Кобылица

— А ты чистоплотный. Леви поглядел исподлобья, надеясь, что взгляд достаточно сухой и суровый, она ойкнет и уберется из помещения. Само собой нечего было и надеяться, не убралась и даже шагу в направлении двери не сделала. Наоборот, нацепила свою куртку на крюк и принялась расстегивать пуговицы рубашки, сперва воротник, а потом почему-то снизу вверх, обнажая тугой живот. Когда между полами показался аккуратный пупок, Леви вернулся к своим манжетам, не с первого раза попал пуговицей в петлю. — Только ты моешься после утренних тренировок, — продолжала она, как ни в чем не бывало, хотя из-под рубашки уже показалось то, что армейские девчонки всех возрастов туго бинтовали, чтобы ничего не тряслось и не мешалось при беге и на лету. Тут, Леви думалось, предосторожности были излишни, только ткань даром тратить. Сама-то она, конечно, и так находка для ткача и портного, из ее формы можно две на самого Леви пошить. Кобылица. Кобылица тем временем освободилась от рубашки и взялась за штаны. Леви выдернул сапоги из-под лавки и обулся, не садясь. — Я понимаю тебя. Пропотеешь, противно весь день вонять. Леви сдернул куртку с крюка. Не бежать. Не бежать и не показывать… в общем, ничего не показывать, особенно открытую спину. — А после душа так хорошо, прямо чувствуешь себя человеком. Правда, Леви? Он не нашел, что буркнуть, и вспомнил, что молчание — это, вроде бы, знак согласия, так что сойдет. — Уже уходишь? — Я помылся, — как будто это не видно, как не видно, что он стоит уже одетый и собирается выходить из предбанника. Сперва легионеры соорудили самую обычную походную баню: палатка, в ней печь, тазы, освобожденные от провизии ящики вместо лавок, но когда стало ясно, что они здесь, у моря, надолго, взялись за строительство всерьез. Эрен натаскал бревен, сложил, как ему в подробностях пояснили, и все равно пришлось переделывать. Но в итоге вышло вполне себе помещение: баня и предбанник, где раздевались и сушили одежду в дождь. Быстро выяснилось, что морская вода для мытья негодна, мыло не смывается толком, а что с волосами творится, лучше вообще молчать. Пришлось морочиться с пресной, благо, источники были. Воду для мытья Леви, как привык в Стенах, не жалел. Вечерами в баню набивалось народу, тем более она была одна, и сначала мылись девушки, а уж потом мужики. Но ближе к полудню, после стрельбища и тренировки с приводом, Леви приходил смыть пот, пока от него не начинало смердеть. И был тут обычно один. А теперь вот глядите, тоже повадилась. И что ты ей скажешь? Выгонишь? Еще долбанет копытом. — Опять убегаешь? Леви остановил занесенную для шага ногу, вернул подошву на место и глянул через плечо, считая, что это должно недвусмысленно читаться как вежливый ответ с оттенком нецензурщины. Святые богини, подумал он, устав поднимать глаза от бесконечных ног к нахальной улыбке, кто тебя вылепил, женщина? И что еще интересней, кто тебя надоумил такому бесстыдству? Она была крепко сбита, но, несмотря на рост, неширока в талии. Статна, как молодая сосна, но плечи расходились поперек фигуры, как перекладина тренировочного снаряда. Да на ней же подтягиваться можно! — Нравлюсь, Леви? — А тебе дело есть? — хмыкнул Леви для самого себя неожиданно. — Нравишься, не нравишься, ты уже все продемонстрировала. — Это честно, — она пожала плечом. — Чтобы ты знал. Знал что, подумал Леви ворчливо? Что у тебя сисек нет? Боевая кобылица, не дойная. Он знал, что ее звать Еленой. Ханджи даже сказала, что похоже на его имя: Леви, Елена, созвучно. Леви ничего общего не нашел. Обращаться он к ней ни разу не обращался, так что вслух называть повода не было, да и вообще, старался не сталкиваться лишний раз. Особенно стоя. Шея, черт побери, затекать начинает, а она еще и не наклоняется, то ли обидеть этим не хочет, то ли ей наплевать, не тратит на это силы: пока ко всем наклонишься — и день пройдет. Но сидя — за чашкой чая, к примеру — они все же изредка разговаривали. Вернее, Ханджи разговаривала, Елена разговаривала, а Леви подергивал ногой под столом, допивал третью чашку и норовил уйти. То солдат проверить, то лошадей. — Останешься? Она так и стояла, опустив руки вдоль боков. Крепкие руки человека, привычного к оружию, а на плече не сходящий след от приклада, как мозоль от ремня крепления. Уж Леви знал, как они выглядят, а Елена — не знала. Она вчера вошла, когда он еще только надел штаны и не успел рубашку, увидела, остановилась в дверях и смотрела так, будто сдирала кожу глазами. Леви еле держался, чтобы не ежиться под этим взглядом. Она его видела, почти полностью, а теперь показала себя. Не как товар, а как предмет обмена, что ли. Вот это, дескать, в обмен на то, что есть у тебя. Берешь? — Я не… — начал было Леви и осекся. Не такой, не привык, не могу? Не хочу? Если он к чему-то и не привык, так это врать себе. — Не для меня твоя роза цвела? — расхохоталась Елена. Леви хотел показать ей жест, который приберегал для особых мудаков в подземельях, да сдержался. Он глянул на дверь, развернулся на пятках, осторожно расправил не успевшую нагреться на теле куртку на крюке вешалки. Елена спиной отступила из предбанника в саму баню, как ее звали старшие разведчики, то есть Леви и Ханджи, или душевую, как говорили прибывшие на кораблях, а от них уже успела подцепить молодежь. Леви, на ходу освобождаясь от сапог, ступал по ее следам. Она была большая и прохладная, а Леви: — Ты такой маленький и горячий, — жарко шепнули ему в макушку. Леви подумал, что мужика он за такое ткнул бы под дых, а тут… Ну пусть говорит, может, ей говорить нравится. Она вообще из болтливых. Когда на пол упали штаны и все прочее, Леви вдруг испугался, что она соберется подхватить его на руки, и резко предупредил: — Я тяжелый. — О, — отозвалась она, — я даже догадываюсь, где концентрируется этот вес. Как он оказался на лавке? Когда? Она его точно не переносила. Леви скользнул ладонями по ногам, снизу вверх, по прозрачным, но явным на ощупь волоскам. Ткнулся носом туда, где эти поразительные ноги сходились. Идеально, она может просто стоять, а Леви не надо подстраиваться. Удобнее не бывает. Елена утробно заурчала и стиснула пальцы в его волосах, ворошила их, в такт движениям его языка. Леви напряг кончик, Елена дернулась и шепнула ласково: — Тише, тише, маленький. Отступила и, бросив под ноги полотенце, так опустилась на колени, не сгибая спины и не теряя гордого разворота плеч, что член дернулся сам собой, головка увлажнилась вязкой капелькой смазки. И рот у этой заразы был натурально кобылий. Широкий, горячий и мокрый. Язык длиннющий. Она высунула его, и одним движением увлажнила ствол от самого корня. Потом грубовато взялась за бедро и заставила приподнять, поднырнула и поцеловала яйца по очереди. Леви знал, что пахнет мылом, и все равно ежился. Удовольствие боролось с неудовольствием, что вот так получилось: то он бегал от нее, как мальчишка, а то уже позволяет яйца себе лизать, как… Как кто? Мысли разом вымелись из головы, когда ниже, под мошонку и дальше, пользуясь приподнятым бедром, забралась рука, скользкий палец надавил и протиснулся на фалангу. Леви едва не сбросило с лавки. Он схватил Елену на плечи, для этого пришлось неслабо развести руки, и настоял: — Женщина, держи себя в руках! Она фыркнула и забрала палец. Но и член снова в рот не взяла. Поднялась, переступила ногами, как копытами, уперлась коленями в лавку и оседлала его в два движения. Кобылицы, подумал Леви, на мне еще не катались, все как-то наоборот, а оно вон как… Как… — Кричи, — шепнула Елена на ухо, она нависала над ним, дышала высоко над макушкой, а нос Леви упирался ей под грудь, он взял губами сосок. — Кричи, тут нет никого, и никто не услышит. А даже если услышит, то что? Ну! Давай уже! Ты мне так таз сломаешь, охнул Леви и схватил ее за бока, стиснул, спустил ладони на бедра, придержал, уперся ногами и подался наверх сам. Раз и еще раз, резко, не опасаясь навредить, потому что там, между этих чертовых ног, от которых у него сорвало крышу и все на свете, она была такая же широкая и горячая, как обещало все ее тело. Он еще не знал таких. Больших. Женщин. Кобылиц, пересекающих моря. Седлающих всадников. Загоняющих их до пены и мыльных хлопьев на боках и на крупе. Леви держался. Держался достойно, но сорвался в конце, когда сорвалась она. Он понадеялся, снаружи будет неясно, что заорали оба.