В СВОЕЙ ЖИЗНИ

«16-ое щин’гэ, Эрлийская Обитель, Фаргзай, провинция Ита Я что-то делаю не так в своей жизни. Чтобы написать эти слова, чтобы увидеть их со стороны, я уже извел кучу бумаги. Брат Арвус, которому досталось сомнительное удовольствие меня лечить, раздраженно заявил пять минут назад: эта тетрадь – последнее, что я получу от него, а шасских посыльных он в свою Обитель не допустит. Кажется, тетрадь ждет та же участь, что и все те листки, смятые, разбросанные вокруг кровати. Я не могу понять, но я что-то делаю не так в своей жизни, я, Вирга, второй помощник комиссара Ранеги провинции Ита, и это сомнение, червоточина, живет во мне уже давно. Сомнение пахнет землей и гарью. Я помню этот запах, несмотря на прошедшие века. Так пахло в Логове Ярх, когда, в самом начале Второй Войны Подземелий, наш арнат попал в ловушку осаров. Так пахло в подземной тьме, в гранитной пещере, в которую мы вошли. Землей пахли Слепые Волки, потоком кинувшиеся в атаку со всех сторон, мокрой землей, мокрой от их крови – их, глупых крыс-переростков, гибнущих на наших клинках… и чей-то вскрик. Не боли – предостережения. Запоздавшего предостережения всем нам. Обсидиановые зубы подземной твари впились мне в лодыжку. Странно. Сейчас я помню не боль, а щекочущие струйки песка, сыпавшиеся мне на голову. Потолок ходил ходуном. Светлый, песчаный, осыпающийся потолок. Зал только казался каменным. Осары ошиблись совсем ненамного. Кто из гарок успел первым? Потом говорили, что я, – не знаю. В бою не думаешь. В бою есть доли секунды – и вот уже «дыхание дракона» бьет вверх из твоей вскинутой руки, освещая зал багровым дрожащим светом, и ощущение оформляется в связные мысли: ловушка. Надо уходить порталами – на них нет времени – песок спекается от жара. И вот уже к твоему заклинанию присоединяются другие, множество тонких огненных колонн подпирает готовый вот-вот рухнуть свод, гарки не торопясь, но и не мешкая, уходят в грузовые порталы, и ты, один из многих, живая опора, ждешь своей очереди, огонь выжигает воздух, дрожит жаркое марево… Земля и гарь. Я помню этот запах, и мертвое стеклянно-белое свечение потолка и стен, и черные силуэты гарок… и тела на полу. Навы и Волки. Гарки и твари. Там осталась почти треть арната. Там должны были остаться вы все, сказал комиссар Нави, этого не произошло, и это хорошо. Мне нечего было возразить комиссару. Гарь и земля. В тот раз я впервые командовал арнатом, я, Вирга, еще не помощник комиссара Ранеги, а просто один из командиров отрядов, направленных в Хон для помощи в ликвидации беспорядков, которые только потом назовут войной. Тогда я был доволен и, кажется, горд, и именно тогда я что-то сделал не так со своей жизнью, и теперь мараю каракулями бумагу… Зачем? – я хочу понять. Зачем? – я не знаю. Зачем? – это все Арвус и его безумное предложение вести дневник. Эрлийцев слушаться вредно. Вчерашняя стычка, после которой я второй день вынужден торчать в Обители, была неправильной. Из зеленых ведьм никто не ушел живым, но… комиссар Ранега отправился с докладом в Уратай. Завтра ты уйдешь из опостылевшей больницы, Вирга, и все вернется на круги своя. Виноват запах. Ночной санитар сказал: это жгут листья. Почему меня не оставляет чувство, что я занимаю чужое место в этой жизни? 24-ое оан’ко, Эрлийская Обитель, Ромт, провинция Тау Странно. Как эта тетрадь сумела не потеряться за полгода, прошедшие с тех пор, как я открывал ее в последний раз? Ее можно назвать больничным дневником – опять я пишу в Обители. Почему именно здесь меня тянет на глупости? От безделья? Тетрадь устарела. Глупости устарели тоже. Надо бы сжечь ее. Теперь никто уже не сомневается, что это вторжение – война на выживание. Они хотят планету. Они хотят свою империю, и мы уже потеряли провинции Гар и Лота и продолжаем отступать к западному побережью. Если не удержим Ромт, континент придется оставить… Зачем ты все это пишешь, Вирга? Стратегия больше не твое дело. Ты больше не командуешь никем, и ты больше не помощник комиссара, и никогда им снова не станешь, и ты больше не отправишь на смерть ни одного гарку. А самому – легко. Да, это было легче, чем я думал. Никто не доверит даже небольшой отряд тому, кто любит войну, для кого война – цель, а не средство или рутинная работа, тому, кто теряет голову в битве. Я люблю войну, иначе зачем бы я так стремился к ней? Безрассудство – плохое качество для командира, а быть безрассудным… Быть безрассудным или казаться им – это проще, чем отдавать приказ об атаке, самому оставаясь в тылу. 9-ое рат’хи, Эрлийская Обитель, Кэри, провинция Нок Их слишком много, в этом причина. Гарка сильнее феи и не уступает фате, их мужчины вообще не способны к магии – но их слишком много. Они могут позволить себе заплатить пятерыми за одного и назвать это победой. Скоро нам некуда будет отступать. Уже почти два года я не писал в дневник ничего, и вот опять – и опять с больничной койки, но теперь я, кажется, надолго здесь. Позавчера ночью в Рискальской долине наша южная армия попала в окружение. Кто был виноват? Кто из командиров ошибся? Я не знаю. Мне не важно, так же, как это не важно мертвым. Какая разница, кто из зеленых ведьм придумал «Протуберанцы», если я видел их действие? Какая разница, кто не предусмотрел подобного и поставил отряды масанов все вместе? Левый фланг, где они стояли, перестал существовать в считанные минуты, и кого теперь волнует, чья вина, что они погибли, что центр армии оказался открыт для боковой атаки? И даже то, что на рассвете комиссару Нави и его арнатам удалось-таки прорвать блокаду, а магам – снять блокировку наших порталов… разве что-то можно объяснить мертвым? Никогда и ничего. Почему мне кажется, что часть вины за поражение лежит на мне? Почему мне кажется, что я… Никто. Никто не назовет Виргу трусом. Никто. Никто. Никто. Никто… Я исписал этим словом страницу до конца, и оно потеряло всякий смысл. Тех огромных птиц люды называют журавлями; чем-то они похожи на наших островных цапель, но много больше размером, и их очень плохо берут арканы огня. Мы почувствовали угрозу с неба, но сделать ничего не могли. Резервов не было, и магов прикрытия не было; атакующие клинья – боевые построения Дочерей Журавля – ударили сверху. Дружинники отступили, давая колдуньям простор для нападения, гарки подались назад, спешно возводя щиты, – и неожиданно я остался стоять один среди лежащих тел. Ведьму на острие клина не интересовал один-единственный гарка. Она видела армию врага. Она жаждала боя – так сильно, что на короткую секунду я смог уловить ее чувства. Она любила войну. Война ее не разочаровала. Я – не разочаровал. Я ждал ее, вложив все силы в одно заклинание, и журавлиный клин сменил угол атаки. На меня. Еще бы – такая цель! Это приятно вспомнить, хотя трюк – для ученика, и заклинание детское – «плывущая слепота», или, в просторечии, – «решка». Я наложил на себя морок, а ведьма почуяла все так, будто я его снял. Она увидела комиссара Нави, черный с фиолетовым плащ, рвущийся с плеч, глубокий капюшон, – и это была достойная цель. «Решка» перестала действовать через несколько секунд, но свернуть они уже не могли, да и зачем – какой-то гарка, решивший умереть… Я ударил «танцующими серпами» и еле успел прыгнуть в сторону, уходя из-под «кузнечного молота». «Танцующие серпы» очень хороши против движущейся мишени, и чем быстрее противник движется – тем лучше. Это приятно вспомнить, несмотря на то, что из-под удара я ушел неидеально, и мои ноги ниже колен эрлийцы сложили из осколков раздробленных костей. Так быстрее, чем регенерировать после ампутации, но все равно… Я лежу и чувствую, как уходит время. За Шанарайским хребтом – равнина. Войска стягиваются в кольцо, в центре которого – Уратай, и куда мы сможем отступить потом? Никто не назовет меня трусом, кроме меня самого. Я отступил. То, что должен бы делать сам – я, Вирга, который командовал бы сейчас теми, кто остался из арнатов провинции Ита… все то, что должен был делать я, за что я должен был держать ответ, – все это делает другой. А я отступил, переложив груз ответственности за сделанное на чужие плечи. Прав я был? Не знаю. Но несделанное – тяжелее. Боясь сделать что-то не так в своей жизни, боясь занять чужое место, я именно это и совершил. Не так. Не то. 17-ое саг’ро, Уратай Оказывается, я отвык от надежды. И сейчас она так сильна, что я открыл эту потрепанную тетрадь, которую, неведомо зачем, протащил через все битвы. Час назад князь объявил эвакуацию. Мирных жителей в городе нет; кто решил уйти – в Цитадели, кто решил остаться – те уже во Внешних мирах или просто подальше отсюда. Все понимают: это сражение – последнее. Древняя столица будет уничтожена. На окраинах идут бои, и вряд ли мы удержим людов, – но Навь не погибнет. Город – это всего лишь дома. Стены. Камни. Великий Дом будет жить, и мне легко. Те, кто сражается сейчас на стенах, скоро тоже начнут отходить к Цитадели. Остаются големы и мы. Я остаюсь и мне легко. Навь уходит в Тайный Город. Князь обратился к подданным. Если для построения арканов исхода требуется время, гарки продержатся. Князь отдал приказ. Комиссар сказал, останется пять сотен добровольцев. Безрассудный наглец Вирга вышел из строя и попросил дать ему командование над остающимися. И доказал, что и трех сотен гарок хватит, чтобы сдержать людов на нужные семь часов. Город пуст. Мы перекрыли основные улицы, остальное закроет огонь. Осы успели подготовить ловушки. Мы ждем. В воздухе пахнет гарью, и я опять вспоминаю тот давний подземный бой. Я ошибался, ошибался всю мою жизнь. Скольких бы я отправил умирать в битве, оставшись командиром, став – наверняка! – комиссаром Иты? Но скольких бы… спас? Нас двести семьдесят шесть вместо пятисот. Мне больше не нужен дневник. Пора идти. …все еще 17-ое саг’ро. Я правильно сделал, велев гаркам закрыть лица – чем позже они поймут, что резервов у нас нет… Нас двести пятьдесят два. Я командир, и я чувствую каждого. На проспект Торжества отправить еще десятерых. Южный ветер. Отправить на юг еще троих магов, иначе огонь двинется в сторону Цитадели. Юго-восток отходит слишком быстро, надо… Рийга, Лиарга, Миронга – за мной. Нас сто тридцать восемь. Осы вырыли каверну под площадью Глашатаев; когда мы отойдем к… Все щиты на Нальгу, быстро! Город наш. И только мы имеем право сжечь его, только мы. Мы – это… Если продержимся здесь еще четверть часа – смогу вывести из боя и отправить в Цитадель раненых, хотя бы некоторых. Рийга, уводишь группу. Порталы не действуют, торопитесь. Скоро уже никто не сможет… Нас девяносто четыре. Университет горит тоже. Земля и гарь. Еще два с лишним часа – вечность… Нальга, «эльфийские стрелы» не ниже второго уровня, иначе… Осталось только два артефакта. Все вместе – «кузнечный молот» по площади, три опорные точки! Все еще 17-ое саг’ро? Нас пятьдесят шесть. С северных районов в Цитадель уходят еще шестеро раненых – быстро! Миронга, ты тоже уходишь, это приказ. Еще четверть часа. Вечность… Я помню этот фонтан и сквер – самое красивое место в мире, даже сейчас. Время вышло. Все. Все! Сладка ли победа, колдуньи? За тучами и дымом не видно, но я чувствую: вершина плато пуста. Считаю время – машинально. Чем позже люды поймут, что опоздали, тем лучше. Нас двенадцать против нового ми…ра...» 1347 год. Московская Обитель. - Вы дочитали, Бога? Нав, сидящий на больничной койке, осторожно закрыл тонкую тетрадь в черной обложке. Пальцы кололо: защитные заклинания укрывали хрупкую, пожелтевшую от времени бумагу в несколько слоев. - Да, комиссар. - Вы можете задавать вопросы. Жесткое «можете» подразумевало «должны», но ответ на главный вопрос – зачем комиссар принес гарке, раненому в стычке с инквизиторами, старый дневник и велел прочитать, – ответ на этот вопрос Бога уже знал. В наказание. - Как уцелела эта тетрадь? - Полагаю, дневник командира в Цитадель принес Миронга – последний из навов, которых Вирга сумел вывести из сражения, - комиссар, устроившийся в кресле напротив кровати, сцепил пальцы. – Вероятно, Миронге это показалось важным. - Но записи здесь… как Вирга писал бы это во время сражения? - Вы меня окончательно разочаровали, Бога. Дневник написан не чернилами, а заклинанием, надеюсь, оно вам знакомо? Аркан накладывается на бумагу, ключевое слово или фраза активизирует его. Для Вирги таковым была дата записи. Вероятно, он просто забыл снять его перед боем. Защиту от времени я накладывал сам. Предвосхищая ваш следующий вопрос – я нашел этот документ в архивах давно и совершенно случайно. – Сантьяга сделал паузу, и в палате повисла холодная тишина. – Это все, о чем вы хотели спросить? - Эруга выживет? - Операция еще идет. Все? Бога выпрямился, насколько позволяли раненое плечо и шея. - Да, комиссар. У меня больше нет вопросов. То, как сражался Вирга, и мое вчерашнее… - Я знаю, - комиссар резко поднялся из кресла. – Он был стратегом, хоть и почти до конца жизни считал себя не вправе занимать руководящую должность. Безрассудное поведение Вирги во время боев было на самом деле четко рассчитанным. А что касается вас, Бога, то я сильно сомневаюсь, что вы вчера успели подумать, прежде чем… делать то, что вы сделали. Между вами нет ничего общего, - Сантьяга прошелся по палате, остановился у окна и несколько секунд молча глядел в темное стекло; пальцы комиссара выбили по подоконнику рассеянную дробь. - Мы не можем позволить себе прямое столкновение с инквизиторами, нам пока нечего им противопоставить. Мы не можем позволить себе нести потери. Вы покинете Обитель завтра, но Тьенга останется на неделю минимум. Об Эруге эрлийцы пока не дают никаких прогнозов, - Сантьяга отвернулся от окна. – И это ваша вина. Верните мне тетрадь. Вы сделали выводы из прочитанного? - Я… - Завтра к полудню явитесь к Ортеге. Задание, которое выполняли в Испании Эруга и Тьенга, теперь придется выполнять вам. - Комиссар… Я могу оставить у себя этот дневник до завтра? - Можете, - проговорил Сантьяга после короткой паузы. – Доброй ночи, Бога. После ухода комиссара нав некоторое время смотрел в пространство, не думая ни о чем. Потом бережно открыл старую тетрадь – снова на первой странице. «Я что-то делаю не так в своей жизни…»