Мерзость

Уолтер садится за стол. Колченогий табурет как всегда начинает шататься, и приходится тянуться носками до пола, чтобы не опрокинуться. Уши болят и как будто пульсируют — Джим из квартиры напротив опять «помогал вырасти». Каждый раз Уолтеру кажется, что следующей экзекуции его многострадальные уши не выдержат и просто оторвутся. А он так и останется мелким задохликом, неспособным дать сдачи. Ещё и безухим. Мать недовольно ворчит, возясь у плиты. Она всегда ворчит — ругается тихонько, вполголоса. Наверно, опять клянёт папу. Уолтер не может осуждать его за то, что он их бросил — если мать всегда была такой, отцу наверняка очень тяжело приходилось. От сковороды тянет прогорклым маслом и ещё чем-то странным, неприятным. Уолтер терпеливо ждёт, когда мать разложит еду по тарелкам, старается стать как можно незаметнее. Вчера он покачнулся на табурете, ножки стукнули об пол и мать очень разозлилась, кинула в него стаканом. Уолтер успел припасть к столешнице, и стакан разбился об стену, брызнул во все стороны осколками. Уолтеру немного оцарапало шею, но это ничего. Страшнее было смотреть на плачущую мать, сметавшую осколки в совок. Уолтер сглатывает и ёжится, прогоняя воспоминание. Наверно, мама вчера расстроилась, потому что очередной дядька ушёл от неё. Для Уолтера они все одинаковые — большие, с громкими прокуренными голосами и пахнущие спиртным. Разве что некоторые носят костюмы поприличнее и даже галстуки, но тоже исчезают — через пару дней или через неделю. Мать разворачивается, ставит тарелки на стол, и Уолтер не может удержаться от вскрика — её халат насквозь пропитан красным, льнёт к телу, а в тарелках… — Что вылупился? — мать садится за стол и берёт нож и вилку. — Моё ж ты уёбище, — вздыхает она устало, — жри, что дают. Уолтер оцепенело смотрит в тарелку на отрезанную грудь, и коричневая ареола со сморщенным соском в центре кажется уродским глазом. Голова начинает кружиться — от вида и запаха подгорелого мяса. Мать отрезает кусок от своей порции — волдыри ожогов лопаются под ножом. — Прекрасно, — сквозь зубы цедит она, — я буквально от себя лучший кусок отрываю, чтоб тебя накормить, а ты морду воротишь. Если ты сейчас же не начнёшь есть, я вобью тебе в глотку эт… Роршах просыпается. Маска льнёт к проступившей на лбу холодной испарине. Арчи неловко дёргается, заходя на посадку. — А, чёрт, — шипит Ночная Сова II, одной рукой поворачивая штурвал, а другой оттягивает капюшон и начинает чесать ухо. — Всё в порядке? — Роршаху кажется, что после кошмара голос звучит как-то глуше обычного. — Да, всё нормально, — бодро отвечает Дэниэл и привычно мягко сажает соволёт. — Ну надо же… Роршах поднимается со своего места и подходит к нему ближе. Дэниэл разглядывает выковырянного из уха жучка — чёрного, с длинными усами. — Как он туда попал-то? — Дэниэл щелчком отправляет жучка в полёт и чихает. — Прости, кажется, немного приболел, — из ноздрей его сыплются крохотные белые личинки, судорожно сжимающиеся в попытке зацепиться за что-нибудь. Роршах до боли стискивает пальцами кромку пульта управления: — Приболел? — выходит хрипло. — Да, — Дэниэл как будто не замечает ничего необычного. — Может, сквозняк, не знаю. Он говорит, а изо рта выползает длинная жирная многоножка, лаково блестящая в зажжённом верхнем свете. Перебирает рыжими лапками по его подбородку, начинает спускаться вниз по шее и всё тянется, тянется. Дэниэл отплёвывается и неторопливо начинает отключать систему Арчи. И Роршах не выдерживает. Он хватает Дэниэла за плечо и разворачивает к себе, срывает с него гогглы и видит пустой белёсый взгляд и маленьких красных червячков, копошащихся в уголках глаз и под веками. — Что-то не так? — Дэниэл не моргая смотрит на него мёртвыми глазами, подёрнутыми мутной плёнкой. Роршах не знает, что ответить. Он отпускает его плечо, но прежде, чем успевает сделать шаг назад, Ночная Сова снова чихает. И целое облако рыжих жуков вылетает из его рта и ноздрей, мгновенно забирается под шарф, за ворот рубашки и край маски. Роршах нелепо взмахивает руками, пытаясь стряхнуть с себя копошащееся полчище… И просыпается. От собственного вскрика. Роршах смотрит в тёмный потолок и хмурится. «Кричал во сне — слабость. Нельзя». Он поднимается с узкой скрипучей койки и зажигает свет. Достаёт бутылёк спирта из аптечки, немного ваты, зажигалку (полезная штука, даже если не куришь) и коробку швейных принадлежностей. Расставляет всё на раковине перед грязным мутным зеркалом. Дезинфицирует руки. Смачивает иглу спиртом, потом прокаливает над зажигалкой. Нитку тоже вымачивает в нём, вдевает в иглу. Капает спирт на ватку и тщательно протирает губы и область возле рта. Игла больно впивается в нижнюю губу, но Роршах не останавливается, проталкивает её дальше и придерживает верхнюю, чтобы удобнее было сделать прокол. Боль ничего не значит — больно всегда. Боль напоминает, что ты ещё жив. Нельзя показывать слабость. Никогда. Даже если думаешь, что один. Квартирная хозяйка наверняка опять подслушивала. «Что, нечистая совесть спать не даёт, мистер Ковач?» Роршах не думал, что губы такие плотные — тонкая иголка проходит с трудом. Вдобавок они подёргиваются, из-за чего стежки выходят неровными. Приходится поминутно стирать набегающую кровь и это тоже затягивает процесс. Дэниэл, конечно, будет выпытывать, отчего он замолчал, но с ним коммуникацию можно поддерживать письменно — карандаш и записная книжка всегда в кармане. Надо будет поработать над условными знаками, когда нет возможности записывать. С едой тоже возникнут трудности, но можно питаться бульоном через трубочку. И больше никаких перекусов в обществе Дэниэла — он расстроится, если увидит швы. Роршах делает последний стежок и обрывает нитку. Рот болит, но это пройдёт. Давно следовало так поступить. Всё равно ему не с кем говорить. Роршах на пробу шевелит губами, и нитки впиваются, режут. В проколах снова появляется кровь — маленькие блестящие бисеринки. Ничего, зарубцуется и будет легче. Он убирает всё по своим местам, выбрасывает окровавленную вату, гасит свет и ложится в постель, но как только голова касается подушки… …Роршах просыпается. Он ощупывает губы и не находит ниток. Только щетина колется. За окном вовсю светит солнце, сигналят машины, орут соседские дети. Роршах садится на сбившейся пропотевшей простыне и морщится — голова раскалывается. Он не может сказать наверняка, проснулся ли или же это очередной виток кошмара. Он давно не видел снов, так с чего теперь столько и враз? Роршах идёт в ванную, поворачивает вентиль и ожидает, что в раковину хлынет густая кровь или какие-нибудь слизняки, но нет — просто вода с хлопьями ржавчины, как обычно. Он быстро умывается, надевает заношенный дневной костюм и идёт перекусить в «Ганга Динер». По дороге вспоминает, что вчера Дэниэл купил хот-доги у нового торговца. Уж не с этим ли связаны бредовые сновидения? Чёрт знает, что в стряпне могло быть намешано. Версия бредовая, но не стоит сбрасывать её со счетов. Не будет лишним напустить на торговца какую-нибудь проверку. Но это подождёт. Сперва надо проверить, как там Дэниэл.