madness

      Хелен открывает глаза и не понимает, где находится. Во рту сухо, в горле словно наждачной бумагой скребут, в ушах непрекращающийся тихий звон, а где-то сбоку слышится раздражающее «кап-кап-кап», бьющее по вискам не хуже набатного колокола.       В нос ударяет неприятная смесь запахов из сырости, плесени, застарелого пота и мочи. Хелен подавляет рвотный позыв, рука слабо дергается, но так и остается лежать вдоль тела.       Ее совершенно не радует общая слабость во сем теле. Как и то, что обнаженной кожей она чувствует под собой жесткий матрас, вата в котором сбилась в комочки, а пружины местами упираются в тело. Кожу неприятно пощипывает. Хелен силится сдвинуться, чтобы поменять позу, но вялое тело ее не слушается.       Тот факт, что она обнажена, озадачивает Хелен, напрягает и даже немного пугает. Но еще больше пугает то, что она почти не может двигаться.       Хелен пытается говорить, позвать кого-нибудь, но вместо слов из горла вылетает свистящий шепот, меньше всего похожий на нормальный человеческий язык.       Когда расфокусированное зрение приходит в норму, взгляд ее упирается в серый, небеленый потолок. Голову удается повернуть с большим трудом. Такие же серые стены с потеками неизвестного происхождения, местами сохранившиеся ободранные блеклые обои, на которых с трудом угадывается цветочный узор.       Не удается даже определить время суток: окно заклеено пожелтевшими от времени газетами, а там, где бумага порвалась, видна грязь.       Обстановка комнаты скудная: пара стульев, один из которых сломан и стоит на трех ножках, прислоненный к старому комоду, и кресло с облезлой обивкой, задвинутое в угол.       Другая часть комнаты ей не видна, потому что голову так и не удается повернуть. Но и этого хватает, чтобы понять — она, скорее всего, в каких-нибудь трущобах на отшибе Лондона. И, судя по толстому слою пыли почти везде, а также непривычно-гнетущей для таких районов тишине, здесь явно давно никто не живет, как и, возможно, во всем доме.       — Хелен, милая, ты проснулась… — неприятный голос, растягивающий слова, раздается с другой стороны кровати.       Но Хелен и не нужно видеть говорящего. Она знает этот голос. Он преследует ее в кошмарах с тех пор, как она прыгнула за Адамом Вортом в прошлое.       Хелен слабо скребет кончиками пальцев по грубой ткани простыни, но это все, на что способно сейчас ее тело.       Шершавая ладонь касается ее лица и поворачивает голову. Хелен смотрит на нависшего над ней Адама. В руке у него стакан с водой, и она жадно смотрит на него.       — Пить хочется, да? — качает головой Адам и сочувственно смотрит на нее. — Я бы попросил прощения за такой неприятный побочный эффект, как то, что ты не можешь сейчас говорить, но, пожалуй, оно даже к лучшему. К сожалению, через несколько часов пройдет, хотя лишить тебя голоса насовсем было бы разумнее...       Адам запускает руку в волосы Хелен, сжимает их на затылке и дергает вверх. Она жадно глотает воду из подставленного к ее губам стакана. Почти захлебывается, когда он наклоняет его сильнее и вода льется в горло, по подбородку и на грудь.       Хелен пытается убедить себя, что это очередной сон. Просто очень дурной сон, потому что она не помнит, как оказалась здесь. Как не помнит и того, что было до всего этого. Но в голове проносится паническая мысль: если это ее сон, то почему она не может контролировать его?       Но Хелен беспокоит еще кое-что: если же это все-таки реальность, то почему она до сих пор жива? И почему находится в таком положении?       — Ты, наверное, гадаешь, почему я не убил тебя, — словно прочитав ее мысли, говорит Адам, ставя стакан на пол, присаживаясь на край койки и склоняясь еще ближе к ее лицу.       Он начинает поглаживать ее щеку подушечкой большого пальца. Потом проводит рукой по лицу, горлу, ключице и спускается ниже. Рука его на мгновение замирает, а затем слегка сжимает одну грудь. В тех местах, где Адам касается ее тела, кожа начинает гореть.       Хелен со свистом выпускает воздух, пальцы судорожно дергаются, а к горлу подступает тошнота.       — О, я хотел, Хелен, — Адам надавливает большим пальцем на сосок и начинает легкими движениями массировать его. — Ты даже представить себе не можешь, как сильно я хотел скрутить тебя, услышать хруст ломающихся костей, размозжить твою голову о кирпичную стену… Разделать тебя так же, как Друитт потрошит тех несчастных проституток, — Адам надавливает чуть сильнее и Хелен сипло выдыхает сквозь сжатые зубы, чувствуя, как сосок под его совсем не грубыми ласками твердеет. — Но потом я понял… — Адам оставляет ее грудь в покое и скользит ладонью ниже. — Ты вернешь мне то, что отняла, Хелен…       Она не хочет верить услышанному. Она смотрит в налитые сдерживаемой яростью и безумием глаза Адама.       Ей хочется закричать «Нет!» во весь голос, двинуть коленом Адаму прямо в лицо и с наслаждением услышать, как ломается его нос, челюсти... Но вместо этого она тяжело дышит, исторгая из груди только невнятные звуки. И, закусывая нижнюю губу, закрывает глаза, когда Адама проводит указательным пальцем по половым губам, затем раздвигает складки, обводит клитор и проникает внутрь нее.       — Ты такая горячая, Хелен, — шепчет он ей в самое ухо, хрипло усмехается и добавляет: — И невероятно влажная…       Адам интенсивно трахает ее пальцем и Хелен шипит, чувствуя, как увлажняется лоно, а внизу живота разливается сладкое томление. Она не сомневается: этот больной ублюдок не только накачал ее транквилизаторами, но и подсыпал еще что-то, отчего ее кожа теперь горит, а внутри она словно плавится от ритмичного движения пальца Адама и отчаянно желает получить намного больше, чем он дает ей сейчас.       Она сдерживает недовольный стон, когда Адам возвращает себе руку, но не может отвести от него взгляда, когда он, закрыв глаза, облизывает и посасывает блестящий от ее интимных выделений палец.       Адам, проведя ладонью по внутренней стороне ее бедра, встает.       — Я заставлю тебя стонать, Хелен, — говорит он, снимая пиджак. — Кричать и умолять меня взять тебя.       «Не дождешься, сволочь», — вяло думает про себя Хелен.       Он раздевается хоть и неторопливо, но с некоторой нервозностью, аккуратно складывает одежду на стул, стоящий рядом с кроватью. Знает, что жертве некуда деваться.       Хелен зажмуривается, когда он начинает снимать брюки.       — Смотри на меня! — рычит Адам, больно сжимая ее челюсти.       Хелен не открывает глаза, и тогда Адам с силой бьет ее по лицу, голова дергается, щека горит, и она чувствует саднящую боль в уголке губ. Проводит языком в том месте. На языке остается металлический вкус крови. Она вздрагивает, когда Адам кладет ладонь на то место, куда ударил. Рука его слегка дрожит.       Адам ложится рядом с ней, утыкается носом в шею и слегка водит им. Бедром Хелен чувствует его возбужденный член.       Она судорожно втягивает носом воздух, когда он целует ее грудь, обхватывает губами сосок, втягивая его и дразня языком, а вторую мнет в ладони.       — Ты вернешь то, что отняла… — повторяет он свои недавно сказанные слова, дыхание его щекочет кожу. — Я заставлю тебя умолять…       Адам переползает к ее ногам. Во всех его движениях — и когда он разводит ее ноги, и когда проводит по ним ладонями, слегка сжимая бедра, и когда резко приникает ртом к клитору, втягивая его и покусывая, — Хелен чувствует едва сдерживаемую ярость.       Тихий стон вырывается из ее горла, когда Адам проникает в нее языком и начинает трахать. Достаточно тихий, как ей кажется, но Адам хрипло смеется, в его голосе слышится самодовольство:       — Да-а, Хелен…       Она хватает ртом воздух, когда Адам вводит в нее три пальца: средний и указательный — в лоно, а большой — в анус. Он интенсивно, почти агрессивно, двигает ими, и время от времени мизинцем задевает клитор. Хелен не сдерживает хриплого, недовольного стона, когда стенки ее лона начинают сокращаться, но Адам вынимает пальцы.       Он наваливается на нее всем телом, упираясь головкой члена ко входу в лоно и начинает бесконтрольно покрывать ее тело поцелуями, грубо и жестко мнет бедра.       Кожа Хелен горит так, словно к ней поднесли зажженную спичку.       С рычанием Адам вскакивает и резко переворачивает ее на живот и подкладывает под него подушку, так, чтобы бедра ее были приподняты. Хелен нервно дергается и зажмуривается сильнее, когда Адам грубо впивается пальцами в ее ягодицы и разводит их в стороны.       Вместо слова «Нет» из горла вырывается только судорожный всхлип. И выдыхает, когда больше не ощущает прижатого члена к анусу, а Адам оставляет ее зад в покое.       Он подтягивает ее к себе, чуть приподнимает бедра и вводит в лоно только головку члена. Хелен сжимает в кулак простыню, когда Адам одним грубым толчком входит в нее на всю длину и замирает. Из ее горла вырывается что-то между хриплым «ы-ы-ы» и сиплым «а-а-а», когда он наваливается на нее, наматывает на кулак волосы, дергает на себя, так, что голова ее запрокидывается назад, и начинает двигаться в ней.       По лицу Хелен стекает влага, и она не уверена, что это слезы, а не пот.       Она почти полностью отключается от происходящего, когда медленные толчки Адама превращаются в бесконтрольные и грубые.       Хелен словно со стороны слышит свои хриплые вскрики, когда кончает, а Адам продолжает вдалбливаться в нее, заставляя их тела неприлично громко шлепаться друг о друга.       Последнее, что Хелен слышит перед тем, как провалиться в забытье — почти звериный рык Адама, кончающего в нее с последними яростными толчками.       «Это сон во сне», — думает Хелен, когда просыпается и видит перед собой все то же самое, что и после предыдущего пробуждения. Разум отказывается принимать все это за реальность.       Первым делом, что она замечает: Адама в комнате нет, но его пиджак все так же висит на спинке стула.       Тело неприятно ноет и покрывается гусиной кожей. Где-то, видимо, сквозняк. Хелен шевелит пальцами и не без радости отмечает, что тело подчиняется ей. Не без труда, но все же.       Она поворачивает голову и видит чуть приоткрытую дверь, ведущую в полутемный коридор, откуда доносится какой-то далекий шум.       Слабый блеск, который она улавливает краем глаза, заставляет Хелен обратить внимание на письменный стол. В тусклом свете газового светильника, висящего на стене, поблескивает что-то тонкое. Дыхание ее учащается, и Хелен почти не верит своим глазам, когда признает в этом предмете нож. Тот самый, который она отобрала у Джона.       И не только он: вся ее одежда лежит на том столе.       Хелен почти радуется. Сон или нет, но Адам оказывается достаточно беспечным, чтобы бросить подобные предметы на самом виду. И в то же время ее словно окатывает ледяной водой. Адам здесь, в доме. И может среагировать на малейший шум.       Но Хелен плевать. Это оправданный риск.       Она с глухим стоном переворачивается на бок и закусывает губу, сдерживая болезненный вскрик. Цепляется за край узкой кровати, подтягивается и буквально сваливается с нее.       Голова кружится, перед глазами плывет. И ее тошнит.       Хелен вытирает тыльной стороной ладони губы и подбородок и смотрит на вожделенный нож, когда зрение приходит в норму.       Ей кажется, что она наделала достаточно шума, чтобы Адам обратил на это внимание, если он действительно все еще в доме. Хелен, напрягая слух, насколько это возможно, прислушивается, не раздадутся ли в коридоре шаги. Но все тихо.       Комната совсем небольшая, но сейчас, когда ей приходится бороться со все еще непослушным телом и ползти к столу, Хелен кажется, что это непостижимо огромное расстояние, а ее цель не иначе как мираж.       Облегченный, почти радостный выдох и нервный полусмех-полувсхлип вырываются из ее горла, когда она наконец чувствует в руках успокаивающую прохладу металла.       У Хелен нет сил добраться обратно до постели и взобраться на нее, чтобы Адам ничего не заподозрил хотя бы с первого же взгляда. Впрочем, какая разница…       Она приваливается боком к столу и заводит руку, сжимающую нож, за спину. И ждет.       Хелен слышит злобный, яростный крик Адама и резко открывает глаза. Он стоит на пороге с закатанными рукавами рубашки, а в руках сжимает шприц. Лицо его перекошено бешенством. В два шага он преодолевает расстояние между ними, грубо хватает за волосы и встряхивает, словно она кукла, а не живой человек.       — И куда ты собралась, милая Хелен? — он дергает ее, заставляя запрокинуть голову.       Хелен смотрит ему в глаза и криво усмехается.       — Собралась отправить тебя в Ад, — выдавливает она, занося для удара ослабевшую руку с зажатым ножом в ней.       Глаза Адама расширяются от удивления. И этих долей секунд его замешательства хватает Хелен, чтобы всадить нож ему в горло и вспороть его.       Хелен смотрит, как по ее руке стекает кровь. Такая же черная, как и сам Адам, прогнивший до мозга костей. Вслушивается в предсмертные хрипы. Наблюдает, как стекленеют его глаза.       Он все еще сжимает в кулаке волосы Хелен, когда заваливается на нее.       Холодный пол не покрыт ковром, и она чувствует кожей каждый изъян деревянного покрытия, изъеденного жуками.       Хелен хватило сил убить Адама, но не хватает, чтобы спихнуть с себя тяжелое тело.       Даже мертвый он препятствует ее свободе.       Она закрывает глаза, надеясь, что силы вернутся к ней раньше, чем она закоченеет в не отапливаемой комнате на жестком и холодном полу.       Сквозь полудрему Хелен слышит, как с грохотом распахнулась дверь внизу. Слышит, как кто-то обыскивает первый этаж, а потом бегом поднимается на второй.       — Господи, Хелен!       Она узнает голос Джеймса.       А в следующее мгновение больше не чувствует на себе тела Адама, как и его руки в волосах.       — Хелен! — зовет он ее.       Что-то теплое падает на нее сверху, и Хелен по запаху узнает его пальто.       Воспоминания о том, как они выбираются оттуда, смазаны. Хелен помнит только грязного мальчишку с испачканным в саже лицом на улице, побледневшего при взгляде на ее, которому Джеймс отдает какой-то короткий приказ и тот убегает.       Почему-то именно этот момент отпечатывается в ее памяти ярче всего.       Осторожный, но настойчивый стук в дверь ванной, а также Джеймс, зовущий ее, выводит Хелен из транса. Вода почти остыла, а новую Хелен не просила и по ее коже пробегают мурашки.       Она стоит на коленях, вцепившись в бортики ванны и делает глубокие вдохи.       — Хелен! — голос Джеймса встревожен, а стук еще настойчивее.       — Я в порядке! — наконец отвечает она, подозревая, что если не сделает этого, то Джеймс вынесет дверь.       Она слабо улыбается и полной грудью вдыхает аромат сосновых дров, потрескивающих в камине.       Хелен не знает этот дом, куда привел, или даже скорее принес, ее Джеймс. Не знает всех этих людей, суетившихся каких-то несколько часов назад вокруг нее в упорядоченном хаосе. Одно она знает точно: Джеймс достаточно доверяет им, чтобы привести ее сюда.       А еще здесь тепло, уютно и безопасно.       Эффект транквилизаторов, введенных ей Адамом, почти сошел на нет. И Хелен уже достаточно пришла в себя, чтобы самостоятельно вылезти из ванны и вытереться.       Она надевает все то же пальто Джеймса. Чисто машинально.       Хелен, кутаясь в него, выходит из ванной. Джеймс, меряющий шагами спальню, резко замирает и смотрит на нее. Она отводит взгляд, не зная, что может сказать ему, кроме «Спасибо» в очередной раз.       — Ты даже не представляешь, как напугала меня, — выдыхает он, быстрым шагом подходя к ней, обнимая и прижимая к себе.       Хелен нервно вздрагивает, но быстро берет себя в руки. И надеется, что скоро перестанет так реагировать на чьи бы то ни было прикосновения.       Она прижимается к нему, утыкаясь лицом в плечо и вдыхая запах теплой кожи, дорогого табака и виски.       Хелен даже не замечает, как тело ее начинает содрогаться, и рубашка Джеймса быстро промокает. Джеймс мягкими и успокаивающими движениями гладит ее по спине, и скоро она осознает, что больше не дрожит. И не плачет.       — Ты следил за мной, — чуть хрипловатым голосом говорит она, вспоминая того мальчика, и шмыгает носом.       — Боялся, что ты влипнешь в какую-нибудь беду, — легкий, почти неощутимый поцелуй в макушку. — И не ошибся. Только даже предположить не мог, что это будет… так. Когда этот мальчишка прибежал ко мне и рассказал, как ты просто упала посреди улицы, а потом появился Адам и погрузил тебя в кэб…       Джеймс сглатывает и больше ничего не говорит. Хелен не помнит того момента, о котором говорит Джеймс. Но это и не требуется. Это уже бессмысленное, не имеющее никакого значения, воспоминание.       Хелен высвобождается из его объятий, подходит к широкой кровати и садится на нее, подтягивая колени к груди и обхватывая их руками. Усталость волнами накатывает на нее, и Хелен кажется, что еще чуть-чуть и она уснет так, как сидит. Джеймс садится рядом, и Хелен приваливается к нему, опуская голову на его плечо.       — Я хочу его убить.       — Нельзя, — Хелен не нужно уточнять, чтобы понять, о ком говорит Джеймс.       — Увы. Но жить, зная, что натворит Адам в будущем… Не смотри на меня так, — Джеймс улыбается. — Да, я не знаю, что именно он сделает. Зато я знаю, что он сделает с тобой. Трудно будет удержаться, чтобы не снести ему голову заранее и не бросить обезглавленное тело в Темзу. По кусочкам. Ну вот, — Джеймс берет Хелен за подбородок и поворачивает ее голову к себе, — наконец-то ты улыбнулась.       Хелен действительно улыбается. Чуть печально, но все же это улыбка.       Взгляд Джеймса такой, каким он всегда разглядывает человека, которого пытается прочитать и понять, что он скрывает. Хелен не сказала ему всей правды, но она знает: это и не нужно, Джеймс и так все понимает. И благодарна ему, что он не устраивает ей допрос. Так же, как она не спрашивает его о том, что стало с телом Адама из ее времени. А сам Джеймс не спешит делиться с ней.       Потому что это то, что она никогда и ни с кем не будет обсуждать. То, с чем она предпочитает справиться сама.       — Могу я…       — Да.       Джеймс скидывает обувь и забирается на кровать. Плотнее закутавшись в пальто, она прижимается к его боку и кладет голову на грудь Джеймса, пока еще не закованную в аппарат жизнеобеспечения.       Хелен не особо заботит, кто и что подумает в этом доме, если увидит их в обнимку в одной постели. Это именно то, что ей сейчас нужно: ощущение тепла и дружеского объятия.       Тепло, исходящее от тела Джеймса, обволакивает Хелен, и она засыпает под ровный стук его сердца.