Баладжи

Мы возникли среди пустоты, когда ещё не родилось время. Появившись на свет, мы уже знали, каков наш долг: от Брахмы требовалось созидание, я обязан поддерживать вселенную в движении, а Махеш в нужный миг должен уничтожить мироздание. Высшая дхарма сплела наш разум. Мы стали идеальными механизмами для божественной работы, безотказными и непобедимыми. Нашей задачей являлось исполнять волю невидимого властелина, которого никому из существ не суждено ни узреть, ни ощутить, ни представить. Властелин, создавший нас, вечно прятался за кулисами театра. Не было шансов воспротивиться ему, но он владел всеми. Из живых существ только людям даровали свободу идти против божественного Закона и то лишь внутри игры, за поддержание которой отвечал я… Однако люди, несмотря на свои ограничения, пытались выбраться туда, где заканчивалась для них жизнь, тщились узнать истину, забывая про свой краткий век. Вероятно, поэтому с самого начала именно они больше всех заинтересовали меня. Я хорошо помню себя юного. Я смотрел из своей обители на людей так долго, что в сердце моём появились чувства, хоть мне и не предписывалось их иметь. Незримый властелин желал, чтобы мы исполняли свой долг непредвзято, но у меня подобное не выходило. В отдельные моменты я начал сливаться с майей, которой должен был лишь управлять. Я стал вовлекаться в действия, видя страдания, болезни, войны, предательства, смерти. От запаха тления было не убежать. Допуская войны и насилие внутри игры, я пропитался настоящей кровью… Каждая смерть ощущалась как собственная, но я продолжал исполнять долг, отчасти барахтаясь в сплетённой самим собой паутине. Что-то со мной было не так. И с каждым новым циклом вселенной я запутывался в игре всё больше. Брахма часто повторял, качая седой головой: «Видимо, в каком-то очень далёком цикле существования ты сам был человеком, оттого и ощущаешь чужую боль, но ради беспристрастного исполнения долга, тебе следует подняться выше чувств». Однако у меня не получалось, несмотря на старания. «Взгляни на Махеша, — продолжал Брахма, — он спокоен, даже когда внешне кажется разгневанным. Смотри на него и учись». Но я по-прежнему не понимал, почему высшая воля заключается в том, чтобы во всех вселенных продолжались страдания? Сердце разлеталось кровавыми кусками вместе с растерзанными в бесконечных войнах телами миллионов жертв, а потом собиралось воедино. И так повторялось снова и снова, пока я не встретил тебя. Циклы существования подобны, но есть между ними и различия. Однажды среди нескончаемых циклов внезапно возник ты, разделив мой мир на «до» и «после». Ты точно был ошибкой. Возможно, даже моей. Я полюбил тебя с той поры, как увидел, сильнее, чем кого-либо другого. Мне была дорога каждая твоя часть. Я не разделял их на «тело» и «душу», на «смертную» и «бессмертную» половины. Это был всегда ты — единый, целостный! Мой… В твоих ладонях вода обретала неповторимый аромат, а прикосновения могли бы оживить вечно мёртвую от грехов душу. Ты не назывался святым — ты был им. Твой взор видел недоступное даже богам Дэвалоки. Ты узрел меня в моей истинной форме, что дано немногим. Приди ты раньше из бесконечного чрева невидимого властелина, несомненно, ты стал бы хранителем миров, а я бы занял место смертного. Ты никогда не мог стать ни для кого препятствием на пути к высшей истине, потому что сам являлся и путём, и истиной, но не осознавал этого. Ты был частью меня, но иногда мне казалось, наоборот: ты велик, и я лишь вхожу в тебя своей частью… Ты благословил все мои будущие десять аватар, умирая. Твои руки, воздетые к небу из глубин земли, мне никогда не забыть. Помню, как я утешал своих жён Падмавати и Бхудеви тем, что душа твоя бессмертна, и теперь она вечно будет обитать в храме на горе Тирумала, но правда заключалась в другом: мне невыносимо было даже думать о твоей смерти. Я пытался спрятаться от собственной боли. Я не хотел видеть тебя мёртвым. Никогда. Я бы скорее подарил тебе своё бессмертие, чем потерял тебя. А ты зачем-то вынудил меня стать твоим палачом. Когда ты уходил на рассвете, я догнал тебя на склоне горы и потребовал клятву, что ты никогда не покинешь эту гору и этот храм. Я полагал перехитрить тебя, но ты оказался сообразительнее, пообещав, что выполнишь мою просьбу, если я исполню взамен твою. Я готов был сделать что угодно ради тебя, поэтому, не колеблясь, поклялся, когда моя ладонь покоилась на твоей голове. И тогда ты вымолвил жуткие слова, от которых моя душа была раздавлена: — Прямо сейчас ты похоронишь меня на этой горе. Я не мог отступить от клятвы, какой бы ужасной она ни была… Но, выполнив слово, я возненавидел и дхарму, которой преданно служил, и собственное существование. Никаких утешений о бессмертии души недостаточно, когда видишь, как дорогое тебе тело исчезает в земле, и ты знаешь, что его ждёт разложение, как миллионы других. Я видел это много раз. Моё зрение всепроникающее. Никаких утешений не может быть, когда наблюдаешь муравьёв, пожирающих некогда тёплую, розовую плоть, постепенно белеющие кости, меж которых в собственной слизи и в жиже головного мозга копошатся черви. Человек, ради которого ты готов мог бы оставить свою божественность и вечную жизнь, постепенно превращается в бесформенный кусок зеленовато-бурого, дурно пахнущего мяса. Я пытался обетом приковать тебя к храму, чтобы не потерять тебя, а ты отплатил мне, выбрав столь жуткую свободу. От меня? Та мысль до сих пор терзает меня. Ты устал и захотел свободы не ради меня, а от меня? Что на самом деле терзало тебя? Неужели лишь то, что тебе стали поклоняться больше, чем мне, а ты не хотел затмевать меня? Или, что более вероятно, не хотел становиться препятствием на пути ищущих? Какие нелепые причины! Во-первых, я вовсе не возражал против того, чтобы тебе поклонялись больше! Я никогда не был ревнивым богом. Во-вторых, в духовной любви другу к другу мы стали с тобой едины. Поклоняясь тебе, ищущие точно так же достигали бы высшего знания, как и служа мне. Между нами не стало разницы. Любя меня всем сердцем, неужели ты не видел этого? Конечно, знал, но предпочёл пройти вместе со мной через такое страшное испытание. Ты хотел, чтобы я пережил твою смерть не как божество, но как обычный человек? Как самый простой смертный, ничего не знающий о бессмертии духа и о высшей истине? Именно так всё и случилось. Я умер вместе с тобой. Я мог бы выведать правду у твоей души, но она безмолвствует в вечной медитации у стоп храмового идола. И меня терзает страх: вдруг это уже не ты? Отделившись от своего тела, вдруг ты изменился, ведь и я стал иным, потеряв тебя? Каковы были цели того, кому я позволил забрать кольцо Падмавати, того, кто сумел снять с меня драгоценности и накидку, видел меня растерянным, удивлённым, открытым, беззащитным? Сладким восторгом наполнялось сердце моё, когда ты называл меня Баладжи… Я готов был променять все свои бесконечные эпохи на то, чтобы стать простым смертным и остаться в твоём доме, поклоняться тебе, омыть твои стопы, как ты омывал мои, прежде чем твои лёгкие опутала своими руками сама богиня Притхви. Кому я мог рассказать о своём безумии? Брахме, Махеше, Лакшми? Падмавати с Бхудеви? Никто не понял бы меня. Да я и сам знал, что мои метания и боль — лишь ошибочная вовлечённость в собственное творение. Увы, на долгое время эта нелепая ошибка стала моей единственной правдой. Ты не был красивым, если измерять красоту человеческими мерками, но твой духовный свет ослеплял. И тело твоё, которое ты похоронил в земле моими руками, было неотъемлемой частью того света. Несовершенное тело являлось продолжением твоей души и связующим мостом между тобой и мной. Убив его, ты уничтожил нечто важное для нас. Хотел ли ты свободы от меня или всё же для меня? Ведь вместе с разрушенной связью, вместе с убитым телом, погибло нечто и во мне. То человеческое, что я лелеял, стремясь к людям, та паутина, в которой я путался, внезапно исчезла. Ты унёс её с собой. И это стало действием на благо мира, как говорят Брахма и Махеш. Похоронив тебя, я, наконец, сумел сделать то, что не получалось прежде: стал выше чувств. Я преодолел эту последнюю слабость. Теперь я смотрю на человеческие страдания в Кали Югу: на изуродованных сумасшедшими матерями детей, задушенных собственными мужьями жён, вспоротые животы с торчащими наружу внутренностями у смертельно раненых солдат, но ничто не дрогнет во мне. Мой долг — управлять давно сошедшей с пути здравого смысла вселенной, не позволяя ей скатиться в окончательный мрак. Бесспорно, я стал сильнее. Вне сомнений, ничто уже не способно отвратить меня от правильного исполнения Закона. Но ответит ли мне даже невидимый властелин на один вопрос: твоя смерть сделала меня настоящим хранителем миров или навсегда иссушила мою душу? А что если истинная моя душа со всеми её слабостями и болью давно покинула меня, переселившись в статую Венкатешвары на горе Тирумала, которой отныне до скончания времён в бестелесной, безмолвной форме будешь служить ты, связанный моим обетом? Ты возвысил меня или умертвил? Ответа нет. Достоверно известно одно: все мучения грешников Нараки стали мне безразличны, ибо никто не мог страдать больше, чем я, видя, как Джая и Виджая закапывают тебя в землю, пока ты, сложив руки, молишься, а затем с улыбкой осыпаешь меня белоснежными цветами. Отныне ты прикован к неразрушаемому даже во время пралайи храму данным мне обетом, а я к тебе — твоей смертью манвантара за манвантарой… Я многолик, но никто не знает мою самую сокровенную истину. Я говорю о любви и наслаждаюсь плотскими радостями, воплощаясь в своих аватарах, а внутри подлинного меня — мёртвая тишина. Как бы я хотел вернуться в тот день… Впрочем, зачем? Каждый раз я одёргиваю себя и вспоминаю, что спасать некого. Колесо крутится, вращающий его — один, мы с тобою — часть Маха-Майи. Никто не погиб, никто не нуждается в избавлении. И ещё я знаю, что ни в одном из будущих миров ты не возродишься в человеческом теле, ибо твоя душа прикована к храму, не разрушаемому даже с гибелью вселенной. Храм будет существовать вечно, как и мы с тобой. В человеческом же теле в новых циклах вместо тебя я обрету другого преданного, который полюбит меня не меньше, чем ты. Возможно, даже больше. Однако ему я предложу лишь «Бхагавад Гиту», растерзанные лотосы сердца и сплошные потери. Печально, что смелый сын Индры, великий лучник Бхараты до конца так и не поймёт горького смысла тех даров.