Искры слов

Канцлер Ги — Конец игре

      Почти невесомые, не ощущающиеся на коже лёгкие лучи солнца слабо светят сквозь проржавевшие прутья решётки. Отсыревшие каменные стены неприятно упираются кладкой в кожу, что укутана только совсем тонкой тканью извалявшейся в земле рубашки. А по углам порос не то мох, не то неведомые наросты. В пустынном коридоре за запертой дверью хрипло завывает побитым псом ветер. Тэттё чувствовал себя в точности так же.       Лежащий головой на его коленях Дзёно дышит спокойно, размеренно — спит, — и Суэхиро невольно улыбается уголками дрожащих губ, глядя на него. Он краем оборванного рукава вытирает кровь с щеки Сайгику, а затем проводит по ране загрубевшими подушечками пальцев, но почти сразу же одёргивает руку, почувствовав, как парень содрогнулся всем телом.       Суэхиро откидывает голову назад, прикрывает глаза и пытается мысленно восстановить события прошедшей ужасной ночи — в голове нет ни одного связного воспоминания. Только яркие всполохи пламени, гомон чужих голосов, перемежающийся с собственным хриплым кашлем, и запах крови.       Деревня, близ которой они жили вот уже как четыре года — почти пять, зимой был бы «юбилей», — была до невозможного тихой, и жители её без зазрений совести закрывали глаза на то, что Сайгику — колдун. Даже наоборот — ежели что случится, так сразу к нему идут за помощью, и Тэттё не помнит ни одного человека, которому бы тот отказал.       Так и жили, мирно и без глобальных происшествий. Суэхиро по поручениям ходил на рынок, собирал необходимые травы в лесу, помогал по хозяйству, Дзёно постоянно удивлял его своими «фокусами», а жители деревни, коли у кого-то не из местных появлялись подозрения насчёт этих двоих, прикрывали, говоря, мол: «Да это ж слепой и его дружок! Что от них толку?»       И долгое время все, кому ни говорили так, верили на слово, даже не смотря в их сторону, да вот только всё хорошее всегда рано или поздно, но заканчивается, и это однажды должно было закончиться.       В тот день — поздним вечером, уже после заката — Сайгику повёл его к озеру, что в глухой чаще леса, за цветами (запомнить название Суэхиро, естественно, не удосужился), распускающимися лишь на одну, единственную в году ночь.       Тэттё всегда поражался тому, как колдун ориентируется в пространстве — слепой ведь, а как зрячий! Ни разу он в доме ничего неловко не задел рукой, ни разу не перепутал нужные для зелья элементы и вот — ни разу по дороге не запнулся, ловко огибая все канавы и валуны, отводя в сторону ветку, чуть придерживая её для своего спутника. Суэхиро уже пытался выяснить — неужели колдовство такое? Но тот лишь загадочно улыбался и так и не отвечал.       Цветы, за коими они шли, оказались совершенно прекрасными — растут по самой кромке воды и светятся, светятся в темноте, как мириады дальних звёзд, усыпающих полотно ночного неба. И продолжают светиться, когда срываешь и берёшь в руку, боясь хоть сколько-то навредить. Продолжают светиться, когда кладёшь в корзинку. Продолжают светиться абсолютно необыкновенно, когда вплетаешь в волосы Дзёно прямо над ухом.       И лишь когда корзина с глухим стуком падает наземь, они гаснут.       И лишь тогда Тэттё понимает, что не применяет Сайгику никакое колдовство, а по-настоящему слеп и не способен понять, что происходит, когда подле объятого жгучими языками пламени дома его хватают с обеих сторон под руки, заламывая их, и заставляют опуститься на колени.       Суэхиро же бросается в горящее здание, искренне надеясь найти хоть что-то, способное помочь им сейчас, дать фору — возможность сбежать. С улицы доносятся крики людей: «Дурак, куда полез? Сгоришь ведь!» — и кто-то даже пытается пойти за ним, но всё же не решается, вместо этого разбивая увесистым камнем оконное стекло.       Стоящие на столе пробирки и банки нагреты до предела, а бумаги, что только сегодня утром он сам сложил аккуратной стопочкой на краю стола, уже начали обугливаться по краям, да и вряд ли от них будет хоть какой-то прок. Лестница на чердак обвалилась и попасть туда невозможно. Треск огня смешивается с треском готового вот-вот обрушиться потолка. Тэттё вырывают из дома ровно за считанные секунды до того, как это происходит. Вынужденный ретироваться подальше от угла с начавшими взрываться пробирками он спиной отступил ко входу, где его и сцапали за плечо, выволакивая на улицу.       Темноволосый сразу же падает на землю, задыхаясь. Кашляет хрипло, надрывно, раздирая лёгкие в клочья, и спокойно вдыхает лишь тогда, когда на плечи ему опускаются ладони Дзёно. Заклинание исцеления было одним из тех, которым он владел в совершенстве, и помощник уже давно убедился в этом.       А потом, спустя долгую секунду контакта «глаза в глаза», когда Суэхиро было снова начал верить в зрячесть Сайгику, колдуна резко хватают за светлые волосы, оттягивая назад до тупой боли и заставляя подняться на ноги. Мужчина всматривается в его лицо внимательно, наклоняет то в одну сторону, то в другую и бьёт наотмашь, зло сплёвывая: — Мало того, что чернокнижник, так ещё и слепец. — Он не чернокнижник! — выкрикнул Тэттё, опустившись на колени рядом с повалившимся Дзёно. — Обыщите хоть весь дом — не найдёте ни одной книги по чёрной магии!       Но те лишь как дали хохотать: — Предлагаешь нам в огонь броситься? Ха, ищи дураков!       А ты чего хотел? Конечно же, они не поверят. Чернокнижникам никогда не верят. Даже таким, как Сайгику — спокойным, никого не трогающим, в причастность к колдовству которых не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. А некоторые и после этого тоже не верят.       Суэхиро было подрывается на ноги, но чувствует, как на шее затягивается узел, больно впиваясь в кожу. Он даже и не заметил, когда на него успели накинуть петлю.       Дышать снова становится трудно до фантомной рези в груди, но Дзёно мягко просит: «Успокойся, будешь дёргаться — станет только хуже», — и удавку действительно несильно, но ослабляют. Естественно, зачем же им сейчас лишние убийства?..       Запястья у Сайгику, когда они садятся в повозку, крепко перевиты грубой веревкой, «чтобы не фокусничал», в то время как самого Тэттё продолжают держать, как псину на коротком поводке. Колёса легко поскрипывают, а кобыла идёт, неспешно поцокивая копытами, всё дальше и дальше уходя от догорающего дома. Догорающего места, которое им обоим было домом.       Суэхиро знал — их казнят, сожгут на костре. И сбежать у них возможности нет, а даже если и сбегут, то жить, все оставшиеся дни скрываясь от преследования — далеко не самый радужный вариант. В любом случае, о спокойной жизни смело можно забыть. Или о жизни вообще.       Им оставалось только ждать, что вот — сейчас! — на том конце коридора гулко хлопнет тяжёлая дверь, впуская тех, кто возьмет их под белы ручки и всё — поминай как звали. Сайгику ведь не знает ни одного боевого или хотя бы оборонительного заклинания, а Тэттё попросту безоружен — толку-то будет от их пустого сопротивления!       Но дверь не хлопает и от этого становится ещё хуже.       Трепыхающуюся в клетке душу плавно обхватывает липкий страх, острыми ногтями медленно ведёт по краю, оставляя за собой краснеющую борозду. Суэхиро почти чувствует леденящее бледную кожу дыхание присевшей рядышком старухи с косой наперевес и ёжится, передёргивая плечами. — Тэттё, — Дзёно берет его ладонь в свою, согревая, и тот ощущает, что вестница смерти отступает, растворяясь невидимой дымкой, гонимая первым тихим шёпотом. — Ты ведь знал, что я колдун, так почему вызвался помогать мне? Ты, конечно, частенько тупишь, но ведь точно знал чем всё может обернуться. Почему же?       А темноволосый молчит. Не может ответить, не в силах выдавить из себя и единственного слова. В самом же деле, не говорить ведь Сайгику, что он просто не хотел уходить от него! Не хотел оставлять одного/оставаться один.       На самом деле, сейчас он уже довольно смутно помнит их первую встречу — забылись какие-то детали, подробности, но хоть посреди ночи его разбуди и он скажет, что на Дзёно в тот день был тёмно-зелёный плащ. Колдун ему тогда здорово помог, а Суэхиро просто дико не любил оставаться в долгу перед кем-то, поэтому предложил свою помощь в ответ. И ведь сначала оба думали, что разойдутся через месяц-два и больше не увидятся, но Тэттё прожил с ним год, другой, а потом мысль о том, чтобы уйти стала казаться до невозможного абсурдной.       Сайгику всегда до глубины души поражало то, что Тэттё вовсе не пугал его род деятельности — парень спокойно наблюдал за тем, как он колдует, будто всю жизнь сам этим занимается, хотя и все его познания сводились лишь к «волшебным словам», которые вовсе и не были волшебными в том смысле, какой подразумевал Дзёно. Раньше он думал, что, возможно, оно и к лучшему, а сейчас, осознавая, что смертная казнь с распростёртыми объятиями ждёт их обоих, наконец-то понял — вовсе и не к лучшему. Ужасно. Очень. — Тэттё, — он снова его окликает, так и не дождавшись ответа. Но Суэхиро продолжает молчать. Дзёно поднимается с его колен, садится и разворачивается, намереваясь переспросить, ибо привык получать ответы на свои вопросы, когда оказывается заключён в тёплые и такие хрупкие объятия, что вот-вот развалятся на тысячи призрачных осколков от одного неловкого движения. — Можно я не буду отвечать? — шепчет парень прямо над ухом и обнимает крепче, прижимаясь всем телом.       Дзёно колеблется, закусывает губу, но всё же со вздохом сдаётся — обнимает в ответ, уткнувшись лбом в подставленное плечо.       И вдруг становится больно — больно-больно-больно, — что хоть волком вой, хоть на стену лезь.       Потому что на том конце злосчастного коридора хлопнула гребаная дверь и от этого ещё хуже, чем тогда, когда она не хлопнула.       Тэттё знал — чувствовал, — что на площади уже почти всё сделано, что сейчас их поведут туда и — конец. А ещё он знал, что пока будут заканчивать последние приготовления, пока кто-то будет толкать речь длинною в жизнь про ведьм и сделки с дьяволом, пока они будут стоять плечом к плечу, Сайгику обязательно шёпотом спросит: «Что бы ты хотел в качестве последнего желания?»       Суэхиро знал, что Дзёно абсолютно не будет против, когда он потянется, аккуратно, почти боязно на пробу коснётся его губ своими, мазнув, а потом подастся ещё ближе, целуя и, о, боже, получая равноценный ответ.       Да и пусть бы перед всей площадью! Перед сотнями чужих, ошарашенных взглядов! Им уже нечего терять!       Другой возможности ведь уже не будет!