Отражения

1.

Диикин, конечно, знал, с чего все началось: с безумного волшебника Галастера, который мало того, что придумал Зеркальный Чертог, так еще и заколдовал все стекла таким хитрым образом, чтобы каждому захотелось взглянуть. Он ведь предупреждал Босс, размахивая красными крыльями и бормоча себе под нос заклинания защиты разума: не подходи, не смотри, не трогай. Ну, и что получилось? Битва, конечно же! Диикину не нравились битвы: все вокруг сверкает, вопит, режет, а он толком и записать ничего не может, потому как чернила кончились, и Босс снова ранена — но не мог не признать, что героические сражения добавляют ярких красок в эпическую сагу. Да и Босс ухитрялась зайцем упрыгивать со своим длинным луком почти ото всех врагов, но вот изредка ей-таки прилетало, и она бормотала бессвязные молитвы, пока верный Диикин отпаивал ее лечебными зельями и помогал раны перевязывать, с интересом рассматривая то брызги темно-алой крови, то содранную кожу, то нежно-розовое мясо, то кровавые царапины. Все-таки привычный, с самого Блумберга у нее так, правда, Босс тогда упорно просила называть ее по имени, да и лук у нее был похуже и помельче. Кхе, так вот, битва. Другая Босс вылезла из золотой рамы так, словно из воды вылезла; внешне была ну чисто Босс — кроме глаз, глаза у нее были зеркальные и жуткие до того, что Диикин и вправду долго размышлял, ну, а как их описать, чтобы рассказать толком? Но это было потом — а сначала настоящая Босс завопила, отпрыгнула назад, вскидывая лук и стреляя чуть ли не на бегу; только вот Другая все стрелы сожгла прямо в воздухе, а потом еще и пару огненных шаров в Босса с Диикином запустила — Диикин тогда растерялся так, что, будь у него в руках чернильница, он бы ее выронил: да Босс же в жизни и простенького заклятья не сплела! А полуорк, который в этом самом зале еще недавно мешком валялся, говорил, что его отражение сражалось тютелька в тютельку, как он! Диикин сам еще легко отделался, а вот у Настоящей Босс лук сгорел прямо в руках, да и ладони сквозь перчатки обожгло сильно. Она рухнула на пол, как подкошенная, хрипя так, что страшно стало — а маленькому кобольду чуть не пришлось в одиночку отбиваться, но повезло: полуорк не ушел далеко, на их вопли вернулся и набросился на Другую. Хоть, думал Диикин, топором много не навоюешь, особенно если на тебе лохмотья вместо нормального доспеха, да и воскрес ты недавно — вон еще пошатывает. Но на Другой-то доспехи были как у любого магика — тряпки зачарованные, вот и все. Даэлан так размахнулся топором, что едва руки ей по самые плечи не отрубил, а она отскочила, и ее полоснуло прямо по коже; кровь у Другой Босс оказалась прозрачно-зеркальная, но вроде настоящая, то есть кричала Другая совсем как настоящая. Диикин еще подумал, что два вопящих от боли Босса — как-то чересчур для маленького кобольда, но додумать не успел, потому что Другая, которую полуорк загнал в угол, внезапно заговорила (ну, признаться честно, заголосила): — Нет-нет, пожалуйста, нет! Босс прохрипела что-то вроде того, что она легко ее добьет, вот прям сейчас, только с пола поднимется и ладони перевяжет, а ты, Даэлан, руки ей руби, чтобы не колдовала. Другая Босс почти заплакала: — Прошу, не надо, я просто хочу поговорить! Прошу! Свяжите мне руки, если надо, но не убивайте, умоляю! И голос у Другой был такой жалостливый, такой больной, что Диикин сам вперед выступил, чтобы хоть раны ей залечить; правда, Даэлан его сразу в сторону отодвинул, но это была ерунда. Зато Диикин успел повнимательнее ее рассмотреть и запомнить — книга сама себя не напишет, да и интересно жутко: ни в одной истории о Подгорье, что кобольд читал у Старого Хозяина, нигде не упоминалось о том, что отражение может плакать и просить пощады. Ну, наверное, вот так все и началось: с Галастера, который создал эти зеркала и заколдовал их. Ну, еще с той схватки, после которой Босс до самого выхода из Подгорья руки лечила, а Диикин ей их перевязывал каждые пару часов, потому как обожженная кожа с костей слезала и сочилась прозрачной слизью — но это, думал Диикин, уже было немножко потом.

2.

Алента не была уверена в том, что понимает, что вообще вокруг нее происходит. С того самого проклятого зеркального зала, где они подобрали ее собственное отражение, все было сложнее, чем казалось поначалу — хотя бы потому, что после нескольких схваток с дроу, ограми и феями Алента была обязана своему отражению жизнью. Таких сложностей она не планировала. Алента вообще пришла в Уотердип лишь ради того, чтобы получить свои законные сто тысяч золотых за хорошо выполненную работу (а после спасения мира от безумной медузы кто угодно стал бы считать себя хотя бы неплохим специалистом по таким вопросам, как заполненные дрянными монстрами подземелья, башни и другие Планы; о последнем Алента предпочитала не рассказывать: в том, как именно она получила свою драгоценную реликвию, не было ни капельки героизма и хорошо хоть Диикин об этом не знал). Впрочем, эти размышления пришли потом, а сначала Диикин подлечил Аленте обожженные ладони и расстелил спальные мешки прямо в Зеркальном Чертоге, пока Даэлан связывал зеркальной колдунье руки. Алента была и сама не рада, но пришлось поговорить с этим отражением — голос у зеркальной нее звенел, как колокольчики, и это слегка действовало на нервы. Радости не добавляли и жуткие зеркальные глаза. — Что тебе надо? — напрямик спросила Алента. На свои ладони она старалась не смотреть: обугленные черные пальцы, ярко-красная кожа, которая кое-где лопнула и теперь сочилась какой-то белесой дрянью; ее замутило, и она отвернулась. Хвала богам, у нее всегда в сумке были нужные зелья — Алента хлебнула полбутыли залпом, и тело сразу же потеряло большую часть чувствительности. Она безумно хотела поскорее добраться до той жрицы Суне в гостинице, но с тоской признавала: идти через весь первый уровень Подгорья — чистое самоубийство. Бард-кобольд, лучница с обожженными руками и полуорк-варвар в каких-то тряпках; посмеяться и добить. — Жить, — голос у отражения был печальный, хоть надрывно рыдай. — Я не хочу возвращаться в зеркало. Я хочу быть здесь. — И поэтому хотела убить меня? — фыркнула Алента. — Чтобы занять мое место? Колдунья покачала головой. Вглядываться в черты ее лица было страшно, как смотреть в бездонную темную пропасть, от которой тебя отделяет лишь один-единственный шаг — однако Алента смотрела все равно. От этого несло каким-то болезненным, извращенным любопытством — с другой стороны, на отражение таращились все, кроме Диикина, который хоть периодически отвлекался на то, чтобы записать все в будущую книгу правильно, не упустив ни строчки. — Ты напала первой, — сказала Другая. — Я защищалась. — И швырнула в меня огнем? — скривилась Алента. Отражение вызывало в ней причудливую смесь гнева и жалости, и пока она не была уверена в том, чего в этом гремучем зелье больше. — Я запаниковала, — почти крикнула Другая; стеклянный звон в ее голосе стал отчетливей и невыносимей, словно ножом скребли по фарфору. — Просто ударила по площади, чтобы подумать. А потом… потом вернулся полуорк и… — Ты удивилась, потому что уже убила… убил… — Даэлан запнулся. — В прошлый раз ты выглядела в точности как я. Но каков тогда твой настоящий облик? — У меня его нет, — отозвалась Другая мягко, но печально. — Когда умирает тот, кто взглянул в зеркало, мне становится нечего отражать, и я возвращаюсь обратно. Я не хочу снова. Прошу, не оставляйте меня там. Я… я ведь могу вам помочь. Я умею колдовать, я могу защищать вас — я должна защитить. Алента тогда отвела взгляд. В голове роилась добрая сотня вопросов, но она была чересчур уж обессилена, чтобы задавать их, слушать ответы и выявлять мелкие, но раздражающие несостыковки. Зелье убивало чувствительность, но нагоняло сон и бессилие — и ее приводила в ужас одна мысль, что вскоре она проснется и вновь почувствует ту слепящую, невыносимую боль, с какой обугливались ее руки и пальцы; услышит тот омерзительный скрип, с каким рвалась высушенная кожа, умирая в бушующем пламени. Алента сглотнула, приглушая тошноту. — Диикин думает, что Зеркальная Леди быть хороший маг, — заявил кобольд внезапно. Взгляд его черных глаз остановился на лице Аленты. — Диикин думает, что Босс может взять ее, чтобы она сжигала враги Босс. Алента зажмурилась на секунду — до неощутимой из-за зелья боли, до танца ярких искр в темноте — а затем вновь набралась смелости и взглянула в зеркальные глаза своего отражения; жуткие нечеловеческие глаза, похожие на осколки стекла. — Ты поможешь нам выбраться в таверну, — произнесла она твердо, украдкой пытаясь пошевелить пальцами: напрасный труд, они почти не гнулись, напоминая и видом, и гибкостью обугленное дерево. — А затем я решу, что именно мы с тобой сделаем. Отражение улыбнулась, но улыбка ее не достигла глаз, и оттого это выглядело еще страшнее, чем ее обычное выражение лица. Алента мысленно прокляла все на свете — особенно свою жажду наживы — и пообещала себе никогда больше не принимать настолько опрометчивых решений, как-то, которое заставило ее бросить мимолетный взгляд в это проклятое зачарованное стекло.

3.

Если бы кто-то додумался до на редкость простой мысли и попросту обратился бы за советом к мечу, душа которого когда-то имела настоящую плоть и собственное имя — Энсеррик Серый это не хухры-мухры — он бы ответил просто: все в мире перевернуто с ног на голову. Добрые паладины становятся Черными Стражами, пьющими кровь младенцев из черепов девственниц, могущественные жрецы вместо того, чтобы оставаться в храме, шляются по всяким подземельям, видимо, в надежде найти труп недостаточно разложившийся и воскресить несчастную заблудшую душу, а отражения бегают с ними по кишащему всякой дрянью подземелью и убивают направо и налево, да еще с таким пылом, что впору тайком учиться накладывать на себя хоть захудалую «Чаромантию». Если бы хоть кто-то — пусть даже этот кобольд, таскающий в своей сумке жутковатого вида рулон, который он отчего-то называл рукописью великой книги о приключениях не менее великой Босс — спросил Энсеррика, что он думает об этом чертовом отражении, заимевшем и собственное имя впридачу к собственному телу (в отличие от него, между прочим!), он бы ответил, что в мире, перевернутом с ног на голову, «великая Босс» может делать все, что ей заблагорассудится, хоть бегать голышом в полях Рашемена — однако вот он поступил бы иначе. Прежде всего, Энсеррик, если бы его отражение внезапно вылезло из зачарованного стекла и после непродолжительной, но впечатляющей битвы, окончившейся в его пользу лишь в силу неожиданной помощи, предложило свои услуги переливчатым звенящим голосом… во-первых, он бы на всякий случай отыскал бы в недрах рюкзака свиток с защитой от магии. Увы, даже если бы у его новой хозяйки и был такой свиток, она бы все равно не смогла его прочитать — магия в Аленте была, как и во всех эльфах, только вот она никогда ей не училась. Энсеррик бы попенял ей на это, только вот еще не забыл, как она, раздраженная, была буквально в шаге от того, чтобы продать его той странноватой полурослице, болтающей о себе в третьем лице. Ладно, тогда он был сам виноват — не надо было давить и пытаться выяснить, где это она так стрелять научилась, что в глаз огру попадает в тумане; тема наставников вообще для Аленты была, похоже, несколько болезненной. Будь у него шанс — прочитал бы ту кобольдскую книгу, которой тот так хвастался, но не Аленту же просить страницы перелистывать и лезвием над страницами его держать? То-то и оно. Если бы хоть кто-то пошел дальше и спросил, а что именно он знает об отражениях в Подгорье, было бы куда сложнее, потому как Энсеррик плохо помнил Зеркальный Чертог, каким он был при его жизни; кажется, один из его спутников погиб там, убитый собственным отражением. Человеком Гилдар — точно, так его и звали — был паршивым, но хоть мечом размахивать умел, и то хорошо: в конце концов, они не на дружеские посиделки собирались, а добывать себе такую кучу золотых, чтобы можно было прожить еще лет пятнадцать безбедно. Поэтому личностные качества членов группы никого не беспокоили, и очень зря — он признавал это сейчас, когда вспоминал собственное тело с выломанными костями и кровавыми дырами на месте глаз; другой ублюдок, не лучше Гилдара, обирал труп быстро и профессионально, не подумав даже о том, чтобы закрыть бессмысленно раззявленный рот и опустить веки. Однако было тогда что-то… Энсеррик не помнил, что именно, помнил только свой животный, неописуемый страх перед закрытой дверью Зеркального Чертога — Гилдара они бросили, когда поняли, что шансы не на их стороне. Энсеррик помнил слепой ужас, помнил трясущиеся пальцы и кислый, прилипчивый запах рвоты, бьющий в нос не хуже огровой вони. Это было как-то связано с тем самым отражением, которое прямо сейчас мило куталось в огромный плащ полуорка, протягивая тонкие пальцы к магическому бездымному пламени. Если бы кто-то додумался спросить Энсеррика, он бы поворчал немного для приличия, но потом всерьез сказал бы одно: в мире, перевернутом с ног на голову, в котором они все оказались в тот самый миг и час, когда вообще шагнули в Подгорье, не стоит верить всему, что тебе говорят. А еще, добавил бы он вполголоса, стоит внимательно прислушиваться к едва слышным шорохам и верить во все легенды, которые ты когда-либо слышал об этом месте — весьма возможно, именно они спасут тебе жизнь.

4.

Когда она увидела их обеих, Натирра растерялась, поначалу неуверенная, к кому обращаться. О близнецах Провидица не сказала ни слова, да и сама она в перехваченных отчетах агентов Валшаресс ничего о них не читала. Однако эта растерянность прошла в ту же секунду, что Другая подняла на нее ничего не выражающие стеклянные глаза, отчего дроу едва не вскрикнула: она в своей жизни повидала и демонов, и дьяволов, пытала врагов, выдирая им ногти и обнажая розоватое мясо, по кускам снимала с них кожу, любуясь кроваво-красными ранами на темной коже — но подобного не видела никогда. — Кто ты такая? — насторожилась наземная эльфийка. Натирра уже знала ее имя: Алента, та самая героиня, предсказанная пророчествами, та самая верхняя, которой заочно не доверял Вален. Дроу выставила руки вперед, напряженно следя за своими… пока не противниками. Провидица говорила, что следует доверять другим, но Натирра пока не могла привыкнуть оставлять оружие дальше, чем расстояние вытянутой руки. — Я дроу, и я тебе не враг, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал по возможности мягко. — Мое имя Натирра, и поверь, я не желаю тебе зла. — Дроу, что не желает зла, — вмешалась Другая, играя с синим огоньком на своей ладони, готовым обратиться промораживающей до костей ледяной бурей; голос ее звенел стеклянными колокольчиками, звуком, который когда-то означал для Натирры лишь одно — новый раунд поединка. — Сложно поверить. — Вейн, — бросила Алента предупреждающе, потратив драгоценные секунды на быстрый злой взгляд. — Не нападай, пока я не скажу. Убери магию. Немедленно. Другая повиновалась, но в глазах ее сверкнул недобрый огонек — едва уловимый, однако привыкшая ловить мельчайшие проявления эмоций Натирра отметила это. Отметила и сохранила в памяти: Провидице пригодится все, что она сумеет раздобыть. Информация — одно из ценнейших орудий, так ее учили когда-то. — Ты не желаешь зла, — произнесла Алента уже спокойно, поглаживая оперение стрел в прилаженном к колчану бедре. — Тогда чего ты от меня хочешь? Пока дроу хотели только моей смерти. — Да, Зеркальная Леди хорошенько им врезать, — вмешался странный кобольд. — Босс даже стрелы тратить не пришлось. Она отметила про себя, как Алента почти скривилась на этих словах, но сумела выдавить из себя жалкую улыбку, больше похожую на гримасу мучающегося зубами. Натирра медленно кивнула, опустила руки и произнесла: — Я хочу сказать тебе, что не все дроу таковы. Мы… мы повстанцы, которые хотят сотрудничества, а не войны. Увы, пока все, что доступно конкретно мне — информация. Задавай вопросы, и я сделаю все, чтобы ответить на них. Навязывать свои условия было почти грубо, но Натирра посчитала, что так будет проще: не похоже было, что их предназначенная героиня так уж хороша в искусстве плетения слов, а времени до того, как Валшаресс отправит в Подгорье свою армию, оставалось все меньше. — Кто направляет отряды дроу? — Если ты спрашиваешь про этот уровень — ставленница Матроны-Матери. Если ты говоришь о больших масштабах, то речь идет о самой Матроне-Матери, называющей себя Валшаресс илитири. Это титул, означающий… — Владычица, — вновь вмешалась Вейн. — Ясно. Непонятно только, почему проблемы Андердарка дошли до самого Подгорья. Натирру слегка покоробила фраза, но она не подала виду. — С помощью ловушки Валшаресс захватила Галастера и тем самым подчинила себе все Подгорье. Он не открыл ей полноценного перехода, так что пока она посылает летучие отряды по одному. Однако я не знаю, сколько маг продержится еще. Убивать его не собираются — Валшаресс боится, что Подгорье рухнет прямо на головы ее войскам — но пытки… — И где он сейчас? — Алента бросила быстрый, настороженный взгляд на Вейн. Кобольд заинтересованно разглядывал саму Натирру, не замечая холода между… близнецами? Дроу не определилась с тем, какой именно термин подходит им. Другая определенно не была обычным существом, подобного ей Натирра еще никогда не видела — может, очередной эксперимент безумного мага, кто знает? Однако ей очень не нравились эти зеркальные ледяные глаза, по которым нельзя было прочитать ни малейшей эмоции, глаза, которые могли лишь отражать чужие страх, гнев, силу — но не создавать свои. — На севере этого уровня. Вы на верном пути. — Это все, что ты хотела сказать? — голос Аленты не выражал ничего; тусклый и равнодушный, он казался отражением глаз Вейн. Натирра перевела взгляд с одной на другую, коротко кивнула и в ответ на слова прощания растворилась в тенях, чувствуя на себе холодный зеркальный взгляд, похожий на ледяные лезвия, впивающиеся в ее тело. Она продолжала следить за ними, стараясь прятаться так, чтобы глаза Вейн не могли увидеть ее, и, к собственному стыду, должна была признать, что так и не смогла выяснить, получилось ли у нее. Другая никогда не смотрела на нее прямо, никогда не застывала на одном месте, бессмысленно всматриваясь в тени — но что-то преследовало Натирру, заставляло перепроверять меры предосторожности на ровном месте; в ней говорила не раз спасающая дроу интуиция, кричащая о близком провале. И даже потом, когда Натирра действовала уже открыто, помогая освобождать Галастера, дроу не могла отделаться от гложущего ее чувства близкой беды. Вейн взывала к магии, обрушивала на врагов стихии, измельчающие их тела в кровавую крошку и костную пыль, выжигавшие, казалось, сами души тех, кто встал на пути Аленты — но, думала Натирра, в чем причина подобной преданности? Не было похоже на помощь другу, не было даже близко похоже на то, что эти двое чувствовали какую-то близость — однако стоило одному меткому лучнику прострелить Аленте предплечье, как Вейн будто сорвалась с цепи: ядовитые зловонные пары окутали дроу, зашедшегося надрывным кашлем; Натирру еще долго преследовало то зрелище: кровь на пальцах, кровь на камнях, черные сгустки на его губах. Он был еще молод, наверняка талантлив, раз его взяли на подобную миссию… она отогнала эти мысли усилием воли, зная наверняка, что скажет ей потом Провидица — но заранее не находя утешения в этих словах. После битвы Вейн моментально притихла, сжалась, укутавшись в темный плащ и спрятав под капюшоном зеркальный взгляд. Алента пила зелья и молчала — угрюмо и зло, изредка шевеля немного опухшей раненой рукой, похожей на белесого червя. Кобольд, который, казалось, никогда не терял присутствия духа, бормотал что-то себе под нос и записывал на разрозненные и разномастные обрывки пергамента удачные фразы и обороты. Галастер неподалеку спорил сам с собой — со вторым собой, если быть точной; Натирра еще почувствовала глухое раздражение: неужели все в этом чокнутом Подгорье успели раздвоиться? Что за странное место! Как оказалось, что-то действительно здесь было не так. Потому что в краткий миг перехода, когда телепортация уже вытягивала их тела из одного места в другое, дроу услышала резкое, насмешливое: — Удачи в попытках, призрак!

5.

Вален не хотел признаваться себе в том, что предсказанная Провидицей героиня и в самом деле появится в Андердарке: Подгорье было местом опасным, возможно, хоть отдаленно похожим в этом на его родной Сигил, и выжить там мог лишь самый удачливый из возможных героев, к которым он не относил предначертанную Элистраи светлую эльфийку никоим образом. Однако она появилась: торжественно, в сиянии магии, окутанная светлым куполом, как плащом. Вален тотчас схватился за цеп, но вовремя перехватил взгляд Натирры и замер, готовый в случае чего броситься в бой. Остальным повезло не так, как ему — в новоприбывшую надежду Андердарка тотчас полетели арбалетные болты, и на долю секунды Валену захотелось, чтобы они попали в цель, чтобы их драгоценная героиня распласталась на полу, хрипя и захлебываясь собственной кровью, — но он тут же устыдился этих мыслей. От подобной участи эльфийку спасло ее собственное, как он узнал позже, отражение: чародейка вскинула руку, меж пальцев которой плясали разноцветные искры, и болты замерли в воздухе. Вален спешно размышлял о том, что предпринять ему — неизвестно, что натворит бесконтрольный маг, решивший защищаться, — но ситуацию выправила Провидица. — Прекратите! — приказала она твердо. — Неужели вы не узнаете своих? Неужели вы успели позабыть Натирру за неполные три месяца? — Я рада вернуться, — почти пропела дроу, отделяясь от группы. — Я рада бы была узнать, что происходит, — резко заявила эльфийка, коротко кивая другой. Чародейка, как мог разглядеть Вален под надвинутым капюшоном, улыбнулась странной, но довольно приятной улыбкой — и махнула рукой, позволяя направленным в них остриями болтам упасть на камни храма Лолт со звуком рассыпанных костяных жезлов. — Нападение дает право защищаться, — произнесла отражение музыкальным, будто бы звенящим голосом. — Защищаться любыми способами. — Вейн в чем-то права, — кивнула лучница. Вален ощутил нестерпимое желание хорошенько встряхнуть ее; он понимал, что в нем говорят лишь усталость и ростки зависти к ее будущим подвигам — подвигам, о которых пока что она не имела ни малейшего представления, да и, похоже, не горела желанием совершать их. Он прекрасно мог отследить истоки своего гнева, но подавить его не мог. Он вмешивался, спорил, изредка бросая взгляды на представившуюся — совершенно напрасно, будто бы каждый дроу в лагере не знал ее имени — Алентой, и порой его глаза переходили и на ее спутницу, закутанную в темный плащ едва ли не целиком. Поначалу Вален подумал, что она прячет шрамы, но затем, когда чародейка, наконец, откинула капюшон, он подумал, что лучше уж бы подтвердилось его первое предположение. К шрамам он был привычен и уже не выделял их ни на своем теле, хранящем следы давних пыток Гримаш’та, ни на телах дроу, зачастую исхлестанных змееголовыми плетками жриц. Здесь было нечто другое. Вален вздрогнул, встретившись взглядом с зеркальными глазами Вейн — чужими, пугающими, но необъяснимо притягивающими; так притягивает непереносимое уродство на балагане. Он подумал, насколько же она страдает от подобного внимания — липкого и впивающегося в кожу, как слизь или жгучий яд — но в тот день ничего не сказал ей об этом. Он заговорил с ней позже, когда они были уже в темных переходах Андердарка — Вален терпеть их не мог, ненавидел невыносимое чувство, с каким невидимый камень давил ему на голову — потерянные и одинокие, похожие на призраков в непролазном тумане. Даже на привале он не мог избавиться от тревоги, пусть опасностей и не предвиделось, но именно потому он и рискнул задать вопрос: — Вас ведь зовут Вейн? Она быстро повернулась, сжав пальцы в кулаки. — И что с того? Стеклянный звон в ее голосе стал отчетливей и начал раздражать уши. Вален пожал плечами: — Ничего. Мне лишь показалось странным такое имя. В языке дроу слово, похожее на него, означает… — Я приблизительно понимаю, что оно может значить, — оборвала его Вейн. — Язык наземных эльфов имеет с языком дроу общие корни. — Конечно, — кивнул он. — И кто же назвал вас «зеркалом»? Тягучее молчание повисло в воздухе, как заклятье-ловушка, но Вален не жалел о заданном вопросе. Вейн нервно дернула одну из завязок плаща — и он в очередной раз отметил эту странную для мага нервозность и суетливость движений. — Такое имя — в самый раз для отражения, — произнесла она, помолчав. — Какое еще можно придумать для него? — Возможно, такое, какое можно дать новорожденному, — Вален чуть повернул голову, чтобы увидеть Аленту — но лучница равнодушно рассматривала оперение своих стрел и окружающие их камни, едва угадываемые в отдаленном свете мха и флуоресцентных грибов. — Или нет? — Я не новорожденный, — сказала Вейн тихо и безнадежно. — Я — отражение. Я — осколок. — Порождение магии, — бросила Алента резко, словно рубанув своим зачарованным клинком. Он заметил, как дернулись ее пальцы, словно стремясь ухватить оружие. — Да, — в голосе Вейн зазвенела печаль. Вален нахмурился. — Как я понимаю, рабство на поверхности — в порядке вещей? — Оно в порядке вещей в Андердарке, — холодно отозвалась настоящая эльфийка. — Разве нет? — Не в Лит’Миатаре. — Вероятно, так и есть. — Вы держите в рабстве магическое существо, — отчеканил Вален. — Существо, которое безраздельно принимает навязанную ему роль и даже не пытается сражаться за свободу; существо, которое защищает вас ценой своей жизни. — Для начала, — оборвала его Алента; глаза ее сузились и вспыхнули холодным непримиримым огнем. — Это существо само выбрало идти со мной. Это существо прекрасно понимало, чем оно рискует — и защищает мою жизнь оно абсолютно сознательно. Я не призывала его, не привязывала к себе — и я не владею Вейн, что бы вы там ни напридумывали себе. — Да неужели?.. — Она права, — вмешалось отражение. Глаза ее переливались стеклянным блеском, притягивающим его, словно огонь — мотылька. — Я защищаю ее по собственной воле. Я иду с ней потому, что захотела сама. — И почему же? Вейн промолчала. Она протянула руки вперед, к нему, словно нищий в умоляющем о подаянии жесте — и магия вспыхнула в ее тонких пальцах блестящими неосязаемыми бусинами, перекатывающимися по ладони, как капли ртути. Вален недоуменно нахмурился, но задать вопроса не успел — отражение вновь укуталось в плащ и умолкло.

6.

Алента не знала, в чем причина ее беспокойства: Вейн не причиняла ей неудобств, не резала живьем кроликов, не пытала врагов ради собственного развлечения; пожалуй, она была идеальным оружием — куда лучшим, чем вечно болтающий Энсеррик, который не умолкал даже в бою. Напротив — казалось, ему нравится выводить Аленту из себя прямо в разгар битвы с дуэргарами или созерцателями; в отместку она запихивала его в самую глубь магической сумки, купленной по дешевке у джинна и оттого, видимо, и воняющую дымом. Энсеррик вопил больше обычного, но, в конце концов, смирялся и клялся в том, что заткнется хотя бы на пару часов. Вейн же молчала почти всегда. Алента думала, что, если с ней не заговорить, она так и будет сидеть где-то в отдалении, кутаясь в даэланов плащ, который полуорк отдал ей по доброте душевной, и беззвучно шептать что-то — то ли молитвы, то ли проклятья, Бешаба разберет. Порой Аленте казалось, что она знает, что именно должно бормотать ее отражение, ее образ вплоть до последней черточки и почти незаметного шрама на скуле — но она не могла ухватить эти мысли толком, как ни старалась. Возможно, ей смог бы помочь Диикин — верный маленький кобольд, которого драный черт Галастер отправил обратно в Уотердип — но его здесь не было; здесь вообще не было никого, кому Алента могла бы доверять полностью и безоговорочно, зная, что ее будут прикрывать в бою не во имя пророчества, Провидицы или спасения всего проклятого мира — чтоб он рухнул в Бездну! — а ради нее самой. Впрочем, думала она мрачно, перебирая стрелы — в Андердарке это стало ее любимым занятием, хоть немного успокаивающим напряженные нервы, — под определение защитника во имя нее самой прекрасно подошла бы Вейн: зависимая в самом прямом смысле этого слова; Алента посчитала бы ее своим единственным почти-что-другом… если бы не сотни, тысячи мелких, но колких странностей, похожих на тончайшие иголки для бусин. Почему ты не попыталась остановиться прежде? Почему ты вообще стала чем-то большим, чем простое отражение? Почему ты так легко убиваешь? Почему ты убила Даэлана? Почему он не запомнил толком того, что предшествовало его смерти? Почему… Сотни, тысячи вопросов — и ни одного удовлетворяющего Аленту ответа. Вейн, казалось, отвечала искренне, не умалчивая и самой малости, но что-то не давало покоя, терзало разум, не находя ни воплощения, ни выхода. Алента говорила с Энсерриком — единственным, кто в каком-то смысле выжил после Подгорья и еще помнил Зеркальный Чертог — и меч, по обыкновению язвя и плюясь ядом похлеще любой змеи в пустыне Анаврок, заявил ей: он не помнит; да, то зеркало, как и само проклятое отражение внушало ему ужас — но да дадут ему боги упокоиться, наконец, в мире, если он вспомнит отчего. Энсеррик говорил долго, витиевато, и лишь когда почти потерявшая терпение Алента пригрозила продать его какому-нибудь доходяге за пару серебряков, слегка утихомирился. — Слушай, остроухая, — бросил меч. — Я бы и хотел помочь, но я вправду не помню. Уж извини, я и черты своего лица уже забываю. Следи за ней, изучай, держи меня наготове. Он помолчал. Алента не произносила ни слова, зная: он добавит что-то еще. Всегда так делал, сколько она помнила. — Остроухая, — Энсеррик ощутимо вздохнул; по лезвию меча пробежала едва уловимая рябь. — Не говори ей, что меня еще можно переселить в подходящее бездушное тело, будь так добра. — Боишься, что она возьмет тебя под контроль? — А ты нет? Алента всунула его в ножны, зная: в этот раз Энсеррик не ждал от нее ответа. Однако она все же приберегла одну возможность — и размышляла над ней на привале после того, как они с Валеном и Вейн (она с удовольствием взяла бы в отряд и Натирру на правах хоть немного знакомой дроу, но убийца мягко отклонила ее предложение, пояснив, что нужна Провидице; «Вечно эта Провидица», подумала Алента тогда, но попыталась скрыть раздражение) заручились поддержкой разумных големов. Видно было, что встреча с ними оставила Вейн потрясенной: то ли ей в голову закралась мысль о том, что оживленная глина все-таки способна чувствовать, то ли отражение видела проблеск сходства в своей судьбе и судьбе неудачных детей демилича Создателя — но она сидела еще более притихшая, чем обычно, даже забывая поддерживать магический огонь. — Вы ошеломлены, — сказал Вален. Алента слегка сжала пальцы: с ним у нее отношения с самого начала не заладились; впрочем, подумала она раздраженно, что же она теряет в лице узколобого тифлинга с тяжелым, как мельничный жернов, взглядом? — Будто вы нет, — отозвалась Вейн уклончиво. Голос ее в последнее время отчего-то лишался тех стеклянных ноток, которые так резали эльфийский слух Аленты в Подгорье. Может, отражение становилось более реальным, может, училось контролировать это — кто знал? Тревожиться было явно незачем… если работали старые законы. У Аленты был припрятан козырь в рукаве именно на этот случай.

7.

Вален решился много, много позже, когда войска Валшаресс подходили к Лит’Миатару, а он в последнюю ночь перепроверял линии обороны, почти бездумно гоняя фигурки туда-сюда и перебирая безрадостные, тусклые мысли. В бою его захватывал ритм схватки, его вело безошибочное чутье, вытаскивавшее из самых безнадежных сражений в Бездне и Девяти Адах — но здесь и сейчас Вален не мог отогнать плохие предчувствия и воспоминания о прежних битвах с Валшаресс. — Не спится? — прозвенел голос Вейн. Он напрягся, не оборачиваясь. — Мне… мне тоже. Я могу посидеть здесь? Тишина храма Лолт скрадывала звон колокольчика в ее голосе, исподволь крала воспоминания о том, как еще несколько часов назад Вейн убивала, сплетая тонкими пальцами нити страшных заклятий, сдирающих заживо кожу и иссушающих тело, оборачивавших льющуюся из горла и глаз кровь в элементалей; самым отвратительным было то, которое Вейн применяла слишком уж часто — сотни мелких грибов, источающих ядовитые испарения, от которых на коже вздувались и лопались гноем волдыри, обнажающие розовато-алое мясо. С другой стороны, не он ли тифлинг, который порой испытывает невыносимое желание уничтожать и убивать все подряд? — Конечно, — кивнул он. Она присела на самый краешек стула, не сводя с него глаз. — Вы что-то хотели? — Я… — она дотронулась до его руки мягко, почти неосязаемо. — Хотела сказать спасибо. Мы все можем умереть в любой момент, правда? Но я хотела бы сказать спасибо за… за тот, первый, разговор. Я еще ни от кого не слышала, что достойна имени лучше. — Не за что, — Вален замялся. — И все-таки… вы никогда не говорили, почему решили следовать за ней. И почему терпите это. — Алента не любит меня, — произнесла Вейн странно безмятежно. — Почти ненавидит. Ей полезны мои таланты, но, будь у нее выбор, она бы никогда не взглянула в то зеркало. — Зеркало? — Да, зеркало, — Вейн рассмеялась — тепло и беззлобно — стеклянные колокольчики зазвенели тонкими переливами. — Я зовусь отражением не просто так. И я… я боюсь вернуться туда, откуда пришла. В том мире холодно и неуютно, и везде туман. Или мне так кажется? Я помню, как бродила в том месте очень долго… — ее голос утих. — Время от времени была возможность вырваться оттуда — и я пользовалась ей, конечно, пользовалась! Я думала… я хотела стать настоящей. Оказаться по эту сторону стекла. И я убивала, чтобы защититься, но все время возвращалась. Это сводило с ума, — она вскинула глаза. — Вы понимаете? — Да, — сказал он хрипло, чувствуя, как у него пересохло в горле. — А потом меня победили, — улыбка застыла на ее красивом точеном лице гримасой. — Впервые. И… я не исчезла. Я поняла — пока жив тот, кого я могу отражать, я остаюсь здесь. Просто, не так ли? Просто и очевидно, а я не понимала. — И сколько вы будете следовать за ней? Всю жизнь? Вейн наклонилась ближе; ее глаза, похожие на зеркальные лужицы, чуть вспыхнули — чем-то настоящим, ее собственным чувством. — Нет, — она облизала губы. — Не всю жизнь. Я нашла способ освободиться. — И какой же? — Дай мне имя, Вален, — произнесла Вейн мягко, не отрывая взгляда от его глаз. Он мог бы поклясться, что не сможет отвернуться, даже если от этого будет зависеть его жизнь. — Дай мне имя, и я последую за тобой. — Вы же не хотите… — Прошу, — на малую долю мгновения глаза ее стали почти настоящими — карими с прозолотью, того же цвета, что и глаза Аленты. — Вален, ты нужен мне. Нужен так, как не был нужен никто.

8.

Натирра медленно, аккуратно обмакивала в плошку с ядом наконечники болтов и отстраненно размышляла: перед завтрашним боем были уместны все идеи, которые могли помочь победить Валшаресс. Впрочем, ей до сих пор не давали покоя Алента и Вейн — что бы Провидица ни говорила об указующем персте Элистраи, сколько бы ни настаивала, Натирре было сложно представить Аленту спасительницей Лит’Миатара. Куда проще было бы вознести на пьедестал героя Вейн — могущественную и упрямую чародейку, казалось, державшую в руках мощь всей стихий разом, непоколебимую и твердую, как сами камни Андердарка… …и до боли похожую на Валшаресс. Натирра моргнула, едва не выронив обработанный болт, затем осторожно убрала его в колчан и отрешенно переплела пальцы в замок. Да, Вейн была похожа на Валшаресс — за исключением, пожалуй, неистребимой жажды власти, которой чародейка была все же лишена — но много ли это значит? Может ли это быть неоспоримым доказательством того, что Вейн планирует их предать? Может быть, она уже придумала, как подчинить эльфийский разум Аленты и запереть ее там, где она не сможет нанести себе никакого вреда? Запереть оригинал — и вот отражение свободно, как ветер. Или нет? Дроу поднялась, обошла комнату по кругу, отмеряя шаги. Неприятные мысли звенели в затылке раздражающими недобитыми мухами (или голосом отражения?), но Натирра попыталась отогнать их. В конце концов она не выдержала, достала обрывок пергамента и наспех начертила на нем две фигуры — из тех, какие рисуют дети — поместив одну в овал, должный изображать зеркало. Она могла нарисовать и лучше, но сейчас куда важнее была простая схема. Губы Натирры тронула улыбка при мысли, что сейчас она мыслит совсем как Вален. Если отражение скопировало внешность Аленты, если оно сумело скопировать ее жесты вплоть до самых мелких — скопировало ли оно и ее характер? Стало ли ее истинным отражением в той самой мере, в какой, возможно, и задумывалось безумным магом? Стало ли оно тем, кто в случае чего может заменить Аленту и превратиться в нее саму? У Натирры не было ответа. Она скользнула кончиками пальцев по эфесу рапиры и подумала, что, пожалуй, самое страшное во всем этом то, что никто из них не узнает правды до завтрашнего боя.

9.

Энсеррик не ворчал, и Алента была ему крайне за это признательна: только бесконечного бормотания под ухом ей не хватало для полного счастья. Завтрашний день обещал быть самым кошмарным в ее недолгой по эльфийским меркам жизни. «Я умру под землей, — подумала она. — Так глубоко, что никто и не узнает». Мысль не принесла ни страха, ни злости — все успело отгореть тогда, когда к ней пришел Осиир и передал сообщение Имлота. Тогда она успела и накричать на Энсеррика, и вдоволь настреляться на тренировочном поле, а теперь она чувствовала себя слишком усталой даже для того, чтобы поднять стрелу. Мысли ее неумолимо, словно заколдованные, возвращались к Вейн — чужой, непонятной, упрямой и при этом знакомой; у Аленты уже не было сил перестать думать о ней. Возможно, она была так на нее зла потому, что в недолгой жизни успела стать разочарованием для многих, а теперь ее могло затмить даже ее собственное отражение. Возможно, с самого начала Алента должна была просто признать это, а не оправдывать свое бесконечное недоверие опасностью Вейн. Возможно. Но вся обида Аленты, весь ее застарелый страх не мог оправдать ту чародейку, которая, казалось, искала самые страшные способы для того, чтобы покончить с врагом, которая так долго была отражением в зеркале, что научилась копировать не только приемы Даэлана, но и многих, многих до него. Время было засыпать. Алента знала это, но хотела еще немного полюбоваться Лит’Миатаром — таким, каким он был сейчас, нетронутым атакой Валшаресс, неизуродованным магией и трупами на каждом шагу. Уже завтра этого не будет. Уже завтра все решится — и вот будет смешно, если Элистраи все-таки ошиблась и указала не туда, если богиня этих повстанцев-дроу просто решила посмеяться над всеми. Возможно, все боги дроу так делают. Она погладила кусок стекла на своей ладони — кусок того самого проклятого зеркала из Подгорья — и сжала кулак, рассматривая проступающие капли крови в густой темноте: обет Галастера жестоко мстил за каждый упущенный день, впиваясь в ее тело порезами и синяками. У нее был еще последний козырь, пусть даже не против Валшаресс — но если уж выйдет так, что она обязана будет остановить собственное отражение, она это сделает. — Энсеррик, — позвала она, и ее слова упали в пустоту, как камни в пересохший колодец. — Почему вы не попытались уничтожить то зеркало? Ты вспомнил? — Потому что отражение вывернуло Галдару кости, — отозвался меч. — Мы испугались и решили, что заклинание развеется само собой. Да и мало ли что могло произойти, если бы хоть кто-то взглянул в зеркало хотя бы случайно? — Понимаю, — Алента закрыла глаза, и ей на миг представилась Вейн: переламывающая кости ей самой, сжигающая теперь не только ее пальцы, но и все тело дотла; боль от ожогов — застарелая, дряхлая, но упрямая — вновь вспыхнула в ее ладонях, как когда-то на первом уровне Подгорья. Пальцы свело судорогой, и она зажмурилась, стискивая зубы. «Последний день, — подумала она, проваливаясь в сон. — Последний день Лит’Миатара». Она чуть улыбнулась, подумав о том, что, пожалуй, даже странно, что Валшаресс до сих пор не попыталась связаться с ней — Натирра говорила, вечными способами дроу были убийство и союз; потому ли это, что она верхняя эльфийка, с которой истинной дроу мерзко даже стоять поблизости? Или Валшаресс приберегла попытку убедить ее на последний день? Алента ожидала многого — кошмаров, видений, воспоминаний — но в эту, последнюю ночь, ей ничего не снилось.