Фетиш

Когда корсет был затянут до конца, хэр Ройш-младший почувствовал, что он действительно едва ли может дышать. Сразу же закружилась голова, и тело стало тяжелым, будто все кости заменили свинцовыми; однако на жалобы времени не было, и к весу тела добавились неподьемное платье и такая же шляпа. Было больно и жарко, и очень тяжело стоять на ногах. Кажется, женщин в дело революции можно будет привлечь, кроме всего прочего, повсеместным отказом от этой возмутительно неудобной моды. Хэр Ройш-младший убил бы того, кто заставил бы его одеться в это чудовище. Но ему нужно было добраться в таком виде до завода и в таком же виде, ввиду отсутствия времени и сменной одежды, разобраться с пленником. Добраться нужно было Констанции. Какая глупая всё-таки шутка. Он не разбирал ни дороги, ни происходящего вокруг: теплые руки Скопцова довели его до экипажа, пока к горлу волнами подступала тошнота. Зайдя внутрь, хэр Ройш-младший позорно уронил себя на сиденье и попытался вдохнуть. Духота и темнота накрыли его в тот момент, как захлопнулась дверь экипажа. Стук колес резонировал с шумом крови в ушах, такой смазанный, глубинный звук. Подать вид, что ему плохо, возможности не представлялось. И дело было не только в том, что он обязан был выдержать эту пытку, как и все предыдущие в его жизни, — словно выпить залпом вечерний остывший чай. Ну, едва ли слегка поморщившись. Дело в том, что говорить было весьма и весьма трудно. Поэтому хэр Ройш-младший дышал, как мог. Перед глазами было черно, но он уверял себя, что это от того, что в экипаже мало света, и дышал. Ребра болели так, будто их изнутри ободрали наждаком. Момент эйфории наступил, когда он грациозно вывалился из экипажа и встал на неровный камень мостовой. Хэр Ройш-младший не чувствовал ног, но знал, что сможет пройти хоть тысячу верст с высоко поднятой головой, если это потребуется. Требовалось сделать лишь несколько шагов и один неловкий прыжок в телегу. Этот легкий ветер оказался слаще глотка свежего воздуха на выходе из душной классной комнаты; никогда его голова не была такой ясной, а ум — острым. Прежнее неудобство причинял только жаркий парик, а точнее— зудящая под ним голова. Но это была сущая мелочь. Его глупый вид и размалеванное лицо, тяжелый подол и лезущая в глаза челка под пыльной вуалью — такие мелочи. Корсет, кроме того что был тугим, заставлял держать спину идеально ровно, и хэр Ройш-младший поймал себя на том, что такая жесткость осанки была почти что приятна. Корсет сжимал его ребра и позвоночник в слишком крепких объятиях. Слишком — но достаточно. В этом состоянии он мог бы разобраться со всем в одиночку, не хватало только рук. *** Времени не было катастрофически, ни лишней минуты, а желание застать врасплох — было. Решение провести допрос в женском платье, пока ему ищут сменную одежду, оказалось весьма удачным тактически — и удовольствием большим, чем получить нужную информацию о прибывающем наместнике, была только возможность стащить с себя весь маскарад. Хэр Ройш-младший первым делом снял с себя парик, но на этом его самостоятельное переодевание закончилось. Из всех присутствующих к помощи в этом деле можно было подпустить только Скопцова. Тот без лишних вопросов и неуместных скабрезностей, какие могли себе позволить некоторые (Хикеракли, Хикеракли), проследовал за ним. За закрытой дверью Скопцов принялся расстегивать тугие пуговицы на спине с неожиданной ловкостью, но хэр Ройш-младший решил вернуть любезность и не спрашивать. Стащив рукава, он скинул платье на пол, и оно упало пыльным мешком, совершенно негодное после грязного пути и допроса на душном заводе. Оставшись в корсете и белье, хэр Ройш-младший понял, что ему, в общем-то, больше ничего не мешает. За спиной раздались странные звуки. Хэр Ройш-младший подумал, что, вероятно, его вид в корсете и сапогах — это зрелище как минимум интересное. — Поторопитесь, пожалуйста, — бросил он через плечо Скопцову. — Времени и так нет, а мне еще где-то надо умыться. Эффект оказался необычным и очень любопытным, поскольку Скопцов, как воспитанный сдержанный юноша, позволил себе едва ли вздохнуть, но расшнуровка корсета внезапно затянулась, так как у него дрожали руки. От первого глубокого вдоха у хэра Ройша-младшего так закружилась голова, что только благодаря этим рукам он не упал рядом с платьем. *** — Вас, наверное, это оскорбит, господин Солосье, — подал голос Ройш, отстранившись, — но ваши способности в постельных делах для меня столь же выдающиеся, сколь у моих предыдущих партнерш. На нем все еще оставалась одежда, когда как Жорж уже успел освободиться от рубашки; что осталось на Мальвине и Скопцове, было уже несущественно, так как они были слишком увлечены друг другом. — Костя, ну что вы, — фыркнул Золотце, — мне ли не знать, что для вас плотские удовольствия сродни утренней гимнастике. Но я пригласил вас присоединиться не для того, чтобы перевоспитать ваши вкусы, а потому что ваша компания очень приятна. И чтобы отвлечь вас от тревожных мыслей о Колошме. Неожиданно Скопцов, распластанный по постели совсем рядом с ним, издал короткий стон и машинально, не открывая глаз, прикрыл рот рукой. Он выглядел красивым: смущенный тем, что происходит, настолько, что не хотел встречаться взглядом с Ройшем, но достаточно расслабленный, чтобы получать удовольствие. — В постель из вежливости? Стоит мне оскорбиться, — ответил Ройш, тем не менее, потянувшись к воротнику; Золотце остановил его руки и принялся за мелкие пуговицы сам. — Есть более традиционные для мужской компании способы совместного времяпрепровождения. Например, поиск решения для предотвращения повторных вспышек чумы. Жорж рассмеялся. — Вы даже себе не представляете, насколько мы вписываемся в традиции, правда, несколько забытые. — Он внезапно остановился, обнаружив под рубашкой нечто для себя неожиданное. — Хэр Ройш. Вы, вы меня удивляете, это... — А это не для вас, — ответил Ройш, снимая рубашку и аккуратно складывая её на прикроватную тумбу, — а для господина Скопцова. Мне вспомнилось, что эта деталь гардероба его... волнует, скажем так. — И Скопцов, не веря своим глазам, протянул руку, чтобы провести по шнуровке корсета. Этот не был похож на пыточный элемент маскарадного костюма и не имел жестких ребер, скорее служа для красоты осанки владельца, чем для формирования талии. Но этого было достаточно. Ройш отлично знал, как выглядит. Скопцову было практически дурно, в то время как Золотце и Мальвин смотрели на него с восхищением. Жорж мог бы им гордиться — до него Ройш не понимал, насколько действенным и ценным может быть такой ресурс, как физическая привлекательность. Ройш учился у лучшего. И даже если он не чувствовал, что может быть привлекательным, он мог догадаться. Или запомнить. — Я отказываюсь что-либо говорить по этому поводу и терять время, — подытожил Золотце и занялся ширинкой его брюк. В отсутствии необходимости кого-то впечатлить, Жорж был очень приятен в постели: от процесса минета он получал искреннее удовольствие, и при нем действительно можно было расслабиться, не пытаясь решить физиологическую необходимость за пару минут. Возможно, отсутствие страха быть узнанным и пойманным было более важным, чем то, что член Ройша находился глубоко в горле Жоржа, а на его бедре лежала ласкающая рука. Рука была Скопцова, и удивительно, что ему было дело до Ройша рядом, потому что он прогибался под Мальвиным, словно лук, обхватив ногами его поясницу. Рука была ненастойчивой, скорее успокаивающей, и Ройшу показалось поразительным, что Скопцов, выстанывающий с каждым мучительно медленным толчком что-то бессвязное, смог почувствовать в нем остатки сомнения и попытаться поддержать. Жорж решил, что ему интереснее вылизывать головку члена Ройша легкими, медленными движениями, и интуиция его не обманула — Ройш напрягся и повел бедрами навстречу, проявляя хоть какой-то интерес впервые. Лежащий рядом Скопцов перешел со стонов на тихие вскрики каждый раз, как Мальвин вбивал его в матрас, и Ройш перехватил его руку со своего бедра. Скопцов удивленно охнул и повернул голову в его сторону, когда Ройш прикоснулся губами к его запястью. Нежная светлая кожа на вкус была соленой, и Ройш поймал одобрительный взгляд — и что-то понял, но совершенно не осознал. Он продолжил покрывать поцелуями ладонь Скопцова, и движения его губ вокруг пальцев синхронизировались с движениями бедер Мальвина. Жорж закинул его ноги себе на плечи и обхватил член пальцами, не выпуская влажную головку изо рта — единый ритм их движений был неожиданно правильным, и когда Скопцов выдернул свою руку из его, прижимаясь к Мальвину в оргазме, Ройш дернулся, как от разряда тока. Это были не его ощущения, но казалось, что в этот момент их разумы слились настолько, чтобы их послушались тела, в таком животном, не поддающемся рациональному осмыслению аспекте. Это ощущение единства было лучше, чем оргазм, до которого Жорж довел его несколькими движениями руки. Жорж выпутался из его ног, и перед тем как Мальвин втащил его на себя, Ройш успел оставить благодарственный поцелуй на его щеке — и кажется, Жоржа это позабавило. *** Их было четверо, они шли с четырех углов, катились к друг другу многие луны: до них мира не было, только луна и солнце, и темная ночь вокруг. Когда они встретились, рассыпалась земля, и на неё упали лучи солнца — появился день. Землю окатили воды, и свет отражался от воды ярко и жарко, так, что земля загорелась. От жаркого пламени в стороны подул ветер, обогнул мир и задул пламя — поэтому один из них всегда голоден, как прорвется наружу, так сожрет все, что ему дадут, пока не потушат. Они стали единым, как только появился мир: раздели — и мира не станет. Каждый назывался своим именем, но не для себя, а для тех, кто жил в мире. На их теле живые существа воевали за частичку тепла и земли, и они не могли понять, почему люди разделяются по сторонам света, вместо того чтобы сойтись в центре мира и слиться воедино. Они гневались, уходили из мира: и холод сковал леса и реки, и только в степи люди смогли обрести кров, там, куда лед не успел подступить и остановить их время. В степь с четырех сторон сошлись четверо умеющих слушать, и чтобы услышать голос единого мира, сковали себя единой цепью, объединили тела и разумы, чтобы они смогли войти в их тела и каждый бы занял свое место. И четверо умеющих слышать вывели людей из степи, и стали править лесами, реками, небом над ним и пламенем в очагах: но пламя столь голодно, что пожирает изнутри самого себя. Их было четверо и всегда будет, но пламя гаснет, когда ему больше нечего есть, за ним затихают ветра, и в холоде встают реки. Лес может жить долго, питаясь мертвой водой, но и он в, конце концов, умрет. И тогда они придут с четырех сторон и начнут сначала. Ройш резко проснулся, и если бы не тяжелые руки и ноги, которые на него сложили, он бы вскочил. Во сне он был не собой, а чем-то древним, большим, чем он сам — больше, чем они сами. Мальвин прижал его к себе крепче, не просыпаясь. Привык успокаивать Жоржа от кошмаров, да только сторону перепутал, Золотце от него справа. А вряд ли и перепутал. Андрей весь вечер его целовал, хотя обычно все доставалось Золотцу. Ройшу становилось не по себе от этого после сна: будто впервые за столько лет он чего-то не смог понять из того, что не было сказано словами. На шее у Скопцова, тихо сопящего рядом, остался багровеющий след, едва прикроет воротником. Да и Жорж, наверное, не лучше выглядит. Волна тревоги от предчувствия чего-то дурного как подступила, так и схлынула — гнездо вокруг него сонно зашевелилось и сомкнулось уютным безопасным коконом: кто-то погладил его по щеке. Андрей? Наверное. Ройш провалился в сон без сновидений.