Исповедь

— Почему ты сделал это? — Бамни стоит, положив ладони на железные прутья тюремной решётки, и с горечью смотрит на сидящего у стены узника со спутанными волосами. В темноте виден лишь один горящий ненавистью глаз, устремлённый на Бамни, и слышно хриплое, тяжёлое дыхание. — Зачем пытался убить Анасуйю? Неужели не видишь, она желает Поураву процветания? Шивдатт-Шри начинает смеяться. Его безумный хохот становится всё громче. Голова запрокидывается назад, и затылок упирается в каменную стену тюрьмы. Бамни долго ждёт, а потом уходит, так и не добившись ответа. *** «Почему я это сделал? Ты, должно быть, забыл, Бамни, как двадцать восемь лет назад мы вместе сбежали из дворца, чтобы показать свою доблесть? Схватили луки со стрелами, заткнули за пояс ножи и отправились в лес искать тигров. Двое самонадеянных глупцов… К счастью, напоролись мы не на тигров, а на дикого кабана, которому я всадил стрелу в глаз. Но эта тварь не сдохла сразу, а бросилась на тебя, и я не нашёл ничего лучшего, чем закрыть тебя собственным телом. Кабан всё-таки испустил дух, визжа на весь лес, когда я, превозмогая боль от нанесённой раны, превратил в кровавую жижу его второй глаз, провернув нож в глазнице. Но что эта полумёртвая туша сотворила со мной мгновением раньше, забыл? Его клыки едва не сделали меня кастратом! Впрочем, на время и сделали… Помнишь, как ты тащил меня до дворца, пока я, теряя сознание от боли, истекал кровью? А потом лекарь сказал отцу, думая, будто я его не слышу в горячке: — Повреждения таковы, что я могу сейчас говорить только о спасении жизни царевича. Возможно, детородная функция восстановится со временем, если на то будет воля Шивы, но есть и вероятность, что царевич никогда не сможет стать отцом собственных детей. Не отчаивайтесь, махарадж, у вас есть Бамни. Вот так из полноценного мужчины я перестал быть таковым, едва вступив во взрослую жизнь. Но я не винил тебя ни в чём. Отец ни разу не поднял вопрос о моей способности быть наследником Поурава, он никогда не обсуждал со мной вопрос отречения от царства. Я же, выздоровев, стал нарочно искать себе плотских утех лишь для того, чтобы убедиться: лекарь ошибся, я по-прежнему полноценный мужчина! Однако ни одна служанка, вешья или дэвадаси, соблазнённые мною, не принесли потомства. Наверное, в глазах других я оставался прежним, но каким я выглядел в собственных глазах? Без возможности оставить потомство я стал ничтожнее самой ничтожной женщины. Я ненавидел себя, а ты не понимал, что происходит. Я отдалился от тебя, а ты начал меня ревновать, думая, будто у меня появился кто-то, кому я доверяю больше. Я всё отрицал тогда. И ты никогда не узнаешь правду, пусть я сдохну, как тот кабан. Не узнает никто. Мы встретились на границе Такшашилы с Поуравом. Думаешь, только твой Пуру хорошо плавает? Полагаешь, лишь у него есть благословения матери Джелам? Ошибаешься! Амбхирадж в юности плавал, как рыба. Преодолеть реку для него не было проблемой. Он выскакивал из воды мокрый и полуголый, сжимал меня в объятиях так, что рёбра трещали, а потом горячо шептал: «Соскучился, сил нет! А ты по мне скучал?» С колотящимся сердцем я отвязывал от пояса сосуд с маслом и выливал содержимое ему на руки. И если бы ты мог знать, что эти руки вытворяли со мной! Я кричал, извиваясь под ним и распугивая птиц. Я отдавался ему, как последняя шлюха, только ради того, чтобы услышать, что я самый горячий любовник и лучший воин. Амбхирадж клялся, что, кроме меня, у него никого не было и не будет, что мы однажды объединим Поурав с Такшашилой, став союзниками и завоюем вместе всю Бхарату… Надо ли уточнять, что его обещания оказались сплошной ложью? Он использовал меня, как вешью, для удовлетворения похоти и однажды, смеясь, признался в этом, а потом сообщил о своей грядущей свадьбе. Он никогда не считал меня ни достойным воином, ни даже полноценным мужчиной! Его истинное отношение ко мне ты сам видел, когда он подарил мне нат. И ты ждёшь, что после этого я прощу его? Единственной моей мечтой стало раздавить того, кто некогда уничтожил мою душу! Я мечтал о том, чтобы предателю довелось вытерпеть стократ худшую боль, чем мне. Я желал ему мучительной смерти! И поскольку заставить его страдать можно было, унизив Анасуйю, при первом удобном случае я сделал это. Твоими руками. Как сладка была месть… После смерти нашего отца я сам отдал тебе трон, будучи уверенным: ты станешь лучшим царём. Ведь в отличие от меня, ты способен иметь наследников. Но тебя угораздило влюбиться в эту потаскуху с оленьими глазами, из-за которой тебя заманили в ловушку и унизили, обрив голову. Ты был унижен тем же предателем, который некогда использовал меня! Именно поэтому я приговорил Анасуйю к смерти. Я вышвырнул её в Джелам вместе с её отродьем. Но знаешь, что самое отвратительное? Эта шлюха стала постоянно преследовать меня во сне. Она раздвигала для меня ноги, а я зачем-то брал её, не испытывая к ней ничего, кроме презрения и ненависти. Я порол её плетью, привязывал к дереву, называя вешью, чья единственная цель — ублажать многих мужчин. При этом мне казалось, будто я вижу перед собой глаза Амбхираджа, и это приносило странное удовлетворение… Я мечтал однажды захватить Такшашилу и сделать с предателем то, что творил во сне с его сестрой. Я думал, ты поддержишь меня в этом, но вдруг пришло запоздалое осознание: ты всегда поддерживал лишь отродье Такшашилы! Ты восстановил эту сумасшедшую с гнилой кровью в её правах! Ты собираешься отобрать у Канишка трон в пользу Пуру! Как ты мог, Бамни?! Клянусь, я непременно восстану против тебя ради торжества справедливости. Многие воины в армии преданы мне больше, чем тебе. Кроме того, месяц назад я понял, что могу иметь детей. Одна из служанок родила мне сына, а, значит, моё тело восстановилось. Я давно мог бы свергнуть тебя и занять место, которое с самого начала было моим по праву рождения, но я не сделал этого из любви к тебе, а ты тоже оказался предателем. Запер меня здесь, забыв о том, что я некогда спас тебя! Теперь я не прощу и тебя тоже. Не сомневайся, однажды я выберусь отсюда, и тогда Амбхираджу, тебе и этой шлюхе из Такшашилы настанет конец!»