Люди-кошки

– Ты убил свою женщину, – медленно произносит Т’Чалла. Его лицо неподвижно, ни дрожи отвращения, ни тени гнева. Если он и шокирован разыгравшейся в «норе» Улисса Кло трагедией, то отлично держит себя в руках. – План был другой. Эрик не говорит, рычит. Его рот в крови. Он весь перепачкан кровью. Обнажен, перепачкан кровью и стоит на одном колене, наблюдая за Т’Чаллой, его телохранительницами и скованным Кло. Тот избит, вновь лишился руки, хрипло икает, но пока еще не до конца осознал, какой участи ему по чистой случайности удалось избежать. Смотрит на Эрика, на растерзанную девушку, еще пару часов назад такую соблазнительную и горячую, на пол с алыми пузырящимися разводами – и его глаза начинают стекленеть. – Видел я по жизни людоедов… – бормочет Кло наконец, – но чтоб со встроенной мясорубкой… – Она не должна была погибнуть, не в этот раз… Если бы вы не ворвались так внезапно, она бы и не погибла, – Эрик дотягивается до черного, вымокшего от крови локона Линды, накручивает на палец, вид у него задумчивый и безразличный. – Я лишь собирался воспользоваться своей чудесной особенностью – превращением в зверя после траха… Слово «трах» не оскорбляет слух твоего величества, кстати?.. чтобы грохнуть своего подельника, который так насолил Ваканде. Его осторожность и его рука немного меня смущали, я собирался бить наверняка. От кошки не убежать. – Твою-ю ма-а-ать! – наконец соображает Кло. Кашляет и колотит себя по груди руками в вибраниумных оковах. – После всего, что я для тебя сделал, жопосос?! И… стоп. Оборотень? Серьезно, оборотень? Ничего не хочу знать об оборотнях, что за хренов сериал «Сверхъестественное»? Верните меня в моих «Трансформеров», бляди! Эрик не слушает, смотрит только на Т’Чаллу. – Отец подробно описал в своих дневниках все… Мое вакандское происхождение, мое тайное имя, способ поставить клеймо на нижнюю губу, нашу историю, нашу великую цель… – он выпускает локон из пальцев и тихо смеется. Его не смущает, что из распоротой полости живота Линды продолжает толчками бежать черная кровь и сочиться светло-желтая желчь. – Но он ни словом, ни знаком не обмолвился о том, что я такое… Мне пришлось справляться самому. Представьте себе обычный калифорнийский способ лишиться девственности: тачка приятеля, чикса в мини-шортах, резинки из автомата. И вдруг вместо меня с ней на заднем сидении оказывается стотридцатифунтовый зверь. Окойе поворачивается к Т’Чалле, ей явно хочется получить приказ заткнуть Эрика. Приказа не отдают. – Она, кстати, выжила. И стала, должно быть, первой рассказчицей очередной городской легенды: парень кончил и стал леопардом, что-то такое. Но я все равно убил человека в ту ночь. Бомжа-алкаша с заправки. Очнулся над его телом и до сих пор помню, как перло от него говном и блевотиной… А слово «говно» приемлемо произносить в присутствии короля? – Так ты понял, что для возвращения человеческого облика нужно убить… – Т’Чалла снимает пиджак, оставшись в шелковой дашики, садится на корточки, накрывает растерзанное тело. – Мне было четырнадцать, ни черта я не понял, – говорит Эрик, когда их глаза оказываются на одном уровне. – А теперь скажи мне, Т’Чалла, как вы, вакандцы, с этим справляетесь? Какое-то время они держат друг друга взглядами, как в вестернах держат противника на мушке ковбои. Наконец Т’Чалла отводит глаза. И это не поражение и не страх. Это признание, от которого у Эрика заметно напрягаются мышцы, поджимается пресс и лицо каменеет, став еще более одичалым. – Мы заберем тебя домой, брат, – устало роняет Т’Чалла. – Ты слишком долго был один. И, Эрик, точно впервые осознав, что замерз, стоя голым на каменном полу, крупно, всем телом, вздрагивает. *** – А ты от своей женщины отказался. Он вспоминает и переиначивает фразу, с которой начался тот их безумный разговор у выпотрошенного трупа. Разговор этот они, по его ощущениям, ведут уже пару сотен лет. Иногда в него вплетаются другие, чуждые, голоса: королевы Рамонды, шамана Зури, бойкой принцесски Шури, которой до всего есть дело. Но в основном говорят они двое: он и Т’Чалла. Причем брат певуче бормочет в его голове, даже когда самого Т’Чаллы нет рядом во плоти. Раньше Эрик слушал так внутри себя голос отца. Но с того часа, как они миновали маскировочный щит Ваканды, принц-ренегат молчит. Он больше не способен дать Эрику те ответы, что ему нужны. А вот Т’Чалла может. – Попробовал бы кто-то оказаться от Накии, если бы она сама этого не захотела… Т’Чалла отвечает усмешкой на усмешку, но в уголках его полных губ – грусть. – И все же обычным людям сложно с такими как мы? – уточняет Эрик. – Обычные люди способны жить с нами, и даже спать с нами, и даже рожать от нас детей, у моей матери это получилось дважды… Т’Чалла наклоняется над коленями, смотрит на укрытый пестрыми коврами пол, в котором тонут его босые ноги. – Но моя мать – земля, терпеливая, сильная… А Накия – река. Те ограничения, что ей пришлось бы претерпеть, став моей королевой и невестой зверя, они… Она их не захотела. – Ну, я бы тоже сто раз подумал, если бы мой парень после секса со мной превращался в тварь и шел убивать людей. – Таков дар прародительницы Баст. Всегда есть выбор. Можно не убивать. Многие не убивали. Эрик смаргивает, стараясь осознать сказанное. – Выбирали остаться в кошачьем теле навсегда? – Иногда в своих снах я вижу их. Счастливые звери, возлежащие на ветвях дерева предков. От них не зависит судьба страны. Единственная боль, которая их преследует, – боль пустого желудка, если не удалось загнать антилопу. Вместо разума – инстинкты. Есть, чему позавидовать. – Мерзость. Т’Чалла долго молчит, потом ставит локти на колени, опускает подбородок на переплетенные пальцы и пристально смотрит на Эрика. – Я удивляюсь силе твоей воли, Н’Джадака. У тебя даже мысли не возникло остаться в пятнистой шкуре. – Возможно, мне просто нравится трахаться и убивать – именно в таком порядке? Возможно, дар твоей сраной Баст для меня действительно дар, м-м? Я ювелирно им пользовался, братик, призывал кошку лишь там, где не мог справиться сам. Секрет моего успеха. Знаешь, как в «Балто»: «Пес туда не дойдет, но, может быть, волк сможет». А-а, я забыл, что мультики в этой семье – прерогатива Шури, не твоя. – А еще я удивлен, что Баст в этот раз наделила оборотничеством двоих вместо одного, – невозмутимо продолжает Т’Чалла, дав Эрику выговориться. – Иногда в королевских семьях вообще не рождаются люди-кошки, но никто не слышал, чтобы их было более, чем одна. Разве что очень давно, в темные времена. Думаю, Зури есть над чем поразмыслить… – А маленькая принцесса? Разве она не… Разве у нее уже была возможность понять? – Если бы я посмел спросить, мне и без помощи Баст откусили бы голову. Но я не чую в ней себе подобную. И Эрик верит ему. Потому что он сам ничего такого не чует в Шури. – Давай подумаем, к чему бы это, – он копирует позу Т’Чаллы и принимается старательно пялиться на него с противоположного дивана. – Давай подумаем, почему у вас две кошкомордых богини, а не одна, и почему я и мой брат-король внезапно родились с одинаковым даром. Может быть… о боже, да ведь наверняка для того, чтобы уравновесить друг друга! Ты что, еще не понял этого? После того, как мы практически остановили гражданскую войну, начавшуюся из-за моего доброго друга с гомеровским именем?! Мудрый мой брат, разве ты никогда не чувствовал, как сильно тебе не хватает моей злобы и моего огня? Он замолкает, откидывается назад, в маленькие диванные подушки, и впервые слышит, как Т’Чалла ругается – тихим свистящим шепотом. Это настолько забавно, что Эрик не выдерживает и начинает смеяться, хлопая себя по бедрам. *** Бутон сердца-цветка очень хрупкий и очень теплый. Он удобно ложится в ладонь и тихонько вибрирует в ней, точно поет песню без слов. Эрику кажется, что он набрал две пригоршни света. Или океанской воды. Цветы нужны для них обоих, поскольку они, вероятно, друг друга убьют. Эрик уверен, что выйдет победителем – в любом обличье, человеческом ли, зверином ли, он сильнее, это даже не обсуждается. Но потом, когда Т’Чалла вернется к жизни (а если верить лысому Зури, так и случится), придется дать пантере взять верх – и тогда та прикончит Эрика в ответ. Так что сегодняшним утром хранитель подземного сада недосчитается двух бутонов. У старины Зури есть одна милая особенность: он осел. Не способен спрогнозировать, к чему приведут его действия или слова. Эрик уже не винит его за смерть отца, хотя поначалу собирался прирезать спящим в ходе переворота. Но ему хватило казни Кло и маленькой гражданской войны. Теперь он умиротворен, способен слушать. И слова старика прочно западают ему в душу: «В темные времена царственные оборотни, благословленные Баст, заключили браки только друг промеж друга. Не было беды, если они превращались в зверей и сражались, потому что всегда был сердце-цветок, чтобы воскресить погибшего. Старики рассказывали, что и соитие, и поединок прежде составляли единый ритуал. Впрочем, сейчас рождение брата и сестры с даром богини – невозможная редкость». И в этом он безусловно прав. Эрик поднимается вверх на скоростном лифте, и цветы неслышно поют свои песни у него за пазухой. Не позволяют струсить и отступить. В королевских покоях полутемно, безлюдно, телохранительницы – церемониальная стража, так что в такое время им тут быть не полагается. Т’Чалла еще работает, у короля – много дел, и не все, с кем нужно побеседовать за этот длинный день, живут в одном с ними часовом поясе. Эрик подходит неслышно, обувь, спроектированная маленькой принцессой, гасит любые звуки, но Т’Чалла все равно оборачивается. Ровно в тот момент, когда Эрик кладет подле его руки на тачпаде сердце-цветок. Тот льет фиолетовый свет на антрацитовую поверхность рабочего стола. – Что ты предлагаешь? – спрашивает Т’Чалла. Сказать это вслух не так уж легко. Вернее, сказать так, чтобы он понял. Мысли мешаются в голове. «Я не поднял против тебя мятеж, не вызвал тебя на поединок, хотя у меня были все шансы на победу». «Две кошкомордые богини, почему их две, как думаешь, мудрый мой брат?» «Тебе не хватает моей злости, подцепленной на улице, как триппер; мне не хватает твоего покоя, выкованного в скорби по отцу». «Ты убил свою женщину. – Ты от своей отказался». «Я нужен тебе, а ты мне». Так что в итоге вместо ответа Эрик наклоняется к плечу Т’Чаллы, настороженно втягивая нагретый его теплом воздух. Запах будоражит – не хуже втертого в десны кокса. Эрику кажется, что кожа Т’Чаллы пахнет лесом. Зеленым ковром столетних деревьев с перевитыми лианами стволами. Радугой в водопаде. Зовом седых камней. Кожа покрывается легкими мурашками, когда Эрик прижимается к ней губами – чуть пониже уха. Т’Чалла хочет подняться. Или заговорить. Тело напрягается. Но Эрик предупреждает это безотчетное сопротивление, опустив ладони ему на плечи. И ему на мгновение кажется, что более удобной позы он еще в жизни не занимал. Словно стоять за спиной у владыки Ваканды – его наивысшее предназначение. В иной ситуации он рассмеялся бы своим мыслям. Но смех замирает на губах, когда Т’Чалла, помедлив, накрывает его руки своими, перекрестив их в почти ритуальном жесте. – Не отвечай. Я понял. Может быть, он думает о том же, о чем и Эрик, потому что в голосе тоже слышится смешок, едва различимый: – А цветы – это не слишком старомодно? Цветы – это очень страшно, если подумать, потому что они оба рассматривают для себя опасность и смерть. Но Эрик отмахивается от предчувствий. – Цветы – это то, что надо, – говорит он, а его рука медленно сползает Т’Чалле на грудь, отыскивая пуговицу. И не теряет ловкости (разве что самую малость), даже когда Т’Чалла поднимает лицо и целует Эрика в подбородок. *** У Т’Чаллы невероятно чуткие пальцы: как будто он полжизни был слеп и научился больше доверять осязанию, чем остальным своим чувствам. Он ведет ими по груди Эрика, пока тот стаскивает вакандские тряпки, потом обнимает и касается спины. Эрик ежится: между его кожей и подушечками пальцев Т’Чаллы зазор в каких-нибудь пятьдесят микрон, и от этого бьет дрожь: воздух – отличный проводник электричества. И феромонов, должно быть, тоже, хотя существование феромонов и отрицается в МТИ. Но от чего, если не от феромонов, у него так кружится голова и сердце колотится, как бешеное? Зазор в пятьдесят микрон сокращается до каких-то нано-величин, а потом исчезает вовсе – Т’Чалла нащупал шрамы. Вот это – осколок. Вот это – шрапнель. А вот это – тот придурок с ножом, который так сильно не хотел умирать, а чтобы сдох Эрик, хотел очень. У самого Т’Чаллы шрамов всего несколько, Эрик уже нашел тот, что у виска, и даже догадался, откуда. Свежий. Тонкий. Скальпелем или стеклом. Взрыв на заседании ООН, лишивший Ваканду короля и подаривший ей нового. Короля-оборотня. Не стоит забывать об этом. Осколками Эрика когда-то едва не нашинковало для коул-слоу, поэтому руки Т’Чаллы движутся по линиям шрамов все ниже, ниже. К позвоночнику, а потом ко впадинке крестца и ягодицам. Для этого Эрика нужно крепко обнять, и когда Т’Чалла делает это, он тесно вжимается грудью тому в грудь. Эрик вдыхает, пресс напрягается, втягивается, выдыхает – их мокрые от пота животы соприкасаются вновь. Вы-ы-ыдох, против воли судорожный. Показать зубы, золотые нижние клыки. Чуть подать вперед бедра, упереться пахом в пах. Этого Т’Чалла уже не выдерживает, его спокойствие – обманчивый покой океана перед грозой. Он заводит ладони под ремень защитных штанов Эрика (тот вечно ходит в американском камуфляже, презирая хлопок Ваканды, по крайней мере в отношении брюк), крепко сжимает ягодицы. Даже, вроде бы, слегка запускает в них ногти. – Ух ты, – тянет Эрик. – Кое-кто у нас не такой уж величавый в постели. Он рывком наклоняется вперед – и обнявший его Т’Чалла практически укладывается на спину. Практически – потому что между ним и постелью все тот же проклятый зазор в несколько наномикрон. – Не такой уж. Т’Чалла разжимает руки, только когда сам хочет, понимает Эрик. И укладывается на спину, только когда полностью готов. Есть что-то неуловимое в оттенках его желания – так у иных в зависимости от эмоционального состояния меняется цвет глаз. И вот когда он отпускает пояс Эрика, тот понимает: больше ждать нельзя. Лучше бы на Т’Чалле была туника, но и с узкими хлопковыми брюками с застежкой на боку они справляются быстро. Самому Эрику вообще не приходится напрягаться – и его камуфло, и его трусы словно созданы для того, чтобы слетать с владельца по первому щелчку. Трудно поверить, что он пользовался сексом как оружием. Впрочем, скорее всего, он и к оружию относился как девайсу для сексуальных практик… Его можно представить ласкающим рукоять ножа, любовно оглаживающим автомат… Но зачем представлять? Лучше потянуть его к себе за жесткие дреды, устроиться на боку спиной к нему и перебросить ногу через его бедро. В такой позе нельзя будет смотреть на него, но это… и не нужно? – Тебе не кажется… – Что мы одно существо? И что я уже не вполне различаю, где мое тело, а где твое? – Эрик сминает его ягодицу, перебирая пальцами, доставляя легкую, приятную боль, слегка раздвигает, надавливает большим пальцем. – Не-а, не кажется. И сейчас ты сам в этом убедишься. Потому что мой член ты со своим не спутаешь. «Но вообще, – думает Эрик, стараясь получше подготовить Т’Чаллу, смазать и растянуть, – это чертовски странный побочный эффект, мы вроде бы должны растерять мозги и превратиться в огромных кошек, а после попытаться сожрать друг друга… Почему, ради всего святого, мы вместо этого словно обрели один надразум на двоих? Богини, это так и задумывалось? Так и должно быть, старые вы шлюхи?» Древние изваяния Баст и Сехмет, конечно же, молчат. А вот сам Эрик молчать не в состоянии. И трахаться в одной позе – тоже. Поэтому уже вскоре он переворачивает Т’Чаллу на спину, придерживает одну его ногу под коленом, комкает и просовывает ему под бедра жемчужно-белые простыни… – Нормально? – спрашивает он, потому что ему в самом деле это важно. – Нормально, – отвечает Т’Чалла. Поднимает руку, целует сложенные щепотью пальцы и касается ими губ Эрика. Больше, чем поцелуй. Поцелуй с оттенком благословения. – У тебя был кто-нибудь, Н’Джадака, ради которого ты хотел остаться в сознании? Которого не захотел бы убить, зная, что кошка захочет? Эрик сперва пропускает вопрос мимо ушей – не до того ему сейчас, он двигается все яростнее, низко наклонившись к груди Т’Чаллы и отчаянно хочет кусаться. Но потом задумывается, слегка теряя ритм. И говорит почти пораженно: – Теперь да. А большего Т’Чалле и не надо. *** Утро Т’Чаллы начинается с давно и старательно забытого ритуала: он ищет на себе следы крови. Но крови нет, как будто он ни на кого не нападал в эту ночь. Сердца-цветы слабо сочатся фиолетовым светом на столике в глубине спальни. Кровать разворочена. Эрик спит на животе. Живой, не раненный, бесстыдно демонстрирующий крепкую задницу и тренированные бедра. На спину наброшен угол простыни, точно его шрамы – самое постыдное, что в нем есть, требующее, чтобы его прикрывали. Когда Т’Чалла садится рядом и пытается натянуть простыню ниже, Эрик заводит руку за спину и показывает средний палец – этим неуловимо напомнив Шури. У них, кузенов, гораздо больше общего, чем они думают. – Нет? – насмешливо спрашивает Т’Чалла. – Нет. Дай мне поспать, величество. Он старается устроиться поудобнее, подгребает под себя подушку, спина мягко извивается – и Т’Чалла видит вдруг почти въяве черные с белым пятна на блестящей золотом шкуре, и то, как перекатываются под этой шкурой могучие мускулы. – Кошка ушла, – говорит он вдруг. Эрик перестает устраивать себе лежбище, замирает. Потом прислушивается к чему-то внутри и трясет головой. – Нет, вовсе нет. Иначе я бы чувствовал себя нецелым. А я, твою мать, целый. И дико хочу поспать еще хотя бы пару часов. – Ты ведь тоже думал, что будет бой. Ты принес цветы. Был готов к смерти. Эрик отшвыривает простыню. Садится. Смотрит на Т’Чаллу – такой же голый и собранно-спокойный, как бесконечно давно в «норе» Улисса Кло, когда он в облике огромного леопарда убил свою женщину. Сна ни в одном глазу. – Кошка не ушла, мудрый, но такой слепой братец, – заявляет он с холодной улыбкой. – Ты смешон, когда дело касается инстинктов, знаешь об этом? Все ужасно усложняешь. И немного драматизируешь. Хотя в последнем я, в общем-то, тебя не виню. – Так что же?.. – Богинь вовсе не двое. Они – одно целое, одно существо в двух ипостасях, ты бы тоже это знал, если бы слушал лекции по антропологии у нас в Бостоне. А твой Зури с рассказами о «темных временах» просто тупой осел, не умеющий толковать предания. – Н’Джадака, я не... – Да нечего тут понимать. Чувствуй. Он кладет руку Т’Чалле на плечо, сжимает пальцы крепко, почти до боли. Улыбается, демонстрируя фиксы. Потом тянется к Т’Чалле и облизывает его шею длинным грациозным движением. – Психоаналитик объяснил бы лучше, про принятие себя и своих темных сторон, но я не учился психиатрии. Поэтому просто иди сюда, если уж не собираешься дать мне поспать. Хочу попробовать, не перепутаю ли я теперь твой член со своим, если буду в принимающей позиции. Т’Чалле настолько нравится эта смесь оклендского арго и наукообразных словечек, что он даже забывает рассмеяться. И просто полуцелует-полуобнюхивает его в ответ, полностью отдаваясь воле Большой кошки, которая действительно все знает лучше своего маленького земного преемника. Два сердца-цветка на затененном столике, против всех законов природы ничуть не увядшие, едва заметно пульсируют в такт парному сердцебиению любовников. И свет их напоенных металлом лепестков отражается в полированной поверхности стола.