их цветом и блеском, с жадностью хватая то одно, то другое пробует что-то на зуб, расшвыривая наскучившее по углам. Я же принимал это за окончательный приговор. Начищая до блеска понравившиеся тебе безделушки, и оставляя пылиться истинные сокровища, потускневшие от времени и оттого не пришедшиеся тебе по вкусу. Я стал хуже рядом с тобой. Но я больше нравился тебе таким. И я был рад этому. Я лгал тебе. Теперь я могу признать это. Пытаясь все эти годы вернуть себя, я собрал почти исчезнувшие под слоем пыли осколки хороших черт мой натуры. И теперь, я могу честно сознаться самому себе, что ты был обманут мной. Сколько бы я ни утверждал, что это не была ложь, а простое замалчивание, «не спрашивают, не говори», но я лгал. Я знаю теперь, что нанес тебе, такому юному и наивному, травму своей ложью, ранил тебя, и только теперь, когда мое эго, которое ты вырастил до эпических масштабов, пока был рядом, укрощено, я могу взять на себя часть вины за то, что однажды я умер для тебя. Я не мог понять, осознать, как же случилось то, что случилось, как могли мы внезапно из огненного сердца взрыва, где все горело, сверкало, плавилось и двигалось в бешеном танго, шагнули в черную, ледяную пустоту отчуждения. Как всегда случается подобное: еще вчера все было хорошо, вчера ты заверил меня, что мы справимся, и найдем другой путь, а сегодня я никто для тебя, за ночь я стал стал лишь одним из сотен тех знакомых, которым, страдая от скуки, пишут дважды в год, банальными словами поздравляя с общепринятыми праздниками. Как мог я поверить в то, что наши чувства, наша любовь, все еще пылающая во мне, могла угаснуть в твоем сердце за одну ночь, когда ты столько раз так пылко и страстно уверял меня в том, что твоя любовь вечна и неугасима? Я не мог представить, что прислонившись к прохладной подушке зареванной щекой вечером, ты утром, как ни в чем не бывало, вместе с остатками сна стряхнул с себя пепел нашей любви, и умывшись, напрочь забыл о термоядерном танце, ведь я-то все еще чувствовал в себе его нестерпимый жар, который, как оказалось, я могу вынести только вместе с тобой. Без тебя я начал сгорать. Я искал утешение в гордости, но гордость тлела и обугливалась, переплавляясь во что-то непотребное. Я надеялся на время и ждал, умирая каждую секунду. Я пытался заглушить боль, и заполнить пустоту оставшуюся после твоего ухода, но все мои попытки лишь подогревали пламя уничтожающее меня. Но однажды, когда мой характер, так бездумно выпестованный тобой под стать своим капризам, переплавился в этом безумном тигле в нечто новое и одновременно безумно старое, заново открыв то, что всегда было частью меня, но никогда не использовалось, став почти рудиментом стыдливо запрятанным за грудами этических норм и правил. Жар, сжигающий меня, выплавил мою суть, мое звериное начало, основу моего духа, последнее орудие, которым я мог спасти себя. Месть. Я не горжусь тем, что я сделал. Теперь нет. Но тогда у меня не было другого выхода. Можно ли осуждать человека за то, что он хочет жить? Я хотел жить. Несмотря на боль, на потерю себя, на пустоту внутри, я хотел жить. И чтобы выжить, я должен был уничтожить то, что убивало меня. Когда я уверился в том, что тебя не вернуть, я начал свою битву. Я бил прицельно и скрытно. Настолько скрытно, что в какой-то момент, ты, недоумевая, откуда сыпятся на тебя все эти удары судьбы и не зная куда бежать, у кого искать спасения, очутился на моем пороге, не подозревая, что ищешь спасения у своего палача. Ты все еще был наивен как ребенок. Уверен, ты и сейчас такой. Уверен, что и сейчас ты все еще веришь людям. Мы такие разные. Может ли палач остановить занесенный нож при виде того, как доверчиво жертва льнет к нему и подставляет беззащитную шею под удар? Не знаю, я не таков. Или ты пришел слишком поздно. Ты не принес мирра, что могли бы исцелить мои раны, и возродить меня. Да и исцелять уже было нечего, моя душа догорала. Как Феникс, который для того, чтобы возродиться, для начала должен сгореть без остатка. Ты потерял работу, твое обучение сделалось невозможным, и я одной рукой утешал тебя, а второй продолжал наносить удар за ударом, хладнокровно используя то, что ты сам выдавал мне в минуты дружеской откровенности. Теперь ты называл меня своим другом, но то, чему я был бы рад еще с месяц назад, теперь вызывало у меня лишь кривую усмешку. Я поражался тому, как легко мне все давалось, пока я не занес черный кинжал мести над последним, что у тебя оставалось, над моим удачливым соперником. Я не знал о нем, пока ты не пришел во мне во второй раз. То, как ты рассказал мне об этом человеке, было подобно ветру заплутавшему в угасающем костре, когда подернутые было золой угли, взметывают вновь огонь в чернильную темноту равнодушного неба. Раньше ты так говорил обо мне. Эта горячность, восторженность, смущенно розовеющие кончики ушей - все эти симптомы были мне прекрасно знакомы, от тембра голоса до трепетных жестов твоих некрасивых рук. Но я готов был оставить это чувство тебе, если бы тот, кем ты заменил меня, тот, кому ты простил то, из-за чего мы расстались, был бы тебя хоть сколько-нибудь достоин. Он был именно тот человек, который мог пленить такого, как ты. К сожалению, он полностью состоял из поддельной позолоты и копеечных блесток, которые так мало стоят, но зато столь отменно сияют в полумраке грязных подворотен, подобно бижутерии на дряблой шее дешевой проститутки. Этот колосс (как тебе казалось), был защищен лишь огромнейшим самомнением, которое помогало ему после многочисленных поражений, как ни в чем ни бывало продолжать нести себя в мир, но я знал, что раз упав в твоих глазах, он уже не завоюет прежних позиций. Я думал, что быстро расправлюсь с ним, но неожиданно я встретил жаркое сопротивление. Безучастно смотря на то, как рушится вся твоя жизнь, ты ринулся на защиту того, кому грозила маленькая дырочка в покрывале эгоизма и себялюбия. Ты встал на защиту этого ничтожного существа всей силой своей страстной натуры. Твоя ярость ослепила меня и вырвала из тени. То, что должно было стать подлым ударом исподтишка, стало дуэлью, причем я сражался с тобой. Он же просто стоял за твоей спиной, милостиво позволяя тебе, одуревшему от любви, кинуть всё, что у тебя оставалось, на битву со мной. Он не пытался помочь тебе, когда ты сражался ради него. Когда ты был повержен, он так же равнодушно переступил через тебя, протянул мне руку, признавая победителя, и просто ушел, когда не дождался ответа. Я знаю, что ты полз за ним. И я знаю, что он уходил от тебя все дальше, не оборачиваясь. Я знаю, что я умер не в тот момент, когда я почти уничтожил тебя, но когда мой враг оказался столь мерзок, что я не захотел сразиться с ним. Я знаю, что ты нашел в себе силы и встал на ноги после того, что мы сделали с тобой, и только грусть, в твоих искрящихся прежде глазах, осталась с тобой до сих пор. Чего я не знал, до вчерашнего дня, когда я снова увидел тебя – одинокого и непривычно спокойного – так это того, что мои чувства к тебе так и не сгорели в огне мести, презрения и ненависти. И раз они прошла все эти испытания неизменной,то, должно быть, это и есть та самая, настоящая любовь, о которой пишут книги и слагают легенды. Теперь я в ней уверен, и могу сказать: я люблю тебя, и мне все равно, что ты не захочешь этого услышать или ответить. Теперь мне это не нужно. Я просто люблю. Тебя. И всегда буду любить.