Яблоня

Солнце густым желтком тягуче капало с подоконника на пол, образовывая на полу аккуратные золотистые лужицы. Оно ещё не раскалилось до положенного летнего зноя, но уже тонко намекало, что сегодня задаст жару, затесавшись на безоблачном синем небе. Никита втянул сопливым носом пыльный воздух дачного чердака и перевернулся на другой бок, безбожно скрипя пружинами-инвалидами старого дивана. Рядом спал товарищ, посапывал недовольным ежом, обнимая огромную комковатую подушку, набитую старой соломой — прямо-таки подарок аллергику. Спал он сладко, будить такого красавца было жалко, но весело. Он забавно морщился и пытался вжаться в изношенную обивку, пока его несильно, но уверенно тыкали под ребра. А ещё мычал что-то. Но Никита не слышал, он раскатисто хохотал, разгоняя пыль вокруг. Ему было весело. Потому что за окном жаркий июнь, потому что любимый болван рядом, потому что детство уже кончилось, а взрослые заботы ещё не начались, они были где-то там, далеко, за последним школьным звонком, до которого, ой, казалось, ещё жить и жить. А жизнь она-то здесь, рядом, как никогда прекрасна и удивительна. — Никита? — наконец членораздельно изрек Гена, окончательно проснувшись. — Чего? — Иди на хуй, Никита. Ну, что за очаровательный долбоёб! Никита сел на их узком лежбище и вновь втянул забитым носом воздух: — Гена, чувствуешь, чем пахнет? — Мудаком, не дающим честным людям спать? — Блинами, Гена, блинами. И правда, лёгкий аромат поджарых золотистых маминых блинчиков нельзя было спутать ни с чем другим. Он протиснулся сквозь дощатый пол дачного дома и окончательно разбудил сонного Геннадия. — Фирменные. Со сгущенкой, небось, — протянул он, в очередной раз фыркнул и чихнул. — Ага, вставай, болезненный. Перед разбуженным была поставлена так необходимая ему сейчас цель для существования, а потому уже через минуту он толкался со своим другом в узком проёме, чтобы первому рвануть по лестнице вниз. И вот, уже две пары ног мучали скрипучие доски, чтобы те своим скрипом оповестили всех вокруг, что два обормота встали и, следуя древнейшему инстинкту выживания, отправились на поиски еды. Лестница вела вдоль стены дома по улице. Соскочив с последней ступеньки, Гена рванул к умывальнику. В дом, конечно, уже как года три провели воду, но он предпочитал умываться дедовским способом. Потому что умывальником можно громыхать. Зажимаешь стержень до упора, а потом резко отпускаешь, а он по инерции продолжает алюминиево дребезжать на всю округу. И, кажется, будто это блестящие на солнце капли воды так забавно грохочут, пока ты умываешь себе лицо, руки и шею. Красота. — Ой, мальчишки, а вы уже проснулись. Как хорошо. А я блинов напекла. Хотите? Там сгущёнка есть и сметана, — послышался женский голос из открытого настежь кухонного окна (ой, не просто так оно было открыто-то, не просто так). Гена что-то пробурчал, продолжая плескать воду на лицо и громыхать, прогоняя остатки сна. А вот Никита вдруг весь выпрямился, нахохрился, встал по струнке и улыбнулся широко-широко. Потому что для Гены это просто мама, а для него тётя Оля. Он ещё помнил, как та лупила его полотенцем, когда обнаружила курящего семиклассника на своей кухне, придя чуть раньше с работы. — Конечно, будем, теть Оль. Вы устали, может, помочь чем? Женщина уже по пояс высунулась в окно. — Ну, Никита, ладно тебе, не такая уж я и старая, чтобы умотаться за полчаса у плиты. Но на стол поможете мне накрыть, вон, в беседке сядем, погода сегодня какая… Курскеев тут же подорвался с места, позабыв, что даже зубы не чистил. Это он дома мог сколько угодно выкобениваться перед тем, как тарелку помыть, а перед тётей Олей всегда хотелось покрасоваться, даже подмазаться к ней. Потому что ему отчего-то хотелось нравиться всем живым существам, которых так любит краснощёкий болван. Будь то несносная кошка или самая важная женщина в его жизни. Тарелка с блинами опустела лишь на половину, когда животы подростков надулись барабанами. Мама Гены постаралась на славу, явно готовя на роту солдат-срочников. Сама-то вон один блин перехватила и побежала по каким-то неведомым дачным делам. Взрослые всегда находили себе какие-то дела, вместо того, чтобы просто греть кости на летнем солнце. Как сейчас Никита с Геной делали. Вытащили стулья прямиком в огород и растянулись на них друг напротив друга. Казах даже майку с себя стащил. Этим и золотым переливом коротких завитков на бестолковой башке он не давал Гене прикрыть глаза. Тот щурился, но продолжал поглядывать, вспоминая, как Никита ходил с кудрями класса до седьмого — мечта педофила, конечно. — У тебя опять веснушки будут, как в том году, — сказал он, лениво пиная носком тапка чужую ногу. — Она была одна! — Три, мой друг, три. И это только те, что у тебя на роже, мало ли, где ты прятал остальные. Никита облизнулся, собирая последний маслянистый привкус завтрака. — А у тебя чёлка выгорит, мудак. Они посмотрели друг на друга, а потом рассмеялись, как два идиота. — Геночка, подойди сюда на минуту, родной, поговорить надо, — тётя Оля стояла у бани с огромным тазом белоснежного свежевыстиранного белья. Гена подскочил с места, на секунду перехватив гримасу, которую состроил ему друг. Ясное дело, что фраза «поговорить надо» из уст родителя не сулит ничего хорошего. — Ген, послушай, тут яблоня высохла, ее бы спилить надо, — начала мать. Ей вот уже год как приходилось поднимать голову, чтобы смотреть на лицо сына, а она всё привыкнуть не могла, поэтому смотрела всегда в сторону. Неправильно это как-то. Ещё недавно на корточки садилась, а сейчас вон как вымахал. — Может, займетесь этим, а? — Маааам, ну мы на речку собирались, — попытался отвертеться Гена, хотя уже знал, что проиграет матери. — Ой, да ладно тебе. Там вода ещё ледяная. Вон, вчера весь день купались, а теперь друг твой носом хлюпает. Ну, посидите на участке, да и друзей проще отсюда идти встречать будет, — она стояла, придерживая одной рукой тяжелый таз, а второй прикрывая лицо от яркого солнца. — Ой, да сами дойдут, чё Игорь дорогу не знает, — буркнул подросток, потупив взгляд. — Значит так, Геннадий, я тебя по-человечески прошу матери помочь, а я вечером сделаю вид, что не заметила, что это там твой Игорь привёз в рюкзаке, — настаивала женщина, а поймав взгляд удивления, продолжила: — а то я не знаю, что вы квасить ночью на чердаке собираетесь. Дуру-то из меня не строй. Там делов-то вам вдвоём часа на два, я это у соседа нашего дяди Вити пилу одолжу. У него и бензин есть. Раз-раз и готово. Гена посмотрел на сухое дерево у веранды и прикинул, что «раз-разом» там и не пахло: — А чё папа не может на выходных? — Ну, ты наглый конечно. У отца спина больная. Он пашет всю неделю, чтобы потом на выходных с пилой горбатиться? А вы молодые, здоровые, - пристыдила его мама, немного театрально нахмурившись, она-то знала, что это последняя попытка уже даже не отмазаться, а скорее повыпендриваться. — Ладно-ладно, давай сюда, я повешу, — Гена отобрал у улыбающейся матери таз и двинул к верёвкам, поверженный родительским авторитетом. — Про отцовскую спину ты, значит, помнишь, а свою не жалеешь. — И со стола уберите, — донеслось сзади. Когда первая простыня пока что мокрым комом повисла на веревке, он услышал полный энтузиазма голос Никиты: — Да, конечно, тёть Оль, какие проблемы? Мы эту яблоню в миг разхерачим. — Видишь, сын, как надо на просьбы старой немощной женщины реагировать? — крикнула ему пышущая здоровьем красивая женщина средних лет через аккуратные ряды грядок с ярко-красной клубникой. Она сейчас в последнюю очередь напоминала старую и немощную, да и попробуй её кто так назвать, обиделась бы вмиг, а на себя наговаривать — это мы все горазды. Улыбка расползлась на всё Генино лицо, щёки вот-вот треснут. Хорошо, что из-за белой ткани не видно этого уебанского проявления нежности. — Вы в руках её хоть раз держали? — сосед Виктор смотрел на них из-за забора с какой-то смесью злорадства и жалости и чесал рыжеватую щетину на толстом лице. — Конечно, обижаете нас, — поспешил его заверить Никита, так широко улыбаясь, что не знай его Гена столько лет, сам бы поверил. Сам же он в доказательство слов товарища завёл пилу и гордо поднял ее, демонстрируя соседу, что у них все под абсолютным контролем. — Какие же вы еще пиздюшата. Ладно, если заглохнет — зовите, — Виктор летящей походкой удалился в дом, не иначе, как первую бутылку пива за день откупоривать. Проблема в уничтожении яблони заключалась в том, что она располагалась в опасной близости от дома и проводов, а потому сначала надо было отпилить все ветви, оттянув их в безопасную сторону, а потом уже пилить ствол. — Значит так, у нас есть стремянка, пила и верёвка, — бодро резюмировал Никита. — Я лезу наверх, ты оттягиваешь ветку. Начнём с этой. Она мне не нравится. — Ты же пилу никогда не держал. — Тебя, Геночка, — Никита приобнял его за плечи, - нельзя на стремянку пускать. Я-то помню, как ты год назад с такой же в школе ёбнулся, руку, как кретин, сломал. Я тебя потом месяц выхаживал. — Ага, ты полезешь на стремянку, а я внизу с пилой стоять буду — охуенный план. На опасную металлическую конструкцию, которая пережила ещё развал СССР, всё же полез Гена. Второй же парень стоял внизу и оттягивал толстую ветвь в сторону, противоположную от дома, и пытался перекричать тарахтение пилы. — Готов? — Чего? — Готов? Спрашиваю. — Погнали, ёбана рот, эта хренотень шатается. — А я говорил… Стремянка шаталась и скрипела, Гена даже начал подозревать, что просто напросто не рассчитана на его вес, мелкие ветки лезли в лицо, царапая кожу, а безжалостное солнце слепило глаза. Но отступать было некуда, потому он занёс своё орудие труда, и процесс начался. С первой веткой они расправились быстро. Потом Гена перелез на дерево и уже готовился пилить вторую: — Никита, смотри, как я клёво сижу, а? — Ты там кофе собрался пить? Вернись на стремянку я тебя прошу, — Никита задрал голову, забавно щурясь, по сморщенному лбу катились капли пота, а в глазах плескалось волнение. — Оно же сухое, долбоящер. Знаешь пословицу, про «пилить сук, на котором сидишь»? — Она шатается, — повторил его упёртый друг. — Ну, ладно, — как-то хитро и зловеще улыбнулся Никита и повернулся к дому. — Тёть Оля! Тут ваш сын хочет пасть смертью храбрых! Гена выматерился и полез на стремянку. Но со второй ветвью они боролись уже втроём: Никита тянул, Гена пилил, а его мама держала стремянку, чтобы единственный сын не распрощался с какой-нибудь из конечностей. Когда железная калитка сиротливо заскрипела, никто её не услышал, так же как и никто не услышал недовольное бурчание Саши: «Колян, как же ты остоебенил, Колян». Ребята всё ещё боролись с деревом, которое упорно не хотело сдаваться. Уже две большие ветви покоились на земле, одна даже была распилена на мелкие брёвнышки — это Никита учился обращаться с пилой. Сейчас же два бравых дровосека стояли около обрубка дерева и спорили, как спилить последнюю ветку. Тётя Оля же была мудрой женщиной, в их спор не лезла, а обламывала мелкие ветки, непригодные даже для растопки, и бросала их в прожорливое пламя, которое пылало в жерле старой бочки. — Ой, а что это у нас поляна ещё не накрыта, а мангал не готов? Что это такое, я не понял? — сразу же начал возмущаться Коля, пока Саша с Игорем из-за его спины чуть ли не хором протянули: «здравствуйте, тёть Оль». — Это, Коленька, твои друзья проходят обязательную трудотерапию, не желаешь присоединиться? — заулыбалась женщина мальчишкам, пока те поочередно жали друг другу руки. — Нет, знаете, физический труд — это не для меня. Я больше человек ума, — отшучивался Коля. — Да кто тебя спрашивать будет, — огрызнулся уставший и потный Гена. — Значит так, ребятки, идите давайте переодеваться, еду-пиво в холодильник ставить, а потом друзьям поможете, — начала командовать хозяйка. Игорь опасливо глянул на Гену, пиво-то у них, конечно, было, но непонятно, это она сейчас так шутила или решила, что они уже достаточно взрослые для употребления слабоалкогольной продукции? — Да-да, Игорь, и попробуй мне сказки рассказывать, что это у вас в рюкзаках так лимонад «Буратино» позвякивает. После распаковки продуктов питания и больше не контрабандного алкоголя, тётя Оля решила пристроить новых гостей к миссии по уничтожению яблони. Оказалось, что худющий Игорь отлично справляется с топором. Под его руками распиленные Никитой брёвнышки превращались в аккуратные поленья на зиму. — О, отлично, а мы с Сашей пойдем ветки утилизировать, — обрадовался Коля. — Ты бы так не спешил, Коленька, — тётя Оля материализовалась за его спиной с лопатой наизготовку, — ты в тот раз так хорошо нам яму под помои выкопал, загляденье. Повторишь прошлогодний подвиг, а? Коля сдавленно сглотнул. Вспомнил, наверняка, как год назад перебрал ночью с алкоголем и наблевал под крыльцом, после чего Генин отец решил, что физический труд — лучшее лекарство от похмелья, и отправил их сначала выгребную яму копать, а потом в неё же закапывать бочку туалетную. Колян-то страдал справедливо, а вот за что Гене такое наказание, последний так и не понял. — А Сашеньке руки беречь надо, он же у нас пианист, пусть он веточки обламывает. Пристроив каждого к делу, женщина, довольная собой, удалилась. — Отлично мы шашлык на природе похавали, — пробурчал вечно недовольный Саша, скрестив руки на груди. — Ой, главный страдалец, иди к своим «веточкам», пока нормальные мужики работой заняты, — сыронизировал в ответ Игорь. Он уже успел весь взмокнуть на палящем солнцем, которое сегодня никого не щадило, снял рубашку и с какой-то недюжей энергией орудовал топором. Саня глянул на него, мрачное лицо вдруг окрасилось улыбкой, и он, даже не споря, пошёл делом заниматься. Чудо для постоянно ноющего человека. — Педики, — прокомментировал всё происходящее Коля и грустно поплёлся копать, нежно обнимая лопату и что-то приговаривая под нос. Один Никита как всегда горел воодушевлением: — Да ладно вам, мы сейчас все вместе за полчаса управимся, чего вы? В подтверждение своих слов он полез на лестницу, ту самую по которой они спускались с утра, она как раз проходила около злополучного дерева, наперевес с пилой. — Ты куда полез-то? — удивился Гена. — Да, я сейчас здесь всё расхуячу. В чём-то он был, конечно, прав: оперившись на перила и нагнувшись, можно было достать до последней ветки и удачно её спилить. Не учёл наш казахский гений только одного: — На перила не опирайся, дурень, — попытался его образумить Гена. — Да, нормально всё будет, — ответил тот под подозрительный скрип тех самых перил. - Будет, если ты не будешь опираться на перила. — Да всё норма… — перила покачнулись под его тяжестью, и пила грохнулась с высоты двух метров, хорошо хоть Никита не полетел вслед за ней. — Еблан, — Гена умел чётко подмечать детали. Через полчаса Саша успел обломать все веточки, и теперь одна большая ветвь валялась «раздетой» и ждала, когда ее распилят. Игорь же расправился со всеми брёвнами и сидел, вытёсывая топором щепки для растопки мангала. А Гена с Никитой всё ещё спорили, как лучше пилить яблоню. — Я тебе говорю, давай ты меня будешь держать как в «Титанике», чтоб я не ёбнулся через перила, а я пилой всё расхуячу, — доказывал Никита. — Ты дурак? — Генины аргументы были более лаконичными. — Да нормально всё будет, — вновь затянул его друг старую песню. — Ладно, хорошо. Гена, признаться, заебался. На скрипучих ступенях стоять вдвоём было весьма неудобно. А Никита был ещё горячим как печка и потным, но Гена мужественно терпел. — Педики, — вторил Коле Саня внизу. Фарафонов хотел было его уже послать в известном направлении, но из-за воя пилы его слова утонули в небытие, потому-то он и не услышал, что Игорь начал мурлыкать себе под нос известную песню столь же известной Селин. Не прошло и минуты, как последняя ветка была повержена. Дальше парни занимались только тем, что пилили, кололи, стругали и перешучивались. А солнце меж тем начало медленно сползать к западу, оно, видимо, посчитало, что достаточно измучило их на сегодня и пора закругляться. Очень скоро к ним присоединился дядя Витя, который травил уже какой год подряд одни и те же байки из-за забора. Потом пришел запыхавшийся Колян, чтобы тут же быть отправленным растапливать мангал. Тётя Оля вышла с кухни, объявив, что шашлык уже на шампурах, салат порезан, а картошка варится. Работа текла быстро. Ветки горели в бочке, исчезая в пламени и чёрным дыме, запах которого ещё надолго пропитает всю одежду и волосы, чтобы позже в метро, когда они будут ехать домой, напомнить о летнем вечере загородом; аккуратные поленья складывались в стройные штабеля, чтобы зимой в новогоднюю ночь греть семью Фарафоновых, ведь они уже какой год праздновали последнюю ночь года именно здесь; а мангал прогорал, готовя свой жар для мяса. Потом они все вместе накрывали на стол, по очереди пропадая в бане и дежуря у шашлыка. Тётя Оля, раздобрев, вынесла им пиво и даже домашнюю наливочку, её, конечно же, только для себя и соседа. Они же ещё дети. Ну, и что с того, что Коля уже внаглую закурил при ней? Дети. Гена, наконец, присел за стол и выдохнул. После холодного душа в бане жить стало значительно проще. Можно было перевести дух, наблюдая за тем, как все остальные мечутся вокруг. — Слушай, Ген, ты только честно скажи, я ругать не буду и отцу не скажу, — присела около него мама. Начало юноше уже не понравилось. — Ну? — Ты не пьёшь, потому что меня стесняешься, или ты правда не пьёшь? — она положила руку ему на бедро, заглянув в глаза. — Ну, мам, — глаза у подростка быстро забегали, странное дело, врать он не собирался, но такой вопрос почему-то заставил смутиться. — Гена, — с напором произнесла женщина. — Иногда пью, — протянул он, осмотревшись вокруг: Коля бегал по участку за Багирой, Саша с Игорем спорили о чём-то у мангала, а Никиты не было видно. Курит, небось, втихую, он-то не такой наглый, как Колян. — Но, если честно, мне не очень вкус нравится. Последнее прозвучало, как оправдание. Так глупо, но мама почему-то улыбнулась, и от того стало легче. Пока она не набрала воздуха для нового вопроса, что снова заставило нервничать. Не дай Бог, она подумала, что у них сейчас какой-то особенный момент единения. Но ей так и не дали его озвучить. В беседку ввалился Никита, что-то пряча за спиной. — Ой, теть Оль, у вас здесь столько всего растёт. Это вы всё сами, да? — Ну, а кто ж мне поможет, Никиточка? Не этот же, — она потрепала сына по голове. — У вас такая клубника вкусная. Я тут всем набрал, — с сияющей улыбкой парень вытащил из-за спины полную тарелку клубники и тут же пододвинул её к сияющему румянцем Гене. — Ой, какой ты всё-таки хороший, Никита, — протянула женщина задумчиво. — Вообще, все друзья у тебя хорошие, Ген. Даже этот пришибленный, — она кивнула на Колю, который таки словил чёрную кошку и теперь тащил её к беседке аки трофей. — Мам, тебе чего наливочка уже в голову ударила? — ухмыльнулся Гена, откусывая клубнику и стараясь во второй раз за день не умереть от какой-то удушающей нежности внутри. — Дурак ты, Гена, цени их, я тебе говорю. Ещё каких-то пятнадцать минут, тарелка клубники на четверых — и шашлык был готов. Мальчишкам как ни странно было легко со взрослой женщиной за одним столом, она болтала вместе с ними, рассказывала байки из молодости и перешучивалась с дядей Витей, который к столу всё же отказался подойти, но шампур горячего шашлыка с благодарностью принял. Но, как мы уже поняли, тётя Оля была мудрой женщиной, потому засиживаться не стала. Стоило небу окрасить в прощальные красно-оранжевые оттенки, а первой прохладе сумерек тронуть носы присутствующих, она встала из-за стола: — Ну, ладно, молодежь, пойду я на боковую, устала что-то за день, — начала прощаться она, на самом деле давая этой самой молодежи потрещать о своем. — Сами тоже не засиживайтесь, слышите? За вами вон Витёк присмотрит. Но, если он вдруг начнёт предлагать вам самогон, а потом вспомнит про свою девятку в гараже, я вас умоляю обратиться к благоразумию, хорошо? Выслушав дружные пожелания спокойной ночи, она удалилась в дом, прихватив с собой наливочку. Они же ещё дети, почти взрослые, но дети. Объевшись шашлыка до упора, налакавшись дешёвого пива, друзья вылезли из беседки к огню мангала, чьё вялое существование все это время старательно поддерживали. Сумерки сгущались, становилось холоднее, а на небе начинали высыпать первые плевки звёзд. — Я всё же думаю о ВГИКе, — говорил Игорь, наблюдая за тем, как Никита бесцельно мешает угли. — Ой, блядь, давайте только не об учёбе. Я вот вообще не уверен, что одиннадцатый класс закончу, — недовольно протянул Коля. — Ты так и про девятый говорил, — ухмыльнулся Гена. — Но ничего, как видишь. Коля лишь передернул плечами и уставился в мангал, оранжевый свет отражался в его почти чёрных глазах. И что-то в них заставило Гену поёжиться. Это что-то всегда было в Коле, какая-то необъяснимая глубокая печаль, таившаяся в его до безумия громком долбоебизме. Гене иногда казалось, что Коля сомневался в собственном существовании, а не только в его осмысленности. «Будто я появился здесь случайно, — как-то он сказал он, перепив палёной водки, — будто я всегда на задней роли и, если вы исчезнете из моей жизни, то и меня не станет. Я здесь для массовки, понимаешь?». — Слушай, Колян, тебе очень редко это говорят, если вообще когда-нибудь говорили, — вдруг неожиданно для самого себя начал Гена. — Но ты ебать охуенный. Типо, — он замялся, но поймал на себе взгляд Никиты, который будто говорил: «если начал — продолжай», — я серьезно. Ты мыслишь глубже, чем все кого я знаю, это правда. И ты молодец, только это, загоняйся поменьше. Это внезапное признание повисло над ним, а все молчали. Гена никогда не отличался подобной откровенностью, это смутило его, а молчание лишь усугубило ситуацию. Наконец, Коля поднял глаза, глянул лукаво и улыбнулся широко: — Ну, и педик же ты, Фарафонов, но я тебя, блядь, люблю. Курскеев хмыкнул себе под нос, а Игорь протянул Коляну пиво, чтобы чокнуться: — За твою охуенность, братан. Парни выпили, а Гену отпустило. — Знаете, возможно, совместный труд действительно объединяет, — внезапно изрёк Саня, — вы меня сегодня бесите чуть менее чем обычно. Игорь недовольно пнул его в бок, но рассмеялся. Все они тут немножко ебанутые, конечно. — Холодно, блядь, — он поёжился и довольно улыбнулся, когда Саша это, наконец, соизволил заметить и приобнял за плечи. — Пе… — начал Коля, но в кои-то веки решил промолчать, — погнали наверх, там потеплее, и там есть ещё пиво. Я припрятал, на всякий. Вечер продолжился на чердаке. Разговоры и шутки не умолкали, особенно под карты-то. Ребята уже успели захмелеть, включили музыку, которую постоянно переключали, никак не сойдясь в предпочтениях. Гена смотрел на их пьяные лица и не мог поверить, что ему так повезло. Повезло знать и любить всех этих очаровательных дебилов, которые отчего-то любили его в ответ. А за окном сгущалась чернильная ночь, в которую Никита вышел курить. Его не было подозрительно долго, и Гена решился спуститься. Конечно, было маловероятно, что тот перебрал и решил повторить прошлогодний подвиг Коляна, но кто знает. Друга он обнаружил на последней ступеньке лестницы, пускающего в тёмное небо дым и что-то поедающего. — Ты чего это? Никита обернулся на голос, улыбнулся ласково, но, кажется, чуть печально. — А я яблоки ем. — Так они же незрелые ещё. — А ты попробуй. Гена усадил свой зад рядом, тесно, прижался боком, уложил голову на плечо и принял надкусанное яблоко из чужих рук. — Ой, оно же солёное. — Ага, вкусно? — Ещё не понял. Оно было и кисло, и солёно, и как-то непонятно, а ещё дым залезал в ноздри, а от Никиты пахло хмелем и костром. — Вкусно. — Это мне папа показал. Они молчали, жевали яблоки и прислушивались к голосам наверху. Как Игорь в очередной раз спорил с Колей, как Саня жаловался на то, что на него пролили пиво, а в ответ тот самый невыносимый Колян называл его «педиком» и получал за то пиздюлей. — Слушай, ты извини, что так получилось. Вы отдыхать приехали, а вас работать запрягли, некрасиво как-то, — прошептал Гена. И чего он шепчет? Непонятно. — Тебе же сказали: «совместный труд объединяет», — Никита тоже шептал. — Да и вообще тут речка, лес, шашлык, в конце концов, охуенно же, ну. А у меня, знаешь, дачи никогда не было, представляешь? Мне у вас тут так хорошо. Они вновь замолчали. Гену подмывало что-то сказать, но он не знал, что, от того маялся, ёжился и переминался на месте. — Слушай, а у нас же все будет хорошо? — вдруг выпалил он. — Ясен хуй, — Никита наклонил к нему голову, брови в беспокойстве сдвинул, — а чего? — Даже после школы? — После школы так вообще охуенно. Гена кивнул и вновь замолчал, отводя взгляд. — Слушай, ты это, сегодня Коле правильно всё сказал, ему это было нужно, — Никита потушил сигарету и аккуратненько спрятал под доску, чтобы завтра выкинуть. — Только, ты ведь знаешь, что ты тоже охуенный? — Чё в любви друг другу сейчас начнём признаваться? — ухмыльнулся его сосед. — Ну, мы же не педики, — рассмеялся Никита и поцеловал его. Губы у него были солёные-солёные и кислые с привкусом табака, солнца и даже, кажется, блинов.