То, что тебя успокаивает

— Что ж, я выпишу вам допуск к работе, сержант. — Женщина ставит короткий росчерк на листе и протягивает его сидящему напротив Бранту. — Пожалуйста, заполните бумаги.       Том берет в руки планшет и быстро расписывается в нужных графах, не заостряя внимания на содержимом. Процедура повторяется из года в год: психологические тесты, половину из которых он неизменно заваливает, обещания пойти в группу психологической поддержки, куда, конечно же, никто не идёт, и недовольно поджатые губы доктора Аманды Киншот, которую начальник полиции едва ли не силой заставляет предоставлять все необходимые бумаги в департамент. Брант знает — психолог с удовольствием отправила бы его в какую-нибудь клинику, но она не хуже других понимает, насколько это бесполезно. Легче пытаться контролировать его здесь, на виду, чем держать в закрытой больнице, из которой он все равно сбежит снова. — Впервые я даю вам разрешение с чистой душой, Том. — Женщина забирает у него документы, прикрепляя их к толстой папке. — Ваш уровень агрессии снизился до шестидесяти трёх процентов и это очень хороший результат. Все таки пошли на группу?       Брант усмехается и встаёт с кресла, кивая ей вместо прощания. Психолог приподнимает бровь и вздыхает, понимая, что не дождётся от него ответа. Их встречи всегда проходят и заканчиваются одинаково: Аманда говорит, а Том молчит, не собираясь принимать участия во всем этом мозгоёбстве. Такие методы не спасали ни на войне, ни после неё, а значит не спасут его и сейчас. Он сам научился жить заново, сам отстроил свой мир и никакой умник с дипломом ещё не сделал для него ничего действительно стоящего, чтобы Том стал тратить на них время.       Да и мало кто пытался по-настоящему.       Он выходит на улицу и вдыхает полной грудью вечерний воздух, припоминая в каком кармане лежит листок со списком продуктов. Дома шаром покати и ему придется нагрузить себя как мула, скупив половину супермаркета ради вкусного ужина, из-за которого он готов сходить в магазин хоть двадцать раз. В новый двойной холодильник влезет абсолютно всё и для Тома это на самом деле полезная вещь, особенно если учитывать тот факт, что он постоянно берет сразу две упаковки пива, не считая нужным таскаться за ним каждый вечер. Они то и занимают гораздо больше места, чем остальная еда.       Зелёная бумажка обнаруживается в заднем кармане, вместе со свернутым вчетверо допуском, на котором аккуратным почерком выведено его имя. Брант лениво перечитывает не меняющийся вот уже лет шесть диагноз и усмехается, замечая короткую приписку о рекомендациях. «Смена работы, налаживание отношений в коллективе, активное участие в общественной жизни» — хрень, которой сержант не стал бы заниматься даже под угрозой расстрела. У него свои, давно отработанные средства не дать мозгу свалиться в выгребную яму, которую психологи с лёгким оттенком грусти именуют «Поствоенным синдромом», с показным сочувствием советуя ему больше общаться с людьми. Неужели мозгоправы серьезно думают, что после всего, что Брант видел там, его реально может волновать здороваются ли с ним по утрам коллеги? Это не тот метод, которым можно вылечиться или попытаться забыть, и, кажется, кроме самого Тома, это понимает только Портер. Тот, кто проработал с ним меньше других, но знает его лучше, чем любой человек, когда-либо знакомый с отбитым на всю голову сержантом.       И тот, кто действительно уважает его способы самоконтроля.       Тому помогает алкоголь, драки до сбитых в кровь кулаков, и Нэш… Нэш помогает тоже. Когда позволяет остаться в своем доме на ночь, когда удерживает от того, чтобы превратить Блица в кусок отбивной, когда пьет вместе с ним ирландскую настойку — лучше любых слов, сеансов психотерапии и успокоительных, которые Том жрал пачками после службы. Нэш — та самая волшебная таблетка, после приема которой проходит абсолютно все, будто ничего и не было вовсе. Гнев, раздражение, желание убивать — вулкан остывает, не взорвавшись, и сержанту нравится это, просто потому, что такого никогда не было. Не было спокойствия, не было тепла, которое само собой поселяется в груди, когда Портер улыбается ему, посмеиваясь над тем, что Брант прихлебывает горячий черный чай прямо из его стакана, упрямо игнорируя свой. Том терпеть не может все, что слабее тридцати градусов крепости, но даже эта бурда в пакетике кажется почти такой же вкусной, как и виски, если её заваривает Нэш.       И иногда Бранту кажется, что тот просто колдует, иначе невозможно объяснить как из любой ерунды Портер умудряется сделать настоящую конфетку.       По этой причине Том все чаще остаётся у него ужинать, потому что это классно — есть охуенную домашнюю пищу, а не тот мусор на улице, которым он перекусывал обычно. Это стало приятной привычкой — заканчивать три-четыре вечера в неделю вот так, и на сиротливом диване в гостиной вскоре поселился личный плед Бранта, зубная щётка в ванной, и даже упаковка темного пива в холодильнике. Странная, непривычная идиллия, но Том вцепился в неё зубами, потому что впервые понял, что значит — просто жить. Без убийств, без адреналина и крови, хотя им всегда есть место в жизни полицейского, но все же не двадцать четыре часа в сутки, как это было раньше. Ему наконец стало хорошо, все шло своим чередом, и Том решил, что, кажется, доволен и больше ему ничего не нужно.       Пока в какой-то момент не задумался о том, что губы Нэша тоже могут помочь.       Это произошло в одну из пятниц, которые они всегда проводили в баре. Портер рассказывал историю со старого места работы, а Брант просто слушал его мягкий голос, плывя на нем, как на баюкающих разум волнах. Алкоголь неторопливо струился по венам, обволакивая тело искрящимся теплом, и взгляд сам собой скользил по лицу детектива, цепляясь за тонкие правильные черты. Тома всегда удивляла маленькая ямочка на подбородке Нэша, которая, по его мнению, никак не вписывалась в образ детектива. Одна пассия как-то говорила Бранту, что его слегка раздвоенный подбородок выглядит мужественно, выдавая в нем решительного и волевого человека. В такую мутотень сержант не верил, но вдруг стало забавным думать об этом в отношении Портера — значит ли что-то такая особенность? Может говорит о мягкости характера, доброте, или другой неведомой хрени, которой Том не страдал лет с десяти. Наверняка та красотка с третьим размером определила бы все сходу, а сам Брант мог сказать только одно — ямочка выглядела до ужаса блядской в его глазах. Мысль была нехорошей, и вряд ли стоило развивать её, но в тот момент мозг уже не мог остановиться и начал искать доказательства для подтверждения теории. Взгляд сам собой скользнул выше, натыкаясь на губы, и где-то в животе заворочался комок тепла, заставляя Тома внимательно изучить тонкую линию верхней губы, образовывающую идеальную бабочку, которой когда-то стремились добиться многие женщины. Брант бессовестно завис на ней, рассматривая во всех деталях, испытывая удовольствие от идеальной артикуляции Нэша — каждое слово можно было прочесть лишь по тому, как двигался его рот, как губы скользили одна по другой, тесно соприкасаясь в паузах. Тогда Том подумал, что целоваться Портер должен просто охуенно, и именно это стало началом конца. Нэш заметил, спросил, нет ли у него чего на рту, на что поехавший от желания выяснить правду Брант ответил утвердительно — слишком хотелось посмотреть, как Портер будет убирать несуществующую каплю соуса с раскрасневшихся от алкоголя губ. Детектив никогда не делал это как нормальные люди, не утирался ладонью или салфеткой, и Брант с каким-то мрачным наслаждением наблюдал как Нэш с нажимом проводит по губе большим пальцем, понимая только одно — на этом месте должна быть его рука.       А ещё лучше — член.       От этой мысли кровь моментально покинула мозг и за жалких пару секунд Том ощутил себя гормонально нестабильным десятиклассником в самом расцвете пубертата. Плоть встала колом и, чем шире Портер открывал рот, тем выше натягивалась палатка в джинсах сержанта. Надо было остановиться и прекратить — и Брант даже смог, продержавшись ровно до того момента, как они вышли на улицу, где Нэш со смущенной улыбкой отшил выбежавшего вслед за ним молоденького официанта. Тот что-то лепетал, заглядывая в лицо Портера, а у Тома чесались кулаки проехаться по невинно распахнутым глазам, на дне которых танцевали бесенята. Он утащил детектива почти что силой, некультурно послав оторопевшего мальчишку во все отдаленные места, какие только смог припомнить в этой Галактике. Нэш не сопротивлялся, только через пару кварталов осмелившись спросить, все ли у Тома в порядке.       И именно на том моменте Бранту окончательно сорвало крышу.       Он достает сотню из бумажника, протягивая ее улыбающейся за кассой девушке, и та быстро отсчитывает сдачу, выбивая длинный бумажный чек. Мужчина подхватывает пакеты с ленты и направляется к выходу, задумчиво щурясь — тогда, на месте Портера, он вломил бы сам себе, да так, чтобы выбить несколько зубов и поставить самый красочный на свете фингал. Даже сейчас было трудно сказать, что конкретно на него нашло — ревность, страх потерять, или другая хрень, напрочь отрубившая все предохранители. Том поцеловал Нэша первым — просто запихнул в подворотню, прижал к кирпичной стене так, что из того выбило дух. Во рту Портера все ещё ощущался вкус ирландского алкоголя, и, блять, это возбуждало так, словно перед сержантом разом собрались все голые модели журнала «Playboy». Нэш упирался в его грудь, что-то сдавленно мычал, но мужчина никак не реагировал на сопротивление — просто наслаждался, подминая детектива под себя. Он не заметил, в какой момент Портер перестал пытаться вырваться, но четко осознал, когда тот прикоснулся сам, стиснув руки на его широких плечах. Огонь полоснул по животу острой катаной, закрутил нервы в тугой узел, а Том все пытался надышаться Нэшем, понимая, что не сможет оторваться от него, даже если небо рухнет прямо на них. Он плохо помнил как они добрались до дома, потому что Нэш — его Нэш — целовался также дико, голодно, как и сам Брант, разжигая одной спичкой целый костер. Разбитая ваза хрустела под их ногами, когда они повалились на пушистый ковер, буквально сдирая друг с друга мешающую одежду, и Брант взял детектива прямо там, на полу, вцепившись зубами в незащищенное плечо, пока Нэш хрипел под ним, содрогаясь от глубоких толчков. Жар уносил прочь все мысли, плавил кости, и Том впервые не думал ни о чем, целиком растворившись в другом человеке.       И даже сейчас становится невыносимо хорошо от одних лишь воспоминаний.       Брант отпирает дверь своим ключом и сразу проходит на кухню, опуская тяжёлые пакеты на стул. Нэш улыбается ему, перегибаясь через столешницу, и коротко целует в небритую щеку, произнося привычное: — Привет.       Том медленно кивает, оглаживая взглядом его фигуру в одном только фартуке, и клацает зубами, когда Нэш разворачивается спиной, чуть наклоняясь к плите. Маленький сиреневый бант украшает узкую поясницу, убегая тонкими полосками завязок вниз, к тому месту, в котором Брант уже планирует оказаться не меньше трёх раз за этот вечер. Портер насмешливо хмыкает, из-за плеча наблюдая за его реакцией, и Том без сомнений сокращает расстояние между ними, вжимаясь в обнаженную спину довольного своей выходкой детектива. — Осторожнее, сержант. — Нэш вздыхает и чуть откидывается назад, подставляя шею под жадные поцелуи. — Я здесь жарю овощи и сковородка очень горячая. — Сейчас я тебя так отжарю. — Брант цепляет зубами его ухо, наслаждаясь низким гортанным стоном. — Неделю сидеть не сможешь.       Портер тихо смеётся и успевает выключить газ до того, как Том разворачивает его к себе и властно подхватывает под ягодицы, увлекая к дивану. Комнату наполняет тяжелое дыхание, и скоро никто уже не вспоминает про еду, сиротливо оставленную на плите. Брант склоняется над раскрасневшимся Нэшем, жарко целуя его, и закрывает глаза, с предвкушением погружаясь в нахлынувшие ощущения.       Определенно, это лучшее успокоительное в его жизни.