Иди к чёрту, Таша

Сорвиголова не преследует Чёрную Вдову после очередной встречи в Сан-Франциско. Не нужно: он знает её новый адрес. Зачем-то. Откуда-то. Хотя вроде бы давно уже пора оставить всё в прошлом. То, что Сорвиголова делает сейчас, вообще необъяснимо. Час назад он услышал стрельбу во время патруля, двинулся на звук — и узнал убийцу, с которой разминулся. Спокойное сердце, лёгкие прыжки, запах пороха и духов. Стоило её догнать. Снова схватить за руку, заставить убраться из Сан-Франциско. Она не должна лить кровь в этом городе, где когда-то они… были счастливы. Проговаривать это даже про себя — странно. Разве кто-то вообще может быть счастлив с Романовой? Разве кто-то вообще может быть счастлив с ним? Надо было просто догнать её и выдворить, приправив очередное прощание парой обидных резких фраз. Но вместо этого Мэтт делает то, что делает, и мрачно рассуждает про себя о том, почему у него, блестящего юриста, нет логики ни на грамм. — Пришёл меня взять? Это даже звучит как-то двусмысленно. По старой привычке. Таша заставляет Мэтта замереть на пороге — точнее, на подоконнике, и сердце у неё всё ещё бьётся ровно, а в голосе — усмешка. — С чего решила? — Мэтт спускает с подоконника обе ноги в комнату и сидит на нём. Не приближается. — В гости ходят через дверь. — У нас не те отношения. Ровное дыхание. Тёплая и влажная после душа кожа, с которой ещё испаряется влага. Капли с волос срываются, звонко разбиваясь о ламинат. Мэтт знает каждый изгиб тела, которое Таша так издевательски прячет от слепого под нешироким полотенцем, завязывая его на ходу. Должно, наверное, пахнуть шампунем и гелем для душа, но Мэтт тянет воздух носом, и ему кажется, что пахнет несмываемой кровью. Слишком уж много её на Таше. Чтобы неловкое молчание не затягивалось, Мэтт раскрывает кулак. Сыплет на подоконник гильзы и окровавленные сплющенные пули. — Ты торопилась, — бросает он, слыша, как гильзы скатываются на пол и дрожаще позвякивают. — Я прибрался. Ну да: она же сейчас наёмница, не герой, и улики лучше не оставлять. Таша останавливается в нескольких шагах от окна и посмеивается. — Спасибо, — говорит она. — Что-то ещё? — Я уже говорил. Убирайся из Сан-Франциско. — Плохо слышу. Вода в душе в ухо попала, должно быть. — Иди к чёрту, Таша, — громко говорит Мэтт, и его голос отражается от крашеных стен необжитой полупустой комнаты. — Хорошо, — легко соглашается Таша и больше не смеётся. Шаг, ещё шаг, и Мэтт почему-то сидит на подоконнике как парализованный, будто вдохнул в её квартире какой-то яд. Таша ужасная: Таша слишком буквально идёт к чёрту. Таша помнит, какие поцелуи ему нравятся. Таша помнит, как по-быстрому стянуть с него костюм, и не путается в нём, и Мэтт — от негодования, конечно, — не сразу понимает, что дал себя раздеть и снова сел на подоконник. Без трусов, но в маске. — Что ты себе… — Мэтт отрывается от её губ, чтобы вдохнуть, — ...позволяешь? — Мы, — поправляет Таша. — Ты совсем не против. Это мой член не против, хочет возразить Мэтт. Естественная физиологическая реакция на женщину в полотенце, которая лезет раздевать и гладить по груди и бёдрам. Но возразить не получается, потому что Таша впивается в его губы. Как в старые добрые — иногда не очень добрые — деньки. Оттолкнуть её и уточнить, что под чёртом в посыле в виду имелся вовсе не Дьявол, Мэтт собирается слишком долго. Потому что не может не вспоминать, что когда-то они были счастливы в Сан-Франциско, а если и ссорились — то ссоры заканчивались быстрым и ярким сексом. Когда Мэтт наконец открывает рот, чтобы строго заговорить — уже поздно. Таша садится сверху, перекинув одну ногу через подоконник на улицу, и вместо нотаций Мэтт стонет. И толкается в неё. Таша движется навстречу. — Ты это специально, — всё-таки выдаёт Мэтт, не останавливаясь. — У меня рама под задницей. Мне больно. — А когда ты возил меня спиной по черепице — я не ныла. Не помнишь? Он сердито кусает её за шею. Потому что помнит. У них было много спонтанных проявлений страсти — и на этих улицах, и в Нью-Йорке. Восхитительно безумных. И Таша тогда так же стонала и так же целовала его за ухом и в ключицы — и пламя, в котором сгорает мир, сменялось темнотой. Если бы рамы не было — всё кончилось бы быстрее. Таша бесстыдно стонет на всю улицу через открытое окно, и Мэтт привычно ловит её губы своими губами. Пока он кончает в неё — она стонет ему в рот. В эти несколько секунд можно не думать даже о том, что кто-то поднимается по лестнице в квартиру Таши. Люди, которые на ходу щёлкают обоймами, в этом подъезде могут заглянуть только к ней. — Говорил же, — произносит Мэтт, тяжело дыша и опуская Ташу на пол. — Грязно сработала. — Сам такой. — О наших отношениях мы поговорим потом. К тебе идут. — Пойду встречать, — невозмутимо отвечает Таша, восстанавливая дыхание. Проходя мимо тумбочки, поправляет полотенце — и цепляет из ящика заряженный пистолет. Мэтт торопливо натягивает костюм и понимает: кажется, в этот раз придётся потерпеть Ташу в Сан-Франциско ещё немного.