***
Ее врач приходит к ней домой, с декой. Просит ее прочесть текст, разложить подписи к картинкам, описать вид за окном… Слушает, кивает. Одновременно просматривая на голопроекторе снимок ее мозга. И под конец восклицает счастливо: — Какая интересная афазия! Мон улыбается помимо воли. Повод не радостен, но энтузиазм врача заразителен. Кел Синна, вечный юноша, хотя и старше ее на два года, все Восстание был энергичен и оптимистичен, и ни победа, и ни Корусант его не испортили. И даже когда она свалилась с первым ударом четыре года назад, он не изменил своей манере, что шокировало ее друзей, а ей самой помогло быстрее встать. — Нужно было скромнее праздновать смерть Палпатина с Вейдером, — сказал он тогда, погрозив ей пальцем. — Теперь они пришли вам мстить! Она рассмеялась, радуясь самой возможности и смеяться, и говорить. — Что-то они припозднились. — Ну вы же понимаете, — ответил Кел серьезно-серьезно, — имперская бюрократия, то-се… Я вам рекомендую пригласить эксперта из института нейрохирургии. Мон согласилась. Сам главный начальник института отказался ее смотреть, сославшись на занятость, но поставил вместо себя заместителя. Замене Мон ничуть не удивилась — главврач из своих имперских симпатий секрета не делал, а она действительно радовалась весьма публично. Возможно слишком, но Люк не стал чинить ни ей, ни ее единомышленникам никаких неприятностей. Даже СИБ не побеспокоила их, кроме обязательной беседы «отдавайте себе отчет, все-таки, что вы в Империи». Мир все же изменился. В институте ее профессионально осмотрели, прописали лечение, терапия сработала, как и ожидалось, и Мон уже через месяц вернулась к своим обязанностям. Как раз тогда они с Леей реформировали Сенат, и болеть было некогда. Она и забыла о той неприятности… Почти забыла. Головные боли все же беспокоили, и таблетки пить приходилось, но… — Так иногда бывает, — говорит Кел извиняющимся голосом. — Все же о мозге мы все еще знаем непозволительно мало. Несмотря на все технологии. Но ничего! Мы решим и эту проблему! Мон верит ему. И в целом нетипичная афазия не слишком ей мешает: о публичных выступлениях следует забыть, но читает и пишет Мон, как и раньше, легко и быстро. Вся разница, что она не может говорить. Но она наконец-то начинает давно задуманную книгу о Восстании, и в целом даже рада, что болезнь дала ей шанс над книгой поработать, иначе она бы начала ее писать лет через двадцать. В глубине души Мон уверена, что когда она напишет черновик целиком, болезнь отступит. Примерно через полгода она просыпается посреди собственного сада, не помня совершенно, как спускалась из спальни и выходила наружу. Бывает, думает она. Я просто глубоко спала. Единичный случай… Еще через месяц, на середине черновика, открыв поутру текст, она понимает, что закорючки на экране перестали складываться в слова. Тогда ей впервые становится страшно.***
Тесты показывают медленное расширение пораженной зоны. Лекарства не могут остановить расползание, только замедлить. После курса в институте нейрохирургии ей становится чуть лучше, и это «чуть» длится месяц. Пропадают провалы в памяти, но закорючки на экране остаются закорючками. А потом она обнаруживает себя сидящей за столом в зале, перед ней — чашка кафа. Солнце уже высоко. А последнее, что она помнит, — это отход ко сну. Кел приносится, как ей кажется, сразу же, стоит нажать кнопку экстренного оповещения. Вбегает взъерошенный, взволнованный. Мон сидит там же, где очнулась, тасует колоду терапевтических карт. И как только он подходит ближе, выкладывает в ряд слепца и смерть. И показывает на себя. Этот жест она еще не потеряла. Пока еще… Аудио-книги, которые Кел принес ей, говорят, что при тяжелом течении болезни — только пока. Кел молча смотрит на карты, потом падает на диванчик напротив нее, трет ладонями лицо. Хватает карту «смерть» и бросает на пол, смяв в кулаке. Мон чуть улыбается. — Нет, — говорит Кел. — Есть выход. Вот только придется напрячь ваши связи наверху. На Набу уже полгода как наконец-то пошел в коммерческую эксплуатацию препарат «Синий Цветок». И, поймав ее скептический взгляд, машет на нее руками. — Я знаю, о чем говорю! У меня брат был среди добровольцев, которые препарат испытывали. Мон ведь точно знает о нем, об этом брате, но как же тяжело сейчас вспоминать нужную информацию. Она хмурится. Вытаскивает карту с алой птицей, горящей в огне. Он ведь был пилотом Альянса? …Когда ее память потеряет все важное, все совершенно необходимое, останется ли она все еще собой? Или же это будет кукла с ее лицом, а она сама умрет задолго до смерти своего тела? — Да, мэм, он воевал за нас, — у Кела в голосе и гордость, и затаенная боль. — Его ранило сильно и… В общем, сейчас все хорошо. Думать о философии тяжело, и Мон отбрасывает абстрактные мысли. Неважно в конце-то концов. Сила как-нибудь разберется. Перебирает колоду, вытаскивает Контрабандиста. …А ведь современные карты наверняка рисуют с Соло… Кел смотрит на карту с большим удивлением, и только когда Мон кладет рядом с Контрабандистом карту Трав, у него проясняется взгляд. — Нет, этот их экликсир перевозить нельзя. Разрушается. Вам придется поехать туда. Я так устрою, чтоб вас взял врач, который лечил моего брата, мы иногда переписываемся, он не будет против. Только место нужно выбить. Мон кладет на стол карту Тарана и сама улыбается: лицо древнего орудия выражением походит на Лею в модусе «ни шагу назад». Кел оглядывает карту, ее саму и хохочет.***
Лея соглашается ей помочь немедленно, возможно, и Люк соглашается… Император, поправляется Мон. Теперь уже ни у кого не осталось иллюзий о Люке Скайуокере. Как только он удержался и не уничтожил их всех тогда, когда они так радостно, на половину голонета и правительственного района, праздновали смерть его отца? Место, куда ее доставляет медицинский шаттл, роскошно даже по меркам Набу. Настоящие дворцы среди хвойного леса и озер. Невозможно красиво. Здесь все красиво, даже выданный ей медицинский браслет — легкий, из витого металла трех цветов, и не скажешь что утилитарная вещь. У нее — личная вилла, рядом есть еще одна, но ее совсем не видно. Здесь все, кроме врачей, носят камуфлирующие поля, и Мон не исключение, и даже в зонах, предназначенных для общения, она себя чувствует в изоляции. Впрочем… стоит кому либо к ней обратиться, и изоляция только увеличивается. Стандартный язык жестов ей теперь недоступен тоже. Вместе со способностью к чтению. Карты пока спасают, понимание со слуха пока не затронуто, но — пока. Как скоро она окажется заперта в своем теле без всякой способности к коммуникации, посреди мира, ставшего чужим и непонятным? Ее врач, Рос Алеррие, очень мил, очень предупредителен. Оптимистичен, но без напора. Он понимает, что ей страшно, но совершенно уверен, что ее случай — далеко не самый безнадежный. Ее прислуга ненавязчива, и в то же время, она не чувствует себя одинокой. Они оставляют ей цветы на столе, разрешенные сладости из тех, которые она любит. Обновляют музыку и аудиокниги. Два раза в неделю прилетает Кел, расспрашивает ее с помощью карт, сканирует. Иногда привозит ей ее любимые корусантские сухарики, которых здесь, в элитном месте с прекрасной кухней, не достать. Смеется: ну что вы, мне несложно, а вреда от них не будет. Пользы, правда, тоже не особо. Как вы вообще их едите? А для нее это вкус юности. Сухарики, крепчайший каф — и чего вы сидите, стажер Мотма, вперед, еще не все дела переделаны! В другой жизни это было, другом мире. Прошедшее время — и все чудовищное и кровавое, что случилось после, — окрашивают те воспоминания пастелью. Кажется, тогда не было зла совсем, а вокруг сиял Золотой век. Глупый мираж, но когда болит голова и кажется, что бессловная темнота все ближе, нужно же за что-то цепляться. Они пьют каф на террасе, молчат, и кажется, кажется, что все в порядке, она только прилетела в прекрасное место в отпуск. Самое главное — не забыться и не открыть рот, потянуть сладкую иллюзию. Потом Кел улетает. Мон слушает книги, не вникая в суть умных слов. Отмечая — да, все еще понимаю, и это, и это… Бредет в основной корпус на процедуры, вместо наслаждения природой вспоминая названия растений, описывая дорожки, ветер, солнце, бьющее сквозь ветви. Древнейшее из суеверий: если знаешь истинное имя явления, то оно должно подчиниться. Вот, мир, я называю тебя, не исчезай.***
Ей холодно. Это первое всплывающее ощущение. Холодно, сердце колотится, будто она бежала, ноги ноют… Мон отводит волосы с лица. Она не ослепла, просто вокруг уже стемнело, а ненавязчивое освещение тропинки осталось за спиной. Ступени слабо освещенной террасы белеют впереди — и что-то в них не так, но она не понимает, что именно. Она пошла погулять после ужина, солнце тогда было еще высоко, и лес сиял зеленью хвои и золотом стволов. Она вышла к берегу и села отдохнуть на камне, и… Она заснула? Наверное заснула, наверное… От ужаса дрожат руки. Провалы памяти вернулись, а это означает, что чудесная терапия не работает, и скоро, совсем скоро… Мон вцепляется в мрамор ограждения и втаскивает себя на ступеньки. Нужно перестать бояться и лечь спать. А завтра сказать о провале врачу. Если она будет в состоянии, конечно. Если не будет, думает Мон истерически, то они и сами поймут. И проблема, стало быть, решится сама собой. — Мне казалось, — говорит механический голос, — время для визитов довольно уже позднее. Чем обязан? Мон, вздрогнув, замирает на предпоследней ступеньке, поднимает голову. На широкой террасе у ограждения, там, где должен стоять ажурный металлический столик с двумя стульями, сидит в инвалидном кресле человек в респираторной маске. И на нее даже не смотрит — смотрит он туда, где днем сияет озеро, а сейчас не видно ни зги. О, Сила, какой ужас, это не ее дом. Она вломилась к другому пациенту без приглашения. — Простите, — вырывается у Мон. — Я потревожила вас случайно, я сейчас уйду. И закусывает губу. Сила, вот только этого… — Да ничего, — отвечает он. — Заходите. Я прислугу вызову, доставят вас куда вам надо. Мон оторопело смотрит на человека в кресле. — Вы меня понимаете? — А я не должен? — в его голосе появляется интерес. — Почему? — Я… — Сила, как хочется поговорить. Просто поговорить. С кем угодно. Она вздыхает. — Простите, это ужасно невежливо с моей стороны. Он отчетливо фыркает. — Вам повезло, мадам, в вежливости я не силен. Так вы мне ответите? Мон колеблется. Но сил устоять совсем нет. — Отвечу.