Always

- Привет, - говорит Сон Мино, и дурковато, как и всегда, улыбается. - Да… виделись же недавно. Чихуну, почему-то, ужасно неловко оставаться с ним наедине, один на один, когда рядом совсем-совсем никого нет. На публике, как выходит, куда проще помнить обо всём, что их связывало так много лет, помнить, что дружбу не меняют ни расстояния, ни годы. На публике словно приходится объяснять всё это другим, и самому себе заодно. А тут какое дело. - Неправда, - говорит Мино, и улыбается ещё глупее. Чихун хмурит густые брови и тихо, едва различимо гудит от непонимания. Мягкие длинные пальцы тут же оживают, двигаются словно сами по себе, сжимаются в неуверенные мягкие кулаки. Чихун хмурит брови и собирается смотреть вопросительно, а выходит как-то жалобно. - Это, - говорит Мино, и всё ещё торчит в дверях, как дурак, - был не я, и был не ты. - Сложно, - жалуется Чихун. Сложности он совсем не любит. Сложных людей – тем паче. Хватило ему сложностей, если честно. - Когда мы рядом с посторонними людьми, - Мино откровенно философствует, и даже не просится войти в квартиру, - мы же вечно что-то из себя изображаем. Вот и выходит, что и не мы это вовсе. - Я не изображаю. - Ты не изображаешь. Мино как-то вдруг сдувается, сникает, опускает плечи, делаясь словно даже меньше в размерах, и смотрит щеночком. Чихуну неловко совсем что-то. - Ну… зайдёшь? Мино заходит, долго расшнуровывает кроссовки, кажется – краснеет. Не сразу попадает петелькой дизайнерской кожаной куртки на крючок, а потом снова замирает и неловко трёт ладони друг о друга, словно успел замёрзнуть. - Ты чего пришёл-то? - К тебе. - Вот как. - Вот как, - повторяет Чихун, провожает на кухню, гремит чашками, чайником, роется в холодильнике. Суетится, ворчит себе под нос, ругается на то, что в доме ничерта нет толком, что он к гостям не был готов, а Мино смотрит ему в спину, и улыбается дурнее дурного. - Чихуни. - М? - Ты чего не смотришь на меня-то? Я не вовремя? Надо было, конечно, позвонить, что-то я не подумал. Сердишься? - Я никогда не сержусь, ты же знаешь. - Знаю, конечно. - Чего лыбишься? Сон Мино опять молчит, очень долго молчит, словно эта улыбка идиотская ему весь рот забила, и словам там совсем не осталось места. Чихуну кажется, что он горит. - Чай? - Может, чего покрепче? - Вот как… Чихун выключает так и не закипевший чайник, вздыхает, достаёт две стопки и пару бутылок соджу. - С апельсинкой. - Нормально. Опять затягивается чёртова тишина. Сон Мино пьёт соджу как горячий чай – мелкими глотками, и всё смотрит, смотрит, смотрит. А потом смеётся, но как-то специально. - Эй, Чихуни, это же я! Это просто я, Мино, ну же, помнишь меня? - Что за глупости, - гудит Чихун, - помню, естественно. - Мы так давно с тобой не разговаривали… - Я не большой поклонник разговоров. Мино что-то говорит беззвучно, словно сердится, и Чихун вдруг чувствует себя виноватым. Хорош, нечего сказать! К нему друг пришёл, а он тут корчит из себя чёрти что. Он только берёт себя в руки и начинает улыбаться, только начинает свою широкую, добрую улыбку, как Мино говорит: - Встречаешься с кем-нибудь сейчас? И на этот вопрос Чихун напарывается, как на стеклянную стену с разбега. В сердце неприятно дёргает. - Нет. - Понятно. - Я, знаешь ли, немного от этого всего… - Любишь его? Чихун напарывается второй раз, и с трудом набирает в грудь воздуха. - Не хочу об этом говорить. - Значит, любишь. - Значит – не люблю. Поэтому и не хочу. Мино поднимает руки в жесте капитуляции, и опять кривляется. - Ладно, ладно, я понял. Я понял, Чихуни. Давай о другом? - Пожалуй. Мино говорит и говорит, из него слова сыплются, как из прорванного мешка с рисом, и никак не заканчиваются. Обо всём на свете, о прошлом и настоящем вперемешку, о смешном и глупом, но всё – о чём-то очень простом и лёгком. И Чихун ему за это так благодарен. Он отвечает, сам смеётся, и неловкость понемногу исчезает. - Я же тебя тысячу лет знаю, господи. А всё кажется, что всё это произошло вчера. Словно мне опять семнадцать. - Ну и рожи у нас были, - смеётся Мино и осмеливается достать пачку сигарет, смотрит просительно. – Можно? Чихун очень хочет сказать «нельзя», но, почему-то, кивает. С силой воли у него так себе. Мино курит, хорошо и ладно, как-то очень просто, не заполняя этим паузы, не забивая себя никотином, а просто так, потому что вкусно и в тему. Чихун даже особо не морщится на дым. - Слухи ходили, что ты чуть не женился. - Собирался. - А чего не собрался? - Не смог. В воздухе опять повисает неловкое невысказанное «из-за него», но некоторые имена у Чихуна под строжайшим запретом, вот какое дело. - Просто не смог, Минош, вот и всё. Не моё это, по крайней мере, пока. - И это отлично. Мино поднимает стопку, пьёт залпом, кряхтит довольно, и тянется за следующей порцией, явно намереваясь напиться в щепки. У Чихуна с алкоголем сложно, но сейчас он, от чего-то, не против. Просто Мино такой Мино. Вечер плавно перетекает в ночь, Чихун делается совсем смешливый, совсем мягкий, каким и был всегда, ему спокойно и уютно с тем, с кем ещё совсем вот только что было так неловко. - Слушай, - уже порядком пьяненько говорит Мино, когда обоим становится понятно, что спать придётся в единственной кровати вместе, потому что не вызывать же такси, когда так славно сидеть. - М? - Слушай, я хочу сказать тебе такое, что ты, наверное, дашь мне в лоб. - Я не агрессивный, - смеётся Чихун. - Ты вообще лучший. Чихун поднимает за это стопку, но Мино так смотрит, так смотрит, что срочно хочется отшутиться. - Глаза сломаешь. - Я тебя люблю. Бац. - Я тебя тоже, дурень ты пьяный. - Погодь, - Мино даже выставляет вперёд ладонь. – Пауза, стоп. - Пьяный олень ты. - Чихун? - М? - Я серьёзно. А потом подходит, обогнув стол, и целует. Прямо в губы. Нелепо и даже немного смешно, трогательно целует в губы, а потом выпрямляет спину и закрывает глаза. - Серьёзно, люблю. Чихун никак не может собраться с мыслями. Он тянет руку, берёт притаившуюся на спинке кухонного дивана Букаху, которой уже сто лет почти, но вышитый рот и маленькие глазки-точки всё такие же ласковые и мудрые. Чихун обнимает плюшевую Букаху, прижимает к себе, потому что она – его самый лучший друг, и просто смотрит прямо перед собой. «Ответь ему хоть что-нибудь, - шепчет Букашенька. – Он же ужасно волнуется». Чихун поднимает на Мино глаза, а потом как-то нелепо трогает свои губы. - Чего это ты вдруг? Так себе ответ. - Я, - говорит Мино, вдруг очень взрослый, очень серьёзный и очень живой, - не «вдруг». - В смысле? - Сейчас, - просит Мино тихим голосом, - дай мне секундочку. Я очень хотел тебе это сказать, но это нифига не так просто, как мне казалось. Сейчас, подожди, пожалуйста. Букаха греет напряжённый от волнения живот, и Чихуну с ней немного легче. Потому что он, так-то, сейчас в каком-то вакууме: слишком внезапно это признание. Мино честно борется с собой, и пробует несколько раз, прежде чем всё же начать говорить: - Я в тебя первый влюбился, - говорит он как-то жалобно и обиженно, как малыш. – Я первый в тебя влюбился, тогда, почти девять лет назад. - Так не бывает. « Не перебивай», - просит мудрая Букаха, улыбаясь своим нежным человеческим ртом, и Чихун послушно затыкается. - Наверное, не бывает. Ты был, конечно, то ещё пугало огородное, Чихуни, но тут какое дело – сердцу-то не прикажешь. Ты хоть понимаешь, как ты улыбаешься? Понимаешь, что с людьми твой голос делает, твои руки эти, чёрт, а. И монстрик этот… - Букаха. Её зовут Букаха. - О, конечно. Да, Букаха. Ты очень особенный, Чихуни. Я когда тебя увидел, я выше неба летал, всё придумывал, как тебе сказать, планы строил, робел ужасно. Никак не мог решиться, понимаешь? Вот же дурак. Мино говорит всё это, и на Чихуна не смотрит, спасибо ему. Просто стоит рядом, в каком-то шаге, и говорит такое, что Чихун думает, что это сон всё. - А потом я увидел, как ты на Чихо пялишься. Как смотришь на него с таким обожанием, что я смекнул сразу: тут как бы без шансов. Ты всё на него смотрел, а потом и он на тебя тоже, и у вас всё завертелось, и я не стал влезать. Ох, как же я его ненавидел! И не за то вовсе, что мне шанса на тебя не оставил, а за то, что мудак он редкостный. Мудак. Мино, наконец, открывает глаза, и смотрит мимо Чихун, словно Чихо вот тут рядом стоит и всё это слышит. - И до сих пор ненавижу, вот что я тебе скажу. Потому что он до сих пор тебя обижает. - Перестань, пожалуйста, говорить о нём, - жалобно просит Чихун, и сильнее сжимает плюшевую Букашку свою. – О чём угодно, только не о нём. - Я тебя очень люблю. - Восемь лет? - Почти девять. - Охренеть. Чихуну кажется, что вся его жизнь была какой-то ошибочной, и теперь он выяснил, что было не так, да только как жить с этим – не понятно. - Я, - продолжает Мино, - дурак идиотский, знаешь ли. - И хорошо. Умных я накушался. - Зато я добрый. И никогда… - Это слово тоже не говори. Мино замолкает, сглатывает несказанное обещание, и послушно не говорит, как велено. - Мне… мне очень сложно сейчас, - гудит Чихун и трёт виски. - Мне тоже. - Давай спать? Мино обречённо кивает, хотя, он и не ждал толком ничего. А Чихуни, вон хороший какой, какой добрый мальчик – не отругал, не прогнал, не послал к чёрту. Не велел выметаться. Мино ужасно хочется извиниться, но сердце в нём кипит и бьётся, как шальное, а за такое разве извиняются? То-то и оно. Чихун забирается в кровать, почистив зубы и выключив свет, ложится к самой стене, и просто тихо сопит. - Ты ложиться будешь? Хорошо, что у Чихуна есть запасные одеяла. - Можно, я тебя обниму? Чихун медлит, размышляя. Всё это как-то очень и слишком. Но он не понаслышке знает, что значит просто тосковать по любимому человеку, и что значит его обнимать. Поэтому он просто кивает. - Можно. Обними. Чихуна никогда-никогда не обнимали так трепетно и так ласково, а теперь обнимают, и у него сердце заходится тоже. - Всё, спи. - Чихун? - М? - Я всё это не от того, что пьяный. - Я знаю, - тихо говорит Чихун, и осторожно гладит по чужой руке на своей груди. – Ты хороший. - Чихун? - М? - Я тебя очень люблю. Очень-очень люблю. Очень сильно люблю, понимаешь? Чёртовых девять лет. Чихуну от осознания этого очень тяжко. Тяжко, но как-то хорошо, что невозможно не улыбаться. - Чихун… - Ну что? Спи уже. - Чихун, можно, я тебя ещё раз поцелую? Я столько лет, половину жизни почти, хотел тебя поцеловать. Можно? - Минош. - Просто поцелуйчик. Один. Я не предлагаю тебе встречаться, просто… - А почему не предлагаешь? Чихун, вопреки собственной логике, поворачивается на спину, поворачивает голову, и смотрит через комнатную темноту. - Потому что ты сейчас не ответишь «да», - уверенно говорит Мино, и приподнимается на локте. – Я же знаю. - Не отвечу. - Поэтому я предложу попозже. Чтобы ты согласился, ты обязательно должен согласиться. Иначе, я так не играю. Это так трогательно и так мило звучит, что вечный ребёнок Чихун, огромный и добрый ребёнок Чихун, просто поднимает руку, осторожно кладёт ладонь на горячий лохматый затылок, и тянет к себе. - Можно, поцелуй. Второй поцелуй выходит куда взрослее и серьёзнее, но всё такой же нежный и трепетный. Это удивительно, - вяло думает Чихун, закрыв глаза и просто целуясь с тем, кто казался просто дружищем, - как много нежности может быть в одном дураке. Словно сам никогда таким дураком не был. Но о Чихо теперь точно – ни слова. - Спокойной ночи, - хрипло и удивительно ласково говорит Мино, гладит по щеке чуть колючей, и опять ложится. - Спокойной, - басит Чихун, но всё улыбается, как идиот. - Чихун? - М? - Я тебя правда ужасно люблю. Скажи мне «да», когда я предложу, хорошо? Обязательно скажи «да». Чихун молчит немного, немного возится, устраиваясь, а потом кивает. - Скажу. Договорились. OWARI