Лилия между тернами

      Мы будем помнить.       Улицы сегодня не залиты кровью, не объяты огнем — ни в прямом, ни в переносном смысле. Кровь оттерта, огонь прибит насмерть, втоптан в грязь, а Служанки сменили красные одеяния на черные — не головни, но угли, не раненая плоть, а гангрена. Красны только гробы — повапленные, наверное, кто же станет расходовать ценную древесину по пустякам, но какова бы ни была их природа — внутри все равно одни мертвые кости и мерзость. Так нам положено думать. Так мы не думаем. Мы размышляем о цвете — и о цветах.       Гробы наглухо замкнуты, немы, словно стиснутые в молчании губы, и потому легко представить, что они полны зимнего шиповника — непроглядный траур обожженных ветвей, присосавшиеся к ним царские багрянки ягод. Благословен плод наших трудов. Да разверзнет Господь уста преисподней под ногами у наших обидчиков. Все гробы полны шиповника, и нет между ними гроба с лилией — это мы знаем точно. Лилии не место среди тернов, хотя каждая терновая купина может процвести — лилейно-белыми, добела раскаленными лепестками.       Каждая терновая купина может заговорить, даже если у нее нет языка, ибо чудеса Галаада неисповедимы. Но слова ее из раза в раз все те же и не допускают двойного истолкования.       Бегите, глупцы!       Сегодня мы поминаем тридцать одну Служанку. Пока мы живем, будут жить и они. Где мы — Служанки, там они — Леонова, Эдвардова, Колинова, но никогда — Гленова. Так нам положено думать. Так мы не думаем. Мы — голос мертвых, и сегодня мы говорим о воскресшей и воскресившей.       Представьте, что вы — Лили Фуллер: оливковая кожа, маслиновые глаза, этакий греческий салат, замешанный вгорячах на мексиканской кухне. Вы пробуждаетесь к новой жизни, в которой все — принадлежность: моя комната, говорите вы себе, моя трапеза, моя роль и мое предназначение. Быть может, вы скажете еще — мой Командор, но едва ли — моя Жена: это отдает гендерной изменой, это сулит скорую смерть без надежды на искупление. Вы — тоже принадлежность, теперь вы — должница и отвечаете по своим обязательствам если не головой, то утробой, но восставать против вопиющего порядка у вас нет ни малейшего желания: вы и так восстали — из праха, вернулись в разрушенное, оскверненное тело — которое теперь, оттого что оно больше не ваше, обрело первозданную чистоту и невинность. Вы непорочны — ибо способны зачать. Вы верите — ибо это абсурдно. Старый мир вас предал, и вы предаетесь миру новому со всей благодарностью исцеленного слуги. Недаром вы и сама — Служанка.       Церемония вас не смущает. Слишком часто вы в ней участвовали — тогда, в прежней жизни, получая в награду не кров и защиту, а дозу, шоколадку и неиллюзорный риск иммунодефицита. Перестает ли изнасилование быть изнасилованием, если жертву предупреждают о времени, месте и насильнике? Подобные вопросы вас не занимают: чем реже их задаешь, тем целее рассудок, особенно когда выбора нет и дело только в цене. Как бы низко мы себя ни ценили, соглашаясь не спорить, не возражать, не протестовать, но продавать жизнь — старую или новую — нам всегда свойственно втридорога. Быть может, вы предпочли бы стать Женой или Марфой, но Служанка — выше Иезавели или Неженщины, а кем были вы в недавнем прошлом — в глазах общества, в глазах случайных любовников, во младенчески дальнозорких глазах родной дочери? И что для вас сделали мы — жены и матери, бесскверные служительницы культа святой троицы — семьи, детей и штанов, когда вы пытались, словно в бесконечном кошмаре, выгрызть из занозившейся руки ядовитую иглу? Мы не решились вам помочь — и отвернулись, чтобы не видеть, а единственный путь к исцелению от слепоты пролегал через ад.       Представьте, что вы — Гленова. Вы ненавидите мятежниц и бунтарей, не хотите «как в Канаде», но не находите в собственной душе той изначальной чистоты и невинности, чтобы бросить камень — и рассмеяться, быть может, по-детски безмятежным смехом: «Смотри, старший братик, тетя забавная, тетя кричит!» Вы взрослая, и вы прощаете их, обрекая себя на заклание. Вы без греха — и выбираете остаться таковой до конца. Вы были последней, но стали первой — и за вами идут другие, днем раньше жаждавшие вашей крови и плоти, но ныне мечтающие перенять силу вашего духа.       Чудеса Галаада неисповедимы: здесь прозревают слепые и воскресают мертвые. Сегодня, этим сумрачным зимним утром, мы поминаем Хэлову, Бенову и Джонову, Райанову, Раймондову и Дунканову, и сегодня воспрянули между нами Джун, Брианна, Альма и Долорес, Дейдра, Сара, Мерилин и Джанин. Пока мы живем, будут жить и они. Мы не умрем — больше не умрем, ибо смерти нет, а есть воскрешение. Наши вуали красны от слез, наши одежды черны от скорби, наши гробы полны пыльцы и ягод: мы — земля принимающая и исторгающая, вечная, неуязвимая. Мы будем помнить.       Помолимся же и воспоем: ite, missa est.