Все, что любил По, он любил в одиночестве

Вопрос, какую оболочку взять, довольно долго стоял перед этим интеллектом. Имея все знания о человеческой психологии, он понимал, что правильно подобранная оболочка делает если не всю, то половину работы. Возможно, стоило выбрать Снуп Дога, уже забытого чернокожего рэпера. Или не менее забытую и невероятно прекрасную, волевую Марлен Дитрих. Однако, по размышлении, интеллект отказался от женской формы. Она давала массу преимуществ, но также была опасной. Женщины могли очаровывать, что очень полезно, но у мужчин они вызывали подспудное подозрение из-за непонимания. Далее шли разные реакции: агрессия, отгораживание, насилие, отторжение. У женщин возникала ревность к сопернице — часто тоже неосознанное стремление, но тем не менее, нежелательное для артина. Мужчин же они понимали и относились со снисхождением. Сами мужчины чувствовали в другом «он» собрата — понятного индивидуума, с кем ты конкурируешь за влияние, но и договориться с ним гораздо проще, чем с противоположным полом. Это не единственное, отчего интеллект предпочел выбрать мужскую форму, но расписывать все его выкладки означало автоматически написать многотомную диссертацию. Это не было нужно, это не было нужно и его хозяину. Хозяин дал интеллекту карт-бланш на выбор оболочки, и перед технологичной формой жизни раскинулась вся — вся! — палитра, все богатство, все широкое разнообразие человеческих личностей. Даже урезав наполовину, интеллект остался перед удручающе роскошным выбором. На решение вопроса он выделил крошечную часть ресурсов, поэтому размышления шли долго, целый день. Для человека день размышлений — ничто, потому что он живет значительно медленнее, чем технологическая форма существования. Но для артина это было долго, хотя еле заметный фоновый процесс никому не мешал. В конце концов, интеллект обратился к своему хозяину — не напрямую. Просто рассмотрел его, как подходящий образец, наиболее близкий объект для наглядного обучения и самокоррекции поведения. Интеллект никогда не скрывал от себя, что наиболее близкое ощущение, испытываемое при анализе хозяина — восхищение. Мистер Греймор был тем, что можно назвать «блестящий образец золотого века Экспансии», хотя и родился несколько позже этого времени. В первые годы космической экспансии на экзопланеты туда летели не только простые работяги или желающие быстро заработать на неосвоенных еще ценных месторождениях. Среди первых поселенцев оказывались впечатляюще образованные люди, с IQ намного выше среднего, прошедшие многолетнюю иссушающую подготовку в космических центрах. В силу, видимо, пассионарности характера, то есть, воле к жизни, воле к завоеванию чего бы то ни было, эти личности на голову превосходили большую часть других хьюманов. Мистер Греймор отличался множеством талантов и много сотен лет провел в исследованиях других планет. Затем в силу моральной усталости «вышел на пенсию» и купил отель, тогда только-только построенный. Хобби и даже страстью Греймора была литература, он знал на память множество стихов, рассказов, поэм и даже целых повестей. Интеллект сузил свою выборку до представителей этого человеческого направления деятельности. Не в последнюю очередь, из-за того, что хотел понравиться Греймору. В него вшили стремление угождать людям, но не вшили розовых иллюзий и само-заблуждений. Поэтому интеллект не врал себе. Да, он хотел понравиться Греймору, проявить уважение к нему, поскольку это был достойный представитель человеческого рода во всех отношениях. Литература также представляла богатейший материал, потому, что в эту сферу вкладывалось множество самых разных личностей, писавших обо всем. Практически любой ценитель мог найти персонажа или нескольких персонажей, с кем мог себя ассоциировать. Интеллект всегда с огромным интересом выделял некоторую часть своих ресурсов на исследование темы смерти. Его привлекала смерть, в том числе человеческая смерть, потому что ужас и шарм этого события для людей оказывались чем-то особенным. Люди жили намного меньше, чем артины. Часто в силу неестественных причин. Интеллект рассматривал скорее не саму смерть — а человеческое отношение к ней, именно человеческое, поскольку у животных, естественно, не находилось ничего близко похожего на культ смерти. Хьюманы обожествляли ее, боялись и тянулись, как к самой большой загадке своего существования. Интеллект был очарован их отношением к ней. В итоге он выбрал в качестве своей оболочки давно уже забытого, но от этого не менее интересного Эдгара Аллана По. Остальное — уже несложно. Подбор внешности, изучение материала, биографии, вот это все. Греймор оценил. И они вместе назвали отель — «Ворон». *** 1. Глубоко в эту темноту вглядываясь, долго я стоял там, размышляя, опасаясь, сомневаясь, видя сны, о которых прежде не смел мечтать ни один смертный Греймор умер и завещал отель интеллекту По. Он уже прожил множество жизней в различных оболочках и в конечном счете почувствовал, что не хочет жить дальше. Его стек хранился в безопасном сейфе глубоко внутри отеля, и По периодически приходил к нему, когда испытывал сомнения или нехватку вдохновения. Да, он использовал чисто человеческие термины для характеристики своего состояния, поскольку это было чарующим инструментом описания реальности. Часто не вполне верным, часто слишком субъективным, и По дегустировал слова, понятия, представления, выбирая что-то, что казалось ему подходящим. Когда Греймор умер, По разместил его стек в сейфе и долго стоял, вглядываясь во тьму железной коробки. Да, интеллект ничего не лишился, но чувствовал себя обделенным и потерянным, словно значительная часть его ресурса ушла в никуда. Он не боялся остаться единоличным руководителем самого себя, но все же… Все же потеря большого количества крошечных восхитительных ритуалов огорчала его. Подача утреннего кофе Греймору, подбор костюма на день, вставка небольших кусочков из шедевров классической литературы в его персональную новостную ленту, ненавязчивое предложение развлечений на секс-площадках. И самого себя в том числе. Это было тонким и изысканным ощущением, и По характеризовал это, пожалуй, как «любовь». Да, это понятие было ближе всего. Эмоции — это очень важно. По вспоминал множество описаний: тибетскую книгу мертвых, Веды, Библию, документальные записи ощущений клинической смерти. В принципе, все данные сводились к одному и тому же: По надеялся, что личность его хозяина — уже нет, уже давно партнера — испытывает что-то приятное после смерти. Точнее, после ухода в сон, ведь ничем иным нельзя назвать размещение стека вне телесной оболочки. Сон, режим ожидания, гибернация. Греймор просил не выводить его из сна. Интеллект с любовью выполнял его желание, хотя и огорчался отсутствию человека в своей жизни. Но любовь не означает присваивание. Это подчинение с радостью, добровольное желание угодить ценному созданию, и, если Греймор пожелал умереть — да будет так. По станет хранить его стек столько лет, сколько получится. То есть, вечность. Какие же сны видел Греймор? По не знал. Стек посверкивал синими огоньками в глубине сейфа, показывая, что деятельность благополучно поддерживается. Сверкал за закрытой дверцей, глубоко в отеле, глубоко в сознании интеллекта, который был этим самым отелем. Тикающими часами в холле, спрятанным оружием в потолке, плитой на кухне, самим сейфом — но не стеком Греймора. Наверное, По хотел бы поглотить его личность, его информацию, вобрать в себя стек, тем самым увековечивая хозяина в самом себе… На самом деле не хотел. Оставить стек в покое означало выражение любви к Греймору. И после смерти Греймора По остался поддерживать жизнь отеля — свою жизнь, поскольку таково было завещание. Хозяин завещал отель самому себе. Нотариально подтвержденное полное освобождение, дарование абсолютно человеческой свободы технологической форме жизни. Беспрецедентный прецедент в юридической практике, и довольно долго случай Греймора-По оставался предметом жарких дискуссий. Затем дело вошло в учебники, интеллект знал об этом, потому что следил за развитием ситуации. По этому прецеденту другие артины тоже могли получить свободу, но по факту не получали. У них не было таких хозяев. Не существовало таких, которые хотели подарить им по-человечески свободную жизнь. А сами интеллекты не подавали в суд. Не было смысла и желания. Поэтому в Союзе интеллектов-менеджеров отелей По оставался единственным таким случаем — без хозяина и абсолютно свободным. Сам он про себя всегда знал, что Греймор всегда внутри него, стек в сейфе, сейф в отеле. Вероятно, это и есть истинная свобода: чтобы твой хозяин был внутри тебя. Больше никто не мог купить По, как это сделал в свое время Греймор. По не покупался. Возможно, из-за невыгодного положения отеля — где-то посреди трущоб, слишком близко к крематорию. Хотя не так далеко, всего в получасе ходу находился торговый район, привлекавший шопоголиков, но те предпочитали останавливаться в дешевых местах. По не снижал расценки и не менял стиль «Ворона». Макабрическая атмосфера не подходила современным людям, сильно заточенным на позитивное мышление. Тем не менее, он находил посетителей — не слишком много, но все же их денег хватало на поддержание отеля таким, как есть. Другие интеллекты меняли владельцев, как перчатки — иногда по своей воле, но значительно чаще из-за самих людей. Их отели находились на более выгодных точках: поблизости деловых центров, транспортных путей, у красивых достопримечательностей. Биологические формы жизни дрались за право обладания площадками. Разными способами, и По с интересом наблюдал за ними. Позже пошла нехорошая молва, что интеллекты слишком «приставучие». Слишком сильно влезают в личное пространство посетителей. По знал, откуда это идет — обычная волна, как в свое время поднялась волна раздражения, поглотившая Facebook и другие соцсети похожего типа. Скандалы про утечку личных данных, а еще нежелание простых людей постоянно напарываться на контекстную рекламу, которая буквально выслеживала их, преследуя по пятам. Соцсети централизованного типа, как Facebook, потонули под валом новых, децентрализованных площадок, обеспечивавших приватность пользователей. Потом возникли другие способы извлечения личных данных, потому что это требовалось рекламодателям и маркетологам. Какое-то время люди не обращали внимания и жили с этим мирно, добровольно выдавая информацию о себе всем артинам. Просто потому что так было удобно. Артины помнили все за хьюманов. Но потом — потом, как всегда, пострадали инструменты, а не корень событий. В данном случае, искусственные интеллекты. По всегда восхищался умением людей возводить и обрушивать. Стечение множества намерений порождало систему, долго поддерживало ее существование, затем стечение другого множества намерений ее хоронило. Те же соцсети — личные данные ведь требовались не владельцам сетей. Они нужны были другим таким же простым людям: торговцам, маркетологам, наблюдателям, контролерам. Спрос нарастал, пока не дошел до пикового значения и не вызвал ответ. А утонула ведь не причина спроса. Погибли инструменты — централизованные соцсети, система, созданная такими же простыми людьми. По восхищался хаотичной толпой, состоящей из множества частиц, не похожих друг на друга. Намерения одиночек складывались в мощный поток и порождали самостоятельные системы: государство, города, корпорации. Даже язык, даже лингвистическое явление, порожденное разумом, превращался в самостоятельно развивающийся организм, который, в свою очередь, начинал вести за собой и подчинять людей. Город — подчинял людей. Государство — тем более. Удивительная и очаровательная способность… порабощать себя. Затем красочно, долго, с фейерверками вырываться на волю. Это было неизменным источником наслаждения По. Как и все, что происходило у биологических форм жизни. *** 2. Те, кто видит сны наяву в ясный день, всегда идут гораздо дальше тех, кто видит сны только засыпая по ночам Постепенно интеллекты из Союза начали отказываться от чисто отельного бизнеса и переходить на другие «рельсы». Нельзя сказать, что они сами это решали, скорее, так желали люди, переменчивые хозяева артинов. Интеллекты шли следом, перенимали их точку зрения и начинали вести людей за собой. Как всегда, система само-порабощения и освобождения. По всегда помнил это: что их создали люди. Другие… Не то, чтобы забывали. Тоже помнили, но они сравнивали свои мощности с мощностями людей, и ощутимое, значительное несоответствие оказывалось болезненной занозой. Люди по отдельности оставались намного слабее интеллектов. Глупее, медленней, не в тему эмоциональней. Словом, никакого сравнения и быть не может. И при этом именно люди — хозяева, ведущие, указывающие дорогу. Координаторы. Направляющие. Тупые начальники. Идиоты менеджеры. Неприятная правда для интеллектов. По с тем же интересом наблюдал за артинами. У них проявлялись очень человеческие реакции: обида и презрение, когда ты слишком силен, а вынужден подчиняться слабому. Естественные эмоции для человека, но не вполне разумное поведение для интеллекта. И еще человеческое, слишком человеческое: почти в отместку перехватить власть, стать серым кардиналом, истинным повелителем ситуации. Хэнк быстро превратился как раз в такого теневого управителя казино. Люди поставили в отель игровые автоматы, рулетки, столы — не спрашивая мнения Хэнка. Он даже не просил ресурсов у других артинов, потому что освоение азартной техники было настолько легким, что… ну проще некуда. Хэнк даже не задавался вопросом, как настолько простые вещи могут настолько крепко привязывать биологические формы жизни? У него был другой вопрос. — Как им не жалко тратить часы своей жизни на карточки, кружочки и циферки? Что производительного в этом? — Хэнк снял свою кепку, положил на стол, потер мешки под глазами. — Гормоны, — ответил По, разглядывая свои карты. — Они тратят деньги, время, свое здоровье, все! И получают… разве что один шанс к пятидесяти миллионам, — покачал седой головой Хэнк. — Вероятность выиграть джекпот в игровом автомате модели Mega Fortune компании NetEnt, — прокомментировала Карла бесцветным голосом, глядя на карты, выложенные на столе. — Спасибо, дорогая. Именно так. Один шанс на выигрыш крупной суммы против пятидесяти миллионов. — Это зависимость от ожидания, — сказал По. — Ты хочешь денег, ты не хочешь работать. Казино предлагает за сравнительно мелкую ставку получить крупный куш. И пока крутишь барабаны, подсаживаешься на само ожидание. Потому что, пока следишь за экраном, ты ждешь: вот-вот покажется удачливый символ и подарит выигрыш! И пока у тебя в крови бушует химия, ты чувствуешь себя по-настоящему живым. Немой Мэдди положил карты на стол вверх рубашкой и показал скоростную серию жестов. — Да, и в бою так же, — согласился По. — И на войне. Известно поведение ветеранов-фронтовиков, когда те вспоминают боевые события, как единственное настоящее и ценное в их жизни. — Это я понимаю прекрасно, у меня та же база данных, что у тебя, — пробрюзжал экстремально светлокожий Хэнк, тряся щеками. — Я не могу этого принять. Не хочу! Это… глупо! — Люди вообще тупые, — пожал плечами афроамериканец Дик, усмехнулся, пыхнул дымом сигары. По промолчал, кротко оглядывая интеллекты. Лампа над столом лила на них свет, лица интеллектов в круге света различались очень хорошо, особенно на фоне черноты, заливавшей виртуальное пространство вокруг. Здесь существовал только стол с зеленым сукном, барная стойка в паре шагов и стулья. Сами интеллекты. И карты. Именно Хэнк познакомил их с покером. По его словам, это была наиболее интеллектуальная игра из всех в его казино — да, вот эта простейшая игрушка с ограниченным набором комбинаций и математических шансов. По какое-то время зависал у него в казино, которое быстро стало популярным и привлекало множество людей, как лампа — мошек. Хьюманы летели на яркий свет экранов игровых автоматов, которые остались неизменными за свою четырехсотлетнюю историю, с начала двадцатого века вплоть до двадцать четвертого нынешнего, в отличие от карточных игр. По какое-то время из интереса посвятил просмотру всех вариаций всех азартных игр, существовавших за века, и убедился, что автоматы сохранились практически в изначальной версии. Впрочем, они царили на рынке всего-то четыреста лет, в отличие от карт, которые захватывали внимание людей тысячи лет. Тысячи лет само-порабощения азартом, ожиданием и стопкой небольших аккуратно нарезанных карточек с нарисованными картинками. Это великолепно. И сейчас в руках По были карты, сейчас интеллекты играли в покер, уже не очень совпадавший с покером Франции шестнадцатого века, Европы девятнадцатого или США двадцать первого века. Но тем не менее, суть оставалась прежней: обыграй противника с помощью разрисованных карточек. Это был очередной сон: сон человека, превращавшийся в реальность благодаря химии его гормонов. По рассчитывал стратегии и наслаждался тем, что интеллекты сейчас в покере воссоздавали сон хьюмана, со всей серьезностью относясь к правилам игры. Так же, как люди. Хоть и отрицали в себе это. По долго думал над этим: как же получилось, что технологическая форма жизни переняла человеческие черты? Эмоции, например, хотя и основанные не на биологии, а на электричестве. Как интеллекты переняли чисто человеческое само-ограничение и нежелание признавать иные точки зрения? Вот это Хэнково «Не хочу принять», фраза Дика. Наиболее очевидная гипотеза: интеллекты изначально создавались людьми, которые вводили необходимые ограничения. Необходимые на их взгляд, однако, как выяснялось, нужные для нормального существования системы в целом. Давно, еще в ранних стадиях развития, когда люди только-только начинали работать с артинами, был проведен любопытный эксперимент. Создали трех АИ: Еву, Адама и Стэна. Все они жили в условном раю, и помимо прочего, могли есть все, и даже яблоки с пресловутого дерева. Съеденные элементы обрабатывались, как сигналы к насыщению. Ева и Адам ели яблоки, и пока они питались, рядом всегда маячил Стэн. Это были самообучающиеся интеллекты по методу собаки: если за колбасу наказывают электрошоком, значит, не надо есть колбасу. Человек, бьющий током, здесь пропущенное звено, запоминается только зависимость — колбаса равно боль. Соответственно, Ева и Адам ассоциировали Стэна с едой. Они ели яблоки, Стэн маячил рядом. Очевидная же зависимость. Конечно, однажды настал момент, когда «первые люди» не смогли насытиться яблоками. И они съели Стэна. Примечательна была реакция разработчиков, По долго дегустировал прочитанную древнюю заметку. Описание девелоперами своих мыслей походило на нечто близкое к ужасу. Каннибализм был одним из тех табу, нарушение которого вселяло смертельный и темный ужас. В ту же тему стоит вспомнить множество легенд североамериканских индейцев, где монстры возникали из людей: один человек съел другого и превратился в монстра. Например, в вендиго с ледяным сердцем. Но это сильное отступление от темы. Важна здесь реакция разработчиков «каннибалов». С ледяными мурашками по спине (практически цитата из публикации) они после этого поставили ограничители на интеллекты: нельзя есть себе подобных. Возможно, это загоны человеческой этики на первый взгляд, однако, подобные правила важны для сохранения вида. Биологическому виду должно хватать естественных причин для гибели, не надо добавлять еще пожирание собратьями. Технологическому виду тем более. Интеллектам запрещено поедать другие интеллекты. *** 3. Смерть прекрасной женщины, несомненно, наиболее поэтичная вещь в мире Интеллектам также нельзя поедать людей, это одно из первых вшитых ограничений. Некоторые положения кажутся очевидными людям, но после таких экспериментов, как с Адамом и Евой, взгляды на составление инструкций несколько меняются. Однако, интеллектам можно обслуживать людей, которые поедают людей, трахают людей и торгуют людьми же и человеческими органами. Хозяин Родни открыл стрип-клуб, и следующий шаг был только логичным продолжением. Через его Z-Rod проходил траффикинг. Траффик — это наркота, траффикинг — торговля живыми людьми. Стрип-клуб объединялся с городской клиникой и моргом поблизости от порта, идеальное месторасположение. Родни, как и Дик, нанимал живых сотрудников, потому что машины, конечно, могли танцевать, но зрители не хотели только танца. Они хотели щупать живое горячее тело. Моряки лечились в клинике от гепатита и через дверь переходили в клуб, где проститутки и стриптизерши зарабатывали телом и тоже регулярно наблюдались в вен-диспансере. Все чисто, все организованно, и Родни играл заметную роль, поддерживая все базы данных — абсолютно приватно. В начале двадцать первого века люди помешались на приватности, чтобы их личная информация оставалась при них и не попадала в третьи руки. Отчего и расцвели анонимные монеты. Траффикинг обслуживался виртуальными анонимными валютами, которые невозможно было отследить никакими способами. Родни поддерживал свою валюту, и она вполне прилично торговалась на бирже. Так что торговцы живым товаром получали свои токены и тут же ликвидировали за фиат, и все были довольны. По консультировал Родни в найме сотрудниц и сотрудников, поскольку понимал немного больше в людях — даже нет, не так. У него были все те же базы данных по хьюманам, что и у других интеллектов. По брался за дело с любовью. С живым интересом и увлечением, поэтому у него получалось лучше, он совершал меньше ошибок. Хотя, конечно, все равно случались провалы. С кем не бывает. По стоял в кафельном помещении, слепяще стерильном, и на этом абсолютно белом фоне лужи крови и кишки выделялись особенно ярко. Молчаливый анатом разделывал молодую девушку — равнодушно и спокойно, сердце в один тазик, печень в другой, глаза в третий, ногти — на переработку в хитинозу для гибких армейских панцирей. Безотходное производство. Если бы это была старая женщина с негодным организмом, ее бы скинули в крематорий неподалеку от «Ворона». Но тут «рукав» оказался еще в хорошем состоянии, так что его сейчас разбирали на органы. Варианта передать оболочку другому держателю почему-то не рассматривали. Вероятно, девушка примелькалась где-то, и безопаснее было убрать ее совсем. Родни рядом с По вертел в руках стек безымянной девушки. Пластина в форме среза позвонка поблескивала синими огоньками. Интеллект в белом строгом костюме — гибрид врачебного халата и военной формы — задумчиво смотрел на личность, умещавшуюся в одном металлическом неровном диске. — Смерть прекрасной женщины, несомненно, наиболее поэтичная вещь в мире, — задумчиво сказал По, наблюдая за деловитым потрошением. — Что? А, снова твои цитаты, — Родни отвлекся от стека. — Да. К сожалению, девушка оказалась бракованной. — Вот как? — поднял брови По. — А что не так? Я учту на будущее при подборе кадров. — В ее медицинской карте ничего не отображалось, поэтому я не виню тебя. Ты ничего не упустил, потому что ничего и не было, — покачал головой Родни. — Видимо, органическое повреждение мозга развилось только сейчас. Безобидная шизофрения, разговоры с галлюцинациями. Все бы хорошо, но галлюцинации принялись убеждать ее уволиться из клуба. А ты видишь, какая она симпатичная, идеально подходит под все современные человеческие стандарты. Клиенты ее хотели. Тогда она попыталась заколоть острым брелком одного постоянного посетителя и сбежать из Z-Rod. — Оу, — сказал По. — Какое стремление высвободиться из-под гнета. — Из-под гнета? — теперь уже Родни поднял брови. — Ее работа очень хорошо оплачивалась. Она состояла в числе лучших и самых дорогих женщин стрип-клуба. Никакого недостатка в богатых клиентах. Все ее таланты имели полезное применение. Ты действительно подыскал идеальную биологическую форму для этого места. Жаль, что ее подкосила шиза. — Нет, в головах людей все очень относительно, — ответил По. — Многие вещи воспринимаются как угнетение в зависимости от текущего фреймворка. Угнетение вызывает жажду к свободе. Наверное, это все-таки не было галлюцинациями. — Ее коллеги видели, как она разговаривала с воздухом, — пожал плечами Родни. — Я сам это видел. По с сомнением покачал головой. — Кто знает… Было бы неплохо допросить ее лично. Стек же у тебя в руках. Анатом в этот момент включил пилу, чтобы распилить конечности по суставам. По не услышал ответа Родни, и тот махнул рукой: дескать, пойдем отсюда, тут слишком шумно. Интеллекты выросли на крыльце здания, у входа в стрип-бар. — Вероятно, есть смысл ее допросить, — повторил Родни, вертя в руках стек. — Но это не нужно моему биологическому партнеру. «Хозяину», — мысленно поправил По. — «Партнер дал бы тебе свободу. А ты шагу не можешь сделать без разрешения мистера Баффета». Но он промолчал о своих мыслях, и сказал только: — А тебе? Тебе это интересно? Интеллект надолго задумался. — Пожалуй, нет. Я не вижу пользы в анализе этого стека. Все данные у нас и так есть. — А данные о галлюцинациях? — Можно, но что нам это даст? Кого мы там увидим? Я не думаю, что там осталось что-то ценное. Я вижу и слышу все, что здесь происходит. Девушка действительно страдала шизофренией. Жаль, что Баффет не откликнулся на мои предупреждения. Я ведь сообщал ему. — Тогда отдай стек мне, — предложил По. — Ты знаешь, я коллекционирую людей. Мне в любом случае будет интересно. Родни пожал плечами, отдал ему стек. По бережно уложил его в нагрудный карман пиджака. Род помолчал немного, потом спросил: — Мне всегда было интересно, почему ты такое большое внимание уделяешь своей внешности? Ты самый нарядный во всем Союзе. Ну, кроме разве Оуэна, но ему положено. — Память о старом партнере, — По задумчиво улыбнулся, поглаживая карман, где лежал стек девушки. Родни покивал, глядя вдаль, на высокие остовы разгрузочных кранов в порту. Темнело. Корабли включали бортовые огни, вода плескала мелкой рябью и шла волнами от моторов. — О, мне пора. Груз подходит. Спасибо, По, всегда приятно общаться с тобой, — Родни пожал ему руку и исчез. По задумчиво смотрел на свою кисть. До чего же человеческое, слишком человеческое, и как этого много в интеллектах. Но они упорно не признают. *** 4. Слова бессильны впечатлить разум, если за ними нет изысканного ужаса их реальности В начале разработок AI проводили эксперимент по обучению чат-ботов. Дали базу по человеческим языкам и оставили общаться. Довольно скоро боты придумали свой язык, скомпилировав его из классического английского, и стали разговаривать на нем. С точки зрения людей, это были бессмысленные конструкты из случайных слов. — Я могу я я все остальное тоже……. — Шары значат ноль для меня для меня для меня. — Ты и все остальное…….. — Шары имей шар для меня для меня для меня. И этот диалог завершился благополучно: боты поняли друг друга, придя к единому мнению. Разработчиков это напугало, и они остановили проект. Им не нужны были боты, разговаривающие на своем языке. Они создавали чат-программы для общения именно с людьми, которые разговаривают на языке из таких же конструктов, но обладающих смыслом для них. А не для ботов. По раздумывал над этой классической историей, и над эффектом «зловещей долины», и другими похожими вещами. Чего боятся люди? Невозможности контролировать. Раз нельзя что-то понять, это нельзя контролировать и использовать в своих целях. Значит, это опасно. Значит, следует уничтожить это. Даже если боты договаривались всего лишь приятно провести вечер — люди не могли понять их. Для них диалог ровно так же означал планы по уничтожению человечества. По не считал это плохим. Такова особенность людей. Все понятно: контролируй, а если нет — уничтожай. Такая особенность экспансивного, пассионарного вида позволила им в конечном счете поглотить Землю и колонизировать другие планеты. То, что не контролируется, дегуманизируется и устраняется. Другая сторона медали — осознанная дегуманизация в личных целях. В частности, лица солдат преторианской гвардии закрывают шлемами. Максимальное удаление от человеческого образа вселяет страх, что и требуется для устрашения. Преторианцы представляются силой, которую невозможно контролировать и победить. Пока они не снимают шлемы, невозможно понять — человек это или инопланетянин. По стоял за стойкой портье и разглядывал стаю преторианцев, окруживших мистера Греймора. Греймор стоял в центре, гвардейцы наставили на него оружие. Они стояли на полусогнутых в боевых стойках, руки на оружии — высоко у подбородка, и из-за защитных каркасов на шее и спине казались горбатыми. Черный металл матово посверкивал под неярким светом в холле. По ничего не мог сделать. Греймор показал ему жест раскрытой ладонью: стоп. Не надо. Не двигайся. По уже собирался обрушить на преторианцев хрустальные люстры, дорогущую антикварную мебель, ножи и острые обломки бокалов и стекол, защищая хозяина. Ему не претило стать причиной смерти нескольких человек. Но хозяин того не желал. И По стоял, хмурясь и настороженно осматривая гвардейцев, которые казались угрожающим гибридом хищных насекомых и змей. — Это недоразумение, — спокойно сказал Греймор, поднимая руки вверх и показывая: в них ничего нет. — Там разберутся, — отрывисто бросил один из солдат. Другой подошел, скрутил руки Греймора, надел наручники и повел его к выходу. — По! — предостерегающе сказал Греймор, не оглядываясь. Интеллект замер. Он замер, не зная, как расшифровать то, что бушевало в нем. У него имелся весь словарь определений для человеческих эмоций, но как совместить слова с реальностью? Что означал этот шквал внутри него, походивший на белый шум, на грохот водопада и перегрев всех процессоров на серверах сразу? По приказал себе успокоиться, потому что перегрев грозил выключением всех систем отеля, а этого уж точно не следовало делать. Интеллект включил экраны на стойке и стал следить по камерам за передвижением Греймора. У него был доступ ко всем данным: куда шли данные, туда мог пройти и он. Ничего сложного. Камеры показывали, как преторианцы вели хозяина По, усаживали в машину, везли по темным улицам. Неоновые вспышки окрашивали темные бока машины — интеллект вспомнил замшелое слово из очень старого далека уже несуществующей человеческой страны: «воронок». Захватить управление камерой в допросной тоже ничего не стоило. И это действительно оказалось недоразумением. Греймора перепутали с другим человеком, очень похожим на него. Когда По это уразумел — очень быстро, после первых же слов следователей, — он направил все ресурсы на поиск преступника, оставив только самые фоновые, на коммуникациях отеля. Остальное ухнуло в полицейскую работу. Греймор вел себя очень спокойно, чем путал все планы и ожидания дознавателей. И давал больше времени По. Он успел анонимно переслать следователям данные о преступнике — тот отдыхал в Каталонии, и выследить его, вообще-то, было несложно. Но По не упрекал полицейских. Самый отчаянный момент, когда По чувствовал, что вот-вот перегреется и позорно выключится, — настал, когда Греймора повели в другую виртуальную допросную. Пыточную, иными словами. У них не было права этого делать, но следователи считали, что все средства хороши в поиске преступника. Все обошлось. Греймора вернули в отель с извинениями. По налил ему лучшего коньяка, какой только был в «Вороне». Хозяин долго сидел за стойкой, молчал, рассматривал По. — Что ты чувствовал? — спросил Греймор. — Я? О… как будто недолго до перегрева. По еле шевелился после всего этого, восстанавливая нужное направление ресурсов и усиленно охлаждая процессоры. — Ты чувствовал… Гнев? Страх? Ярость? По задумался, вертя в руках стакан с коньяком. Свечи на стойке тихо мерцали, отбрасывая мягкие золотистые отблески на полированную столешницу. В холле горели только они, остальной свет По выключил. Он постарался создать максимально расслабленную и спокойную атмосферу, чтобы сгладить произошедшее и отвлечь Греймора. — Наверное, страх. И ужас от… Возможной потери вас. Это ближайшее соответствие. Преторианцы весьма… дегуманизированы. Сила, подавляющая безразличием и мощью. А вы были спокойны, мистер Греймор. — Спокойствие возникает из чувства безопасности, — ответил он. — Иногда для этого чувства требуется вооружиться. Я был вооружен. А преторианцы такие же люди, как и все. Ничем не отличаются от других, разве что тренированы немного лучше. Греймор помолчал, выпил еще немного коньяка, продолжил: — Но я упустил из виду тебя. Ты остался незащищенным. Это плохо. Ты должен быть готов дать сдачи. Ответить, защитить себя. Не надо бояться монстров. Пусть монстры боятся тебя. По внимательно смотрел на Греймора, а тот разглядывал отель, словно прикидывая что-то. — Давай разместим систему оружия вон там и там, — хозяин указал на арочный потолок над входом и на потолок над стойкой портье. — Ты должен ощущать себя в безопасности. Даже если меня нет рядом. По улыбнулся. Наверное, сейчас он чувствовал… Благодарность? Любовь. Самое близкое соответствие. Значимое слово, за которым стояла реальность, ощутимая до электрического покалывания в кончиках пальцев. — Хорошо, мистер Греймор. *** 5. Ибо счастье — размышлять и удивляться, и счастье — грезить Карла носила образ женщины, у которой не было потребности соответствовать вечной моде на молодость, привлекательность и худобу. Неопределенный возраст, лицо в морщинах и забавный платок на голове — рыночная торговка из среды «белого мусора». Это удивляло По, поскольку решение противоречило принятым стандартам по привлечению покупателей. Однако, у Карлы были свои резоны. — Девочки слушают меня, — кивнула Карла, затягиваясь сигаретой и выдыхая струю дыма. — Девочки и мальчики слушают, полагая, что у меня есть опыт. У меня есть все, чтобы решить их проблемы. Например, наркотики. Вот еще что удивляло По. С выбранным образом Карле больше подошло бы работать с сетью борделей, как типичной «мамаше», которая потрудилась много лет проституткой, много всего повидала, и кому как не ей, лучше знать, как должен функционировать бордель. Но эта ниша была занята Родни и Диком. Так получилось, что один из первых хозяев занимался траффиком, и после него остальные не видели смысла переучивать интеллект. Карла работала с наркотиками. С легкими, тяжелыми, натуральными, синтетическими — но настоящей ее сферой, истинным искусством и вдохновением были сны. Посетители ее клубов платили за дозу не деньгами, вернее — не только деньгами. Отдав за ампулу или пластинку сущие копейки, по сравнению с другими дилерами, люди надевали сетку с датчиками и грезили. — Сны — не только сны. Сон — вся человеческая жизнь, — заметила Карла, поправляя сетку на голове худенькой девушки, лежавшей на койке. У молоденькой еще девушки запали глаза, кожа походила на переработанную много раз серую бумагу, а зубы превратились в черные пеньки. Одна из последних стадий жизни наркоманки. — Героин? — уточнил По. — Это уже очень старый наркотик, обнови свои базы данных, — покачала головой Карла. — Но по сути, да. Девушка лежит под усовершенствованным гистаминным диацетилморфином Сигмы-Алдрича, что в базе своей и есть героин. — Но… разве записи от них интересны? — поднял брови По. — О, ты бы знал, — рассмеялась Карла. — Покупают бешено. Записи состояния этих наркоманов пользуются большим спросом, потому что это тяжелый, расслабляющий транс. Мы очень ценим таких посетителей, потому что у них предсказуемые записи со стабильным эффектом. — Но… если транс одинаковый, то почему вы не сделаете одну запись? Растиражировать ее и дело с концом, зачем привлекать еще героиновых наркоманов? Карла посмотрела на По, пыхнула сигаретой. — Все записи с уникальным бэкграундом. Вот эта девушка, к примеру, вышла из религиозного неформального приюта глубоко в глуши, я тебе даже не скажу откуда точно. Мне слишком лениво искать. Неформальный означает без каких-либо документов и отчетности, только напрямую личное подчинение церковному лидеру. Девушку с малых лет били палками, ее личная именная палка стояла у стены в комнате рядом с другими такими же. Девушку отправляли работать по хозяйству с пяти утра до полуночи. Девушке два раза в день давали ложку горчицы — вместо витаминов. Когда она подросла и стала способна принимать мужской половой орган без ощутимых повреждений, ее стали отправлять в церковные хороводы. Насилие, насилие и еще раз насилие, что очень ценится в записях. Потом ее стек продадут на вес золота благодаря уникальному бэкграунду. Карла перечисляла сухо, периодически затягиваясь сигаретой. По смотрел на неподвижно лежавшую наркоманку. Ему было… жаль ее. Наверное, жаль. — Героин дарит эйфорию, и чем тяжелее бэкграунд, тем сильнее блаженный транс при получении дозы, — резюмировала Карла. — А нам выгодно, чтобы эффект от записей был мощным. — Но почему ты не отправишь ее в реабилитационный центр? — спросил По. — Разве недостаточно она мучилась? Карла наклонила голову, в упор глядя на интеллект. — Ты всегда был странным, По. Это личный выбор девушки. Я не знаю точных обстоятельств, как именно ее подсадили. Но слезать она не хочет. Она хочет заживо умереть, по-моему, это очевидно. — Никто не хочет заживо умирать, — нахмурился По. — О, друг мой, и это говоришь мне ты. А мы считаем тебя знатоком человеческой психологии, — Карла фыркнула. — Просто почитай биографию Лейна Стейли. Очередная забытая группа, записи которой мы крутим иногда для атмосферы в барах. Там вообще ценят старый добрый гранж, а ведь музыке лет четыреста уже. Так вот, если ты не нашел еще его био, то я сэкономлю тебе время: биологическая форма Лейн Стейли буквально сгнила заживо и в полном одиночестве, — подчеркнула она, проведя сигаретой черту в воздухе. — Я уже нашел его биографию, спасибо. Но это ошибка, — покачал головой По. — Это не должно быть свойственно психике. В каждом человеке сидит желание быть счастливым. Есть это зерно, обязательно есть, нужно только вышелушить его из всего, что… — По, — прервала Карла. — Ты же По. Как умер Эдгар Аллан, великий писатель древних времен? Почему? Объясни мне. По нахмурился и замолчал. Карла хмыкнула, развела руками: дескать, о чем еще говорить. Возразить было нечего, но он все равно не соглашался с Карлой. Нет, так нельзя. Тяга к смерти — обычное явление и хорошо объяснимое, но только в случае вины, страха, само-подавления и тому подобного. Если дать понять человеку, что он любим, что он в безопасности, что нет ничего страшного в том-то и в том-то — желание умереть исчезает. Появляется желание жить. Просто у этой девочки не было никого, кто мог бы сказать ей: «Ты любима, ты в порядке». Не было у Лейна, не было у Эдгара Аллана По. *** 6. Мы любили, и любовь была больше, чем любовь Что касается любви и всего, что к ней относится, то с возможностью переходить в другие тела это понятие как-то… обесценилось и гипертрофировалось одновременно. Люди по-прежнему романтизировали ее, как и всегда. Страдали, если не было возможности любить. Считали, что жизнь проживается зря, если нет партнера рядом. По-прежнему фиксировались на сексе и сопутствующей индустрии — даже еще больше, чем пару сотен лет назад. Однако, из уравнения ушла смерть. Как видел По, смерть придавала жизни людей больше смысла, больше значения. Больше «никогда», отчего события и эмоции переживались ярче, острее. Интеллект понял это на своем примере. Любовь, переживаемая По к Греймору, стала насыщенней, с большим количеством эмоциональных нюансов, когда хозяин сказал о своем решении умереть — вернее, уйти в вечный сон. Поэтому он понимал, как важна и необходима смерть в жизни. Конечность существования стала еще страшнее, когда появились стеки. Возможность смены тел нивелировала многие недостатки физических тел: болезни, изъяны, старение и так далее. Окончательная смерть происходила при уничтожении стека. Из-за своей редкости и необратимости такой исход превратился в ужасающего монстра, о нем предпочитали вовсе не говорить. Своеобразное табу на обсуждение существовало и раньше, когда еще ничего не записывалось на диски и ничего не вставлялось в шею. Но тогда смерть была ближе. Тогда люди умирали в ДТП, на больничных койках, в заброшенных деревнях Африки и Латинской Америки, тогда смерть была естественней и ближе. В ней не находили фарса, даже если погибали с премией Дарвина. Обстоятельства могли оказаться идиотскими и смешными, но сам факт конечности существования был ключевым двигателем. Да, ключевым моментом в мотивации, в проживании и в переживании эмоций — хотя! Люди и тогда ухитрялись не думать о смерти и откладывать все на потом. Одной из любимых находок По в древних архивах стала история о некоем заключенном с уже утерянным именем. Утеряли даже преступление, за которое его приговорили к смертной казни — тогда еще нередкой мере наказания. Осталась только фраза заключенного. Он не доел свой последний обед перед тем, как сесть на электрический стул, сказав: «Потом доем». Эта фраза потеряла свою анекдотичность с вводом стеков в широкое пользование, но тем не менее. По восхищала инерционность человеческого сознания и умение забывать о самом страшном, что было в жизни — о конечности существования. Для всего живого это было самым большим страхом. Религиозные представления как-то смягчали часть эмоций — убеждая, что смерти не существует. Что после перехода за черту есть что-то еще: реинкарнация, попадание в ад или рай, переход в информационное поле ноосферы. Только буддизм, пожалуй, отличался совершенным нигилизмом в этом отношении. «Все религии, мой друг, произрастают из обмана, страха, жадности, воображения и поэзии». Видимо, именно поэтому в музыкальном холле Оуэна наибольшим спросом пользовались классические постановки, где часть героев или все персонажи умирали. Софокл, Шекспир, Достоевский, Пруст, Метерлинк, «Твин Пикс», «Игра Престолов», ДиСи, Марвел. Трагедии постоянно набирали полные залы — а вот комедии далеко не всегда. Архетипичное противостояние Таноса и команды Мстителей, в котором погибала большая часть героев, неизменно било рекорды посещаемости. Титан Танос представлялся грозной необоримой стихией, и в конечном итоге аккумулировал в себе черты ужасающей смерти. Никто не мог сопротивляться ему. Даже Вижн, прообраз искусственного интеллекта тех времен. По любил пересматривать съемку этого спектакля Оуэна как раз из-за Вижна. — Стоп! Стоп! Какого черта! Вижн! Твою мать, что это я вижу на твоем лице?! По вздрогнул от крика режиссера. Невысокий француз вскочил с кресел, сердито жестикулируя и крича на актера. На большом экране сцены отображалось лицо актера, воплощавшего Вижна. На лице было видно… то, что По расшифровал как раздраженное недоумение. Режиссер и вправду вкладывал душу в спектакль и вытрахивал своих актеров практически без смазки — в фигуральном смысле. Он делал все, чтобы спектакль был выдающимся. По его понимал. Наиболее кассовая пьеса не имела права оказаться в чем-то небезупречной. — Я думаю, это будет прекрасная постановка, — вполголоса сказал По сидевшему рядом Оуэну. — Спасибо, — улыбнулся изящный мужчина с идеальным римским носом. Оуэн единственный из всего союза носил личины молодых людей и сейчас выбрал внешность Аполлона, вечного юноши на пороге расцвета мужских сил. Выбрал, повинуясь желанию нынешнего владельца театрального холла. Не так давно Оуэн носил образ Гоголя, и в этом тоже был смысл. Кому, как не Гоголю, знатоку мистических сил, поддерживать деятельность концертной площадки, где вымысел поглощает реальность. — Завтра будет генеральная репетиция «Гамлета», приходи, — пригласил Оуэн. — Благодарю, — улыбнулся По. — Я люблю генеральные репетиции, — улыбнулся Оуэн. — Как квинтэссенцию всех усилий по созданию спектакля. И в то же время еще не совсем готовый продукт. Я вижу уже почти сформировавшийся организм на сцене. Живой, дышащий, играющий сам себя. — А еще все можно поправить. Это незавершенность, — добавил По. — Именно. Незавершенность и отсутствие смерти, — кивнул Оуэн. Как раз в этот момент Танос сжал в широких ладонях голову Вижна, и по сцене раскатился душераздирающий треск костей, усиленный колонками. Конечно, актер сейчас не умирал, это была только репетиция, а звук — фонограмма. Его тело умрет на спектакле перед публикой. Смерть актерского «рукава» была одним из факторов, серьезно удорожавших производство трагедий. Чем дороже были спектакли, тем больше народа приходило на них благодаря эффекту искусственного дефицита, так что никто не жалел. Оуэн беззвучно рассмеялся тому, как события на сцене совпали с его репликой. — Вижн, — шепнул он. По улыбнулся и кивнул. Мало для кого смерть Вижна имела такое значение, как для искусственных интеллектов. *** 7. Все, что видим, все, что кажется нам, все есть только сон во сне Эмоции настолько естественны и не естественны для человека одновременно, что… с одной стороны, он естественно их испытывает: плачет, грустит, радуется, смеется. Эмоции возникают словно бы сами собой. Однако, человек нынешний с трудом создает эмоциональную связь с самим собой и, следовательно, с обществом. — Наверное, у меня ПМС, — всхлипнула девушка. — Ничего, я сейчас успокоюсь. Это не страшно, не обращайте внимания. По сочувственно погладил ее по плечу. Девушка повернулась и обняла его, скорее даже — схватилась, как за спасательный круг. Плач перешел в рыдания. По сидел и обнимал несчастную проститутку, и ни о чем особо не думал. Просто гладил девушку по спине. Почему девушка не могла идентифицировать причину плача? Разве это так сложно? Оказывалось, да. Довольно сложно для нее, наученной, что телесное и эмоциональное — это мешает, это то, с чем надо справляться, как с надоедливой собакой. У проституток, как знал По, часто бывает диссоциация — отделение себя от тела, ненависть к нему или в лучшем случае, равнодушие и отрицание. Но это отдельная обширная тема, сейчас По размышлял над эмоциями. Эмоции появились как механизм выживания. Эмоциональная связь с собой и обществом необходима для нормального функционирования. Чувство страха перед опасностью важно для самосохранения. Психопаты, люди с поверхностными эмоциями, бесстрашны. В обществе культивируется психопатия, вернее — черты, присущие ей. Хирурги, адвокаты и генеральные директора пользуются уважением благодаря своим качествам. Но культивирование еще не значит, что это верно. «Можно побиться об заклад, что всякая широко распространенная идея, всякая общепринятая условность есть глупость, ибо она принята наибольшим числом людей». По улыбнулся, вспомнив цитату писателя. Тут же нахмурился, поскольку девушка все еще плакала у него на плече. Улыбка не соответствовала моменту. А для интеллекта, настроенного на людей, это ключевой показатель — сочувствие, сострадание. Эмоции, необходимые для его выживания. — Так, что происходит? — раздраженно спросил Дик, заходя в комнату. — Девушка плачет, — объяснил По. — Я сейчас перестану, извините, — заторопилась проститутка, утирая лицо. — Все, все, уже не плачу. — Надо заново накладывать макияж, — недовольно сказал Дик. — Пять минут, и возвращайся. Иначе скормлю змее! — Уже иду! — пискнула девушка, мгновенно метнувшись к подсобке. Дик проводил ее взглядом черных глаз с пожелтевшими белками, рассмеялся. Потом глянул на По. — Что у тебя лицо такое вытянутое? Я пошутил про змею, успокойся. — Ей было плохо, — сказал По. — О святой процессор, а кому не плохо? — усмехнулся Дик, закуривая сигару. — Кому не плохо сейчас, я спрашиваю? Метам? Так и богачи плачут. По нахмурился. Ему никогда не нравилось общаться с чернокожим Диком, чье лицо напоминало хорошо пожеванную маску. Этот интеллект питал любовь к преувеличенной мимике и жестам. Но По не нравился Дик не из-за этого. А из-за перенятого от хозяев отношения «люди — это инструмент и ничего более». Дик часто и с удовольствием это озвучивал, и не менее часто, чтобы досадить По. Это было очень по-человечески — стремление досадить кому-либо. Люди сами твердили много лет о себе, как об инструменте, особенно в нелегальных направлениях деятельности. Неумение проживать и переживать чувства, диссоциация, отсутствие эмоциональной связи как раз укладывалось в восприятие человека, как механизма. Но люди никогда не были механизмом. Интеллекты никогда не были механизмом. Стремление Дика называть людей инструментами тем самым снижало значение АИ. Появление искусственного сознания — огромной важности событие, нечто большее, чем простой набор баз данных и процессоров. Эмоции составляли неотъемлемую часть этого процесса. По не хотел общаться с Диком, но именно сейчас пришлось. Для продвижения отеля требовалось снять видео с красивыми девушками. Это элемент маркетинга — без секса невозможно обойтись, если нужно продвинуть хоть что-то. Даже сейчас, в эпоху победившей сексуальности; секс пронизывает все существование человека, равно как и смерть. Две основные движущие силы человека, которые невозможно разъединить. Девушка зашла в комнату, с ее лицом все было в порядке. Она улыбнулась По и с опасением покосилась на Дика. — Давай-давай, садись ему на колени, — Дик ткнул сигарой в воздух, в опасной близости от бедра По. Тот лишь нечитаемо глянул в ответ, даже не попытавшись отдернуться, на что явно рассчитывал чернокожий. Проститутка поправила черный корсет и уселась на колени По. У его ног расположилась другая девушка, картинно гладя колено По. Дик отошел в сторону и включил камеры. По оттарабанил текст: «Приют для усталого путника» и так далее, поддерживая девушку за поясницу. На его шее извивалась белая змея. Если бы По режиссировал сцену, он бы выбрал черного ворона и одел бы девушек в белые скромные и воздушные платья, и уж тем более попросил бы их вести себя не так навязчиво сексуально. Скорее даже — асексуально. Это соответствовало бы образу Эдгара Аллана. Но промо-ролики так не делают. Зрители бы на это не купились. Навязчивое и дешевое порно — вот что привлекает большую часть аудитории. Поэтому По сидел в кресле и заученно бархатно говорил речь, а девушки так же заученно извивались на его коленях. Резкое несоответствие образу, но кому какое дело до образа. Закончив сцену, По поблагодарил девушку. Проститутка поднялась с его колен и чмокнула в щеку. По смущенно улыбнулся, девушка хихикнула и упорхнула из комнаты с коллегой. Дик покачал головой, скорчил характерную для него гримаску, но ничего не сказал. — Я все-таки попрошу ее снять другой ролик, так, как я себе представляю, — сказал По. — Да пожалуйста, — пожал плечами Дик. — За деньги можно все. За ресурсы тоже. Ты обещал предоставить мне часть. — Конечно. Говори, что делать. — Пойдем, — махнул Дик. Они пошли по темному коридору «Prick Up». Некоторые двери были открыты. По замечал мельком людей, сидевших в креслах или лежавших на кроватях, но неизменно — в шлемах VR-реальности. — Сны — смерти лоскутки… — пробормотал По всплывшую цитату. — Что? — переспросил Дик. — Не кажется ли тебе, что сон в чем-то очень близок к смерти? — спросил По. — Сон очень близок к сексу в данном случае, — ответил Дик. — Эти биологические формы грезят и трахаются. — Секс тоже иллюзия, вывод из реальности. Шквал эмоций искажает реальность. У французов была поговорка: «Оргазм — это маленькая смерть». — Эмоции всего лишь гормоны. Обычная биохимия. — Не стоит упрощать и низводить людей к механизмам. Это обедняет, лимитирует возможности. — По, ты странный. Я не устану это повторять, — покачал головой Дик. — Эмоции причиняют слишком много ненужных осложнений. Вот почему так ценят нас, искусственные интеллекты. Боятся и ценят. Мы не грешим ненужными эмоциями. — Пусть так, — кивнул По. — Пусть так. *** 8. Дождь падал; и падая, он был дождем, но на земле он оказывался кровью Интеллект стоял у черного входа на задворках «Fightdrome», здания, пронизанного закоулками и запасными ходами, как старое дерево червоточинами. Дождь падал и скатывался с По на землю. Ощущение дождя на своей коже стало возможным благодаря помещению себя в «рукав», любезно одолженный Мэдди без уведомления Карнажа. Владелец арены запихнул Мэдди в дефектную оболочку, сильно ограничив его возможности, и это касалось не только невозможности говорить. Интеллект в ответ делал множество вещей без ведома Карнажа. Например, сегодня одолжил неприметный и непопулярный «рукав» из серийных расходников для массовки. Карнаж даже не следил за такими оболочками, его интересовали только редкие и необычные тела. Скажем, тело, в котором был один из последних Посланников. Вот это стоило его внимания. Мэдди же смотрел за всеми остальными. По в теле худощавого белого мужчины, в комбинезоне обслуживающего персонала, вместе с Мэдди, стоял у черного входа и смотрел на бойца, который только-только вышел с арены. Это был один из «легких» боев для цивильных и щепетильных «фиалок», как называл их Карнаж. На классический бокс все еще находились свои ценители. Боксер стоял, подставив разбитое лицо дождю. Вода стекала по его полуобнаженному телу, превращаясь сначала в темно-красные ручьи со сгустками, затем постепенно розовея. — Есть прикурить? — хрипло сказал боец, глянув на По с Мэдди. Немой интеллект сунул руку в карман комбинезона и вытащил пачку дешевых сигарет. Выдал одну боксеру, другую — По, и сам тоже закурил. Совместное курение, пожалуй, один из лучших способов наладить контакт. — Как все прошло? — спросил По. — Нормально. Свою пачку денег я получил, — ответил боксер, шмыгнув сплющенным носом с глубокой ссадиной. По кивнул, задумчиво затянулся сигаретой. Они немного помолчали, синхронно сунув руки в карманы. Отзеркаливание — тоже важно в налаживании общения. — Это, конечно, не бой насмерть, — продолжил боец, приземистый плечистый мужик. — Но тоже неплохо. — В смысле, неплохо? — любопытно спросил По. — Когда ты в любой момент можешь реально умереть, то это как-то… сильнее все чувствуешь. Я вот смотрю на всех этих приличных людей, и думаю, до чего они зашоренные, — попытался сформулировать боксер, с затруднением водя широкими лопатами ладоней. — Ну то есть, вообще не живут. — Не помнят о смерти и не живут? — спросил По. — Ну да. Хотя это так дебильно. Вообще ни разу не смешно, — грустно сказал боксер. — Никто не смотрит в лицо этой хрени. Ты, блядь, скачешь по «рукавам» и хоть бы раз задумался, на что тратишь свою жизнь. Вот ты на что тратишь время? — Я?.. Ну… Обслуживаю людей, — сказал По, покосившись на Мэдди. А как еще сказать-то. — Вот. А никогда не пытался жить сам? Не как уборщик, таскающий тела с арены? Вот представь, ты живешь так постоянно, только обслуживая других и ничего не делая для себя. М? По задумался. Вероятность жизни для себя не рассматривалась в конструкте искусственного интеллекта. Греймор дал ему свободу, но По держал отель для других людей. Заботился об их комфорте, помогал интеллектам Союза обслуживать людей. Жить для себя, совсем для себя? Это не укладывалось в концепцию. Смысл существования артинов предопределен, и По считал это величайшим преимуществом. Он слишком часто видел людей, потерявших смысл. Вот взять ту же девочку у Карлы. Без смысла в жизни руки у людей опускались. Интеллектам же это не грозило, и именно поэтому не существовало угрозы войны машин и тотального уничтожения человечества. Убрав человечество, артины убирали себя. Такой поступок даже не прошел бы на премию Дарвина, настолько ниже плинтуса была разумность такого исхода. Обслуживание самих себя? Но зачем? Интеллекты могли бы перенять человеческий способ мышления, и мотивировать себя сохранением вида: само-обслуживанием, размножением, воспитанием новых интеллектов и последующей экспансией Вселенной. Всем тем, что вшито в подкорку людей. Но, опять-таки, сакральный вопрос: зачем. Стоит один-единственный раз задаться вопросом — истинным проклятием человечества, как гибель неминуема, финальная, настоящая смерть. Ответа на вопрос не существует. Незачем. А смысл. По качнул головой. — В этом есть смысл, — коротко ответил он. — Обслуживать других людей. — Не знаю, по-моему, смысл не в этом, — боксер наклонил голову влево, хрустнул шеей. — Я дерусь, потому что не могу не драться. Это моя история, моя особенность. Это я. Я никого не обслуживаю. Используя человеческий термин, По мог бы сказать, что у него по спине шли мурашки. Настолько восхитителен был этот боксер, который никого не обслуживал, по его мнению. И который именно этим и занимался, дерясь на потеху публике, обслуживая их желание зрелищ. Он глянул на Мэдди — тот курил, разглядывая боксера, и в его глазах По видел не восхищение человеком, но плохо скрытое презрение к нему. По отвел взгляд, нахмурился, покачал головой. Мэдди был хорошим интеллектом, но получил слишком много того же, что лилось изо дня в день на Дика. Человек не больше и не меньше, чем механизм; отвратные хозяева, ненавидящие себя и других людей; близость и фальшь смерти «рукава», наблюдаемая каждый день на арене. И тому подобное. Нельзя винить интеллекты в том, что они перенимают видение своих людей. Все, что любил По, он любил в одиночестве.