это у них взаимное.
кан много смеется, кричит и постоянно мельтишит перед глазами, в сумме все это порядком надоедает. он как белое на черном, как снег летом, как чертовы бабочки в животе при влюбленности. дурацкие и ненужные. машет руками, словно они у него отдельной жизнью живут; хмурит брови, надувая губы и хохлясь на лад рыжего цыпленка. дурак. слишком шумный, слишком яркий, да и просто. слишком. тин ставит себе запреты один за другим, потому что люди всего лишь тени, падающие на мир, как на черный асфальт со вкрапинами стекла. потому что у него из чувств только ненависть, и то только для себя; остальным - холодное равнодушие. и ему плевать на все, только не трогайте, только не заставляйте тонуть в этом черном болоте. тину не нужен никто, даже он сам. потому что шаг вперед - неизвестность, назад - с головой. и он смотрит в себя, как в безду, с тягучим интересом и шипящим страхом где-то под ребрами. раз, два. прыжок. кан падает назад, ударяясь об асфальт и очень даже не тихо шипя от боли, потому что безрукий водитель даже не выходит извиниться. он стучит в стекло, потому что не на его манер держать себя в руках, в конце концов. тин смотрит в чужие глаза почти с презрением, еще немного и его стошнит от этих глупых криков. он жмет на газ, выдыхая почти дым из этих прогнивших легких. — мудак, - решает для себя кан, и это очень даже обосновано. — дурак, - выдыхает тин. и это для них начало. у кана чешутся кулаки и немного щиколотка, когда он видит знакомую фигуру у лифта. он почти спотыкается на ровном месте, но выглядит при этом весьма уверенно и даже немного гордо, хватая ублюдка за руку и задирая подбородок повыше, потому что, да, кан не очень-то ростом вышел. тин отдергивает руку и уходит по-английски. но парочка едких как ацетон слов - уже прогресс в их недоотношениях. уже галочка красным маркером напротив строчки "запомнить лицо" в инструкции по знакомству. уже что-то. у шумного и болтливого кана тоже свои "нельзя" в голове, и все должно знать меру; это как в графиках функций - ограниченность. так вот у кана такая прямая проходит через точку друзья, потому что, серьезно, за них мелкий любому глотку перегрызет, не разбирая особо жертвы. поэтому тин получает по морде и хренеет пару секунд, пока кана не хватают друзья, уводя подальше. по артериям бьет сухая ненависть, но это все так жгуче и непривычно, что хочется большего. до дикой трясучки в руках и покусанных губ. им нужно большее. поэтому кан набирается наглости побольше, когда тин подходит к нему на улице в момент радужного ликования, и почти плюется во время небольшой перепалки между ними. и тин снова чувствует чужую хватку на своем запястье, и от этого снова тошнит, он бросает пару слов в ответ и лениво уходит. потому что кан все еще абсолютный дурак. а тин мудак. и это взаимосвязано. между ними все больше ненависти. и это почему-то греет. тин называет кана грязным, но это не так обидно, как когда он смотрит на пита с глухим интересом в глазах. но эти мысли слишком глупые даже для мелкого, поэтому кан прогоняет их, потираясь спиной о чужую машину и улыбаясь, как ребенок, этой своей пакости. до тех пор, пока тин не хватает его за шкирку, в очередной раз швыряя на асфальт. два:один. ну что ж. кан кидает в его машину мяч и дуется, топая ножками. потому что немного обидно. тин затыкает кану рот поцелуем, когда тот говорит слишком много и не к месту. целует. и это взрыв где-то глубоко в сознании. алыми искрами по легким. и кан полоскает рот белизной, мылом и порошком, кричит, бьет стенку и скулит, как побитый щенок. но на его губах все еще играет чужое дыхание, все еще теплится мягкое касание. он хнычет в подушку и проклинает тина тысячью слов. потому что все это слишком. — неуклюжий, — ухмыляется тин, ставя подножку. и кан краснеет от злости, хватая ублюдка за руку и таща в знаменитую раздевалку, силясь впечатать в какой-нибудь железный шкафчик. к черту их разницу в силе и всем остальном, плевать с высокой башенки в колодец. и кана следовало бы занести в книгу рекордов гиннеса, потому что он даже не бьет никого во второй раз, хотя, наверно, следовало бы. и тин слушает долгую повесть о том, какой же он мудак, и чуть подается вперед, проводя холодным пальцем по чужим губам. "ты даже не представляешь, я могу быть еще хуже". кан топает ножками, и это навечно. он все-таки не сдерживается и бьет тина второй раз, когда тот тянется за повторным поцелуем посреди улицы, потому что это все слишком жгуче, слишком странно для маленького кана и слишком весело для холодного тина. их ненависть цветет как белый подснежник на сырой земле, и это дурманит хуже всякого наркотика. тин ухмыляется, утирая кровь с разбитой губы. кто же будет зализывать эти раны? — собака-лузер. но гуччи виляет хвостом и улыбается, отчего у кана нервно дергается глаз. тин кидает на него "ты дурак" взгляд, запуская пальцы в длинную белую шерсть собаки, тот почти мурчит и виляет хвостом. кан пинает асфальт, корча рожицу и дуя губы. мама приглашает тина на обед, и кан мысленно ставит галочку напротив слов "сжечь больше соли и перца для тина" где-то в голове. пока остальные любезничают и улыбаются. — канталуп. и слышать собственное имя от тина хуже всякой пытки, поэтому кан хмурит бровки и уходит блестящей походкой, случайно врезаясь в стеклянные двери на выходе, но стати и былого величия не теряет, только пищит и уходит окончательно. тин догоняет его на машине, предлагая подвезти, позер херов. он хлопает дверью и выходит наружу, заглядывая кану в глаза и выслушивая очередную тираду о своей никчемности. а позже открывает малому душу, полагаясь на какую-то щекотку в груди и сорок восьмое чувство. кан молчит долго, извиняется, а в карих глазах столько жалости, что становится плохо. тин врет ему и себе, потому что кан резко становится чем-то большим, чем ненависть, а это никому из них не нужно. ни маленькому глупому парню со спортивного, ни такому же тину. поэтому он натянуто улыбается, что-то говорит, пока кан не хватает его за рубашку, смотря этими до дури карими глазами прямо в душу. пока он не уходит куда подальше, оставляя тина смотреть себе в след. и это полная чушь, а не слезы в его глазах. дома мама говорит кану, что богатым тоже бывает больно, и это лишь все портит, потому что, несмотря на тягучие злость и ненависть в горле, кан продолжает верить тину, потому что в его глазах блестело что-то такое, что ложью быть не может никак. и это хуже всего. поэтому младший пишет письмо с извинениями, оставляя его на лобовом стекле чужой машины. и это все даже не воспитание или чувство вины. кан просто ощущает ту боль в черных глазах даже сейчас. и хочет ее погасить. тин прочитывает эти строки снова и снова, пробегая взглядом по уже выученным фразам вновь и вновь. и улыбается легко и искренне, впервые за столько лет. у него в груди теплится что-то мягкое и пушистое, щекочущее легкие и ребра. поджимает губы, выдыхая из легких что-то непривычно теплое. — дурак. какой же ты дурак. кан жмется к стенке, обнимая себя руками. — мудак, - шепчет он немного хрипло. между ними что-то теплое. иэто у них взаимное.