***
Вообще-то изначально я думал сдавать гражданские экзамены. Сонгюнгван и гражданские экзамены — это была, кроме шуток, честолюбивая мечта. Больно уж надоело полунищее существование. Мою мать оно просто вымотало — я вовсе не помню её без этой вечной усталости в глазах. Голодать мы не голодали никогда, но есть такая разновидность бедности на грани, когда думается — уж лучше бы да. Когда с души воротит при взгляде на в пятый раз заштопанную, перешитую из отцовской рубаху. Или когда замечаешь, что новая посуда, которой мать так радуется, на деле покрытая царапинами дешёвка со сколотыми краями. А началось всё с моего прапрадеда в пятнадцатом колене. Представляю, как вытянулось бы лицо у экзаменатора, вздумай оборванец перед ним вспоминать родословную, но это чистая правда: родовая книга с семейным древом — единственная ценная вещь, что уцелела у нас за триста лет, да и её в особо тяжкие годы отец порывался продать. Какому-нибудь купцу, мечтающему о дворянском титуле, сгодилась бы за горсть монет. Но всякий раз треклятая книжка откладывалась в списке вещей на продажу на самый крайний случай, и он не наступал. Так что пришлось мне зубрить поколения предков и их деяния наизусть. Ни один купец от этой участи так меня и не избавил. Когда государь Седжо сверг, а затем погубил своего племянника, юного Танджона, многие почтенные семьи, особенно из сословия садэбу, покинули столицу и оставили науку и политику в знак протеста. Самые принципиальные распродали собственность и ушли жить в горы, тем самым показывая Седжо своё отношение к его преступлению. Мой предок был в их числе. С собой он прихватил только классические труды Конфуция и Мэн-цзы, некоторую сумму денег, доставшуюся после продажи скудных земель в Хварёне, да сына с невесткой. В горах предок выстроил домик, по размерам больше похожий на скворечник, и предался изучению наук, составлению родословного древа, написанию дневника и благородной тоске. Пропитание при этом предполагалось добывать его сыну (благо, навыками стрельбы из лука обладали все без исключения молодые аристократы, так что бедняга довольно быстро одичал от столичного «молодого господина» до горного охотника), а обеспечивать низменные потребности вроде чистых простыней — почтительной невестке. Как они не удавили старого дурака в первый же год, ума не приложу. Надо сказать, в дневнике мой предок не именовал Седжо государем принципиально. Там узурпатор фигурировал как принц Суян. Беда в том, что никакая справедливость так и не восторжествовала, а на всякие молчаливые протесты и непротивление насилием Седжо чихать хотел из дворца Чхандок. Так что мой род триста с лишним лет просидел на своей горе, и о нас так и не вспомнили. Вернее, о нас попросту забыли. Мы ещё были в лучшем положении, чем некоторые наши соседи: не опустились и не переженились на простолюдинках. Впрочем, и соседей почти не осталось: кто вымер, кто принял помилование от династии спустя поколение-два, благо, внуки и правнуки Седжо первое время щедро сыпали ими во все стороны. В том-то было и дело: все последующие государи произошли от принца Суяна, и Небо, вопреки посулам протестующих, отнеслось к факту узурпации так же равнодушно, как сам Седжо к возмущению общественности. Принципы и законность это, конечно, хорошо, но вот что я думаю: бедняга Танджон действительно был прямым наследником и законным королём, но вырос бы из него второй Седжон Великий или полное ничтожество, мы не узнаем никогда. Да и тогда, по большому счёту, узнать было неоткуда: в шестнадцать лет все люди дураки. Независимо от происхождения и династических прав. Назначать его на роль добра в этой истории было бы опрометчиво. Вон, Ёнсангун тоже был старшим законным сыном от королевы, пускай и свергнутой. А вот зло у нас было красивым, если верить запискам предка, обаятельным, в расцвете мужских лет и при других обстоятельствах могло бы сделать карьеру где-нибудь в гибане: Суян был блестящим оратором и имел склонность к искусствам. Танцевал просто непревзойдённо и отличался исключительным врождённым изяществом. Не удивительно, что за ним пошли, переступив через несчастного мальчишку, которому не повезло встрять со своими «законными правами» между таким человеком и троном. В общем, гражданские экзамены и карьера чиновника стали моей навязчивой мыслью. К столице я двинулся весной, уложив все нехитрые пожитки в заплечную сумку. Увы, по пути со мной случилось то же, что случается со всеми шестнадцатилетними безнадёжными провинциалами, решившими покорить столицу: я набрался ума-разума. Нет, меня не ограбили на первом же постоялом дворе. Но уже на полдороге я кристально ясно понял, что одного знания наизусть философских трудов недостаточно. Мест в Сонгюнгване было заметно меньше, чем желающих, а такие, как я, покорители столиц обычно оседали в недорогих кварталах или жили в трактирах и в съёмных комнатах при гибанах, зарабатывая копированием книг для лавок да написанием писем для мелких торговцев, желающих, чтобы их переписка велась красивым профессиональным почерком. Самые удачливые — или наоборот, как посмотреть, — за деньги писали домашние работы для богатеньких студентов, годами пытаясь поступить в университет. Незавидная участь. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы в двух днях пути от Ханяна я не повстречал мастера Ли. Понятия не имею, как его звали на самом деле: в Цин этих самых Ли ничуть не меньше, чем в Чосоне. С тем же успехом он мог бы представиться господином Безымянным, но я звал его именно мастером Ли. Иногда ещё учителем. Мелкий суетливый старик с косящими в разные стороны глазами, жуликоватыми манерами и нелепой косицей на бритой на маньчжурский манер голове. Степенности и величественности настоящего учителя в нём было ни на гнилую редиску. Не знаю уж, чем ему приглянулся горный дикарь с головой, забитой Конфуцием, но именно мастер Ли научил меня большей части того, что я знаю. Он преподал мне основы рукопашного боя и дал в руки первый настоящий меч. Неделями заставлял ходить с привязанной к боку правой рукой, пока я не наловчился орудовать левой. Целый год он гонял меня безо всякой жалости, пока однажды утром просто не исчез, прихватив все пожитки и связку заработанных мной монет. Я не был на него в обиде. Заработать я мог снова, а благодаря учителю моё будущее теперь не исчерпывалось карьерой писца: оно разнообразилось вакансиями вышибалы, телохранителя или бойца на подпольном ринге. Следующих пять лет я мотался по континенту: за три года обошёл пешком Чосон, сплавал в королевство Люцюго и отправился в Цин. И всюду учился. У меня обнаружился талант к боевым искусствам, и к тому времени я уже понял, что моё будущее будет связано вовсе не с классической литературой. Кулаками можно было заработать проще и быстрее, чем кистью. И я брал уроки: у личного телохранителя государя Люцюго я научился владеть длинным полуторным ножом, у красавицы-кисэн Сольмэ, чьим кибу я был целых полгода, узнал, как убивать при помощи шпильки и заколки, осколка посуды или вышивальной иглы. Бродяга, которого я знал только под кличкой — Гнойник, научил меня драться именной деревянной табличкой-пайцза и палочками для еды. За пять лет я утратил навык ночевать на одном месте дольше пары недель. Полагаю, моя жажда познания была сродни одержимости или голоду. Я был похож на человека, взявшего разбег с горы и не способного остановиться: когда земля уходит из-под тебя быстрее, чем успеваешь перебирать ногами, и остаётся только нестись вниз, чтобы не свернуть шею. Иногда нет другой дороги, кроме как вниз. Чем больше я получал, тем большим становился аппетит. Я брал у своих наставников всё, что они могли мне дать, а затем оставлял их за спиной безо всяких сожалений. Я обедал за столом с цинскими князьями из «жёлтого знамени» и с прокажёнными, ночевал во дворцах и в канавах и бросил загадывать, куда дальше занесёт меня судьба. Я словно искал собственные границы, предел, после которого уже не смогу так яростно поглощать знания. Нет, я не впитывал их, как губка — скорее пожирал, как огонь. Пожары бывают очень опасны. Я очнулся, когда спустя неделю после возвращения в Чосон в каком-то приграничном городке меня почтительно извлекли из кабака и с поклонами пригласили погостить у градоправителя. Меня не было на родине много лет — и до этого момента я не понимал, что приобрёл известность. Я, Гван Дэк с горы Чирисан, потомок изгнанника. Лучший мечник Чосона.***
— Ставки, благородные господа!.. Удача любит отважных! Уважаемый чиновник, сделайте ставку, заработайте красавице на ленту! — Пожалуйте в отдельную комнату, господин министр. Вас уже ждут... — Два кувшина вашего лучшего вина за столик у окна! — Ставки! Ставки! — Добро пожаловать! Я встретил её в игорном доме. Странно сейчас об этом вспоминать, но тогда я едва скользнул по ней взглядом. Даже её наряд не произвёл на меня большого впечатления: может, она иностранка? За границей я повидал множество людей, которые одевались куда причудливее. В Ханяне-то, конечно, она выделялась. Ну и ещё она не походила на женщин, которые бывают в игорных домах: за кисэн или обычную проститутку её бы и слепой не принял, за торговку или хозяйку притона — тем более. Волосы не собраны в косу или замужнюю причёску, а свободно спадают на плечи, но какие-то бусины в них, тем не менее, были вплетены — вполне себе по-девичьи. Платье скорее мужское, да к тому же чёрное, но с длинной свободной юбкой, не стесняющей движений. И лицо — бледное, гладкое, с неяркими губами и сглаженными скулами, с очень большими жгучими глазами под круто изогнутыми бровями. Взгляд у неё был поразительный — как удар меча. Это заставило меня оглянуться на неё ещё раз, когда она прошла мимо, задев мой рукав краем своего одеяния. Впрочем, я тут же отвлёкся: вертлявый шумный тип как раз объявлял выигрышную комбинацию, а за соседним столом приключилась драка между игроками в кости. Чуть поодаль стояла довольно странная компания: трое молодых людей, по виду — аристократия разной степени гордой нищеты (или нищей гордости), и с ними здоровенный, разбойного вида детина, заросший буйной щетиной, волоснёй и бровями по самые уши. По тому, как они держались вместе и шушукались между собой, я рассудил, что они не были случайными знакомыми, которых свёл вместе алкоголь и азарт. Слуга и господа? Не похоже, чтобы у кого-то из молодых людей хватило денег на прислугу. К тому же, этому парняге не в благородном доме бы, а на бойне работать. Или путников на больших дорогах перехватывать. И тут девушка наконец дошла до помоста возле бойцовской арены. Уселась на низкий табурет, ни на кого не обращая внимания, расправила платье. И ловко устроила на коленях невесть откуда взявшийся каягым. Первый же звук, разнёсшийся над многоголосым гвалтом, вытянул меня вдоль хребта колючей плетью с розового куста. Гвалт начал стихать — даже здешние обитатели, лишённые любых сантиментов и отличающиеся простотой вкусов, не смогли не поддаться волшебству мелодии и таланта исполнительницы. Каягым дрожал под сильными уверенными пальцами музыкантши. Я застыл, как зачарованный, тут же забыв и о компании в углу, и о планах беззаботно провести вечер за выпивкой и игрой по мелочи. Было в этой девушке нечто прохладное, струящееся, неспешное, за неимением других слов — как тёмные воды весенней реки, медленно движущиеся после зимнего сна и ещё полные не растаявшего до конца снега и ледяного крошева. Я стоял дурак дураком посреди зала, разинув рот и таращась на неё во все глаза. Музыкантша доиграла и отложила инструмент, встряхнув длинными волосами. До меня запоздало дошло, что притихший было шум в помещении давно возобновился, а какой-то особо ушлый воришка пробует влезть мне в рукав. Я машинально выкрутил поганцу руку, подхватил свой кошель и мотнул головой, стряхивая дурман. — Все честные сыны Чосона!.. — Ставки, господа! Принимаются ставки! — ...до сих пор на коленях у дворца. И будут стоять. Требования Цин невыполнимы! Его величество должен прислушаться. Учёные и чиновники... — Где моя выпивка, мошенники?! Я жду полчаса! Возле несущего столба ближе к выходу стоял, скрестив руки на груди, какой-то рослый бородатый парень в тёмном тряпье, с повязкой на лбу, и слушал так же внимательно, как я. Глядя на девушку тяжёлым немигающим взглядом чёрных глаз так, будто стоило ему отвести их или моргнуть, и она тут же испарится, как сон. Музыкантша уже спустилась с помоста и шла к дверям, по пути ловко избегая объятий и прикосновений разгорячённой публики. На посыпавшиеся со всех сторон непристойные предложения она реагировала рассеянной улыбкой. То, как она двигалась, на миг отрезвило меня. Конечно, так ловко могла бы скользить обученная танцовщица: если она так хороша с музыкальными инструментами, у неё могли иметься и другие таланты. Но, во-первых, этот притон не мог себе позволить артистку ранга хэнсу. А во-вторых, я был готов поклясться, что обычно она танцевала с клинками, и для её партнёров по танцу эти пляски заканчивались нехорошо. И я не искусниц с Чинджу имею в виду. Она, наконец, поравнялась со мной, скользнув безразличным взглядом: меня вновь поразила красота её подведённых ярких глаз. И в этот миг я услышал негромкий, низкий, резонирующий, как каягым, голос парня в повязке: — Гаок. В этом голосе не было ни предостережения, ни угрозы, скорее, он был вовсе лишён интонаций. Черноглазый даже не поменял позу, будто приклеился к своему столбу. Не уверен даже, что он позвал её: он просто произнёс её имя. «Я здесь. Я вижу тебя». Вот и все тайные послания. Девушка — Гаок — однако, знала этот голос и услышала в нём больше, чем я. — Что ты здесь делаешь? — тихо спросила она. Парень неопределённо повёл плечом. За спиной у него болтались сдвоенные ножны, изогнутые полумесяцем — экзотика и показуха, я такое видел всего раз или два, в Японии. Мастеров, которые бы владели двумя укороченными мечами, можно было по пальцам пересчитать. — Я не нуждаюсь в присмотре, — отчеканила Гаок. Парень попробовал поймать её за плечо. — Барышня, у вас всё хорошо? — спросил я как мог любезно и сомкнул пальцы покрепче. Надо сказать, это потребовало усилий. Я прекрасно понимал, что лезу не в своё дело, и досадовал на это. Более того — я выглядел в точности как те болваны, которые только что цеплялись к девушке в зале. Сам не знаю, что на меня нашло. Я успел выпить две чашки вина, был под впечатлением от выступления и при виде движения парня рефлексы у меня сработали быстрее головы. Ох, да в конце концов, эти двое были очевидно знакомы, и я лез не в своё дело! — Спасибо, всё отлично, — медленно и задумчиво произнёс почему-то черноглазый, и они оба наконец оторвали взгляд от моих пальцев, намертво сомкнутых на его запястье. — Гаок, не выпьешь с нашим новым знакомым? Я отойду ненадолго, а после присоединюсь к вам. Гаок слабо улыбнулась. — Если молодой господин пригласит меня. — Молодой господин пригласит, — в голове у меня шумел хмель, и это придавало храбрости. — Меня зовут Ким Гван Дэк, госпожа. Она снова улыбнулась, а парень кивнул, и я понял — он запомнит. Мы с Гаок устроились в углу, в уютной нише, откуда открывался вид на весь зал и открытую галерею второго этажа, куда вела лестница с перилами. Сверху тоже шла игра, а вышибалы принялись приводить в порядок арену — подходило время боёв между добровольцами и чемпионом заведения. В случае победы избитый в фарш посетитель получал солидный денежный приз. — Вы прекрасно играете, — я сказал первое, что пришло в голову, но прозвучало искренне: я действительно так думал. — Спасибо, — она пристально взглянула на меня и повертела в тонких пальцах чашку. Почти нетронутый кувшин вина стоял перед нами на столе. — Я рада это слышать. — Должно быть, вам постоянно это говорят. — Нет, — она решительно покачала головой. — Тем, кто подходит ко мне после выступлений, нет дела до музыки. — А ваш... друг... — Чхон — ученик моего отца. — Вы хорошо знакомы. — С самого детства. — Вы часто здесь бываете? — Иногда выступаю. Раз в два-три месяца. Значит, она не зарабатывает игрой себе на жизнь. Чхон вынырнул откуда-то со стороны лестницы, уселся спиной к залу и налил себе выпить. Он действительно отлучился ненадолго. А жаль. — Болтаете? Это хорошо, — протянул он. — Ким Гван Дэк, верно? В этом месте редко случаются стоящие знакомства. Такие, чтобы я мог спокойно оставить Гаок и отлучиться по делам. Он вложил в руку Гаок сложенный вдвое клочок бумаги. Какие у него, скажите на милость, могли быть дела в таком месте? Ограбить кого-нибудь за углом или сыграть в кости? Гаок поднялась. — Я должна выйти. Благодарю вас, — она улыбнулась мне. Я проводил её взглядом. — Спасибо, — сказал Чхон. — За то, что тебе нравится её музыка. Это редко бывает. Здесь мало кто понимает такие вещи. Она и правда благодарна. — Я понял, — буркнул я. Мне не хотелось обсуждать Гаок с ним. Чхон снова наполнил чашку, а потом налил и мне. Я так удивился, что выпил безропотно. — Она красавица, — решительно сказал я. Кажется, решение было принято. — Я отобью её у тебя. Я ждал, что он на меня вытаращится или рассмеётся в лицо, обзовёт сумасшедшим, в крайнем случае ударит. Мы были знакомы полчаса, и я был уже порядком пьян. Сам Чхон глотал вино, как воду, но на меня выпивка уже начала действовать. Однако он только задрал брови и обронил: — Попробуй. — У меня получится, — с вызовом сказал я. Безумный разговор. — У тебя — да, — согласился он. — Ты же смог оценить её игру. Первый из всех этих пьяных ушлёпков. Но знаешь что, — он подался ко мне через стол так близко, что я ощутил его тёплое хмельное дыхание, — я тоже понимаю ей цену. В дальнем конце помещения завизжали. Тут было настолько шумно, что в первое мгновение я просто не обратил внимания. И не только я — посетители были разгорячены вином и азартом. В следующий миг меня буквально подбросило и сорвало с места. Чутьё сработало раньше, чем сознание: я уже слышал такое раньше и знал, что так не кричат во время обычной трактирной драки. Я рванул через весь зал в сторону отдельных комнат, протолкнувшись через бестолково топчущуюся и вертящую головами компанию из троицы аристократиков и разбойного молодчика. Чхон остался сидеть за столом — он как раз неспешно допивал вино.***
Кричала женщина. Я ворвался в небольшую, огороженную ширмами клетушку одним из первых: местные вышибалы увязли в толпе, вертя головами и соображая, что происходит. Я увидел опрокинутую посуду, неожиданно изящную для этого места; перевёрнутый столик с закусками, роспись на ширмах, вопящую женщину, причёсанную и одетую, как дорогая кисэн, и распахнутое наружу окно в вывороченной раме. Кто бы ни составлял компанию одетому в шёлк господину с нефритовой подвеской на поясе, он рванул отсюда, как заяц — не оглядываясь и не помня себя от ужаса. — Убили, убили, убили!!! Господин в голубых шелках был жив. Я слышал, как он вдыхает — и это-то и было самое жуткое. Он всасывал воздух через рану на горле, давясь кровью, а на выдохе из его шеи равномерно брызгало на кисэн. При каждом новом всплеске закрывающая лицо руками, раскачивающаяся из стороны в сторону женщина взвизгивала. — Убили! Господин министр, а-а-ааа! Сердце, сообразил я. Вот почему так льётся — это его сердце работает... Мужчина сипло забулькал, давясь, кровь иссякла до тонкого ручейка, перестала заливать всё вокруг, он посучил ногами по разбросанной по полу еде, дёрнулся и затих. Толпа за моим плечом отмерла, заорала на разные голоса; к дверям уже ломились молодчики с мечами у пояса — надо полагать, проштрафившаяся охрана. По виду — переодетая стража. На миг у меня мелькнула безумная мысль выскочить в уже использованное кем-то окно: стражники вряд ли станут разбираться, схватят всех, кто оказался на месте первым, а потом уже начнут выяснять подробности. Но если я это сделаю, они рванут за мной на чистых инстинктах, как гончие: лови того, кто убегает. Поэтому я развернулся и стремительно ввинтился обратно в толпу, выставив вперёд плечо и работая локтями. Кто-нибудь послабее наверняка бы увяз, но у меня получилось. Я завертел головой. Чхона не было, на столе остался стоять пустой кувшин и три чашки. Гвалт сделался громче, снаружи загрохотали сапоги патруля. Я свернул в первый попавшийся проход под лестницей — это оказался не чулан, а сквозной коридор к чёрному ходу, и они были там. Я едва не проскочил мимо в горячке. В одном из тёмных отнорков на полпути к выходу Чхон прижимал к стене Гаок. Он нависал сверху, упираясь руками в стену и перегородив ей путь к бегству, и я рванул вперёд, чтобы оттолкнуть его. И увидел руки на его плечах. Гаок отворачивалась, избегала его взгляда, вся её поза кричала о том, что внимание Чхона ей неприятно, но я не мог отвести взгляда от этих бледных ладоней — не упирающихся ему в грудь, не отталкивающих, а слабо комкающих рубаху у его ворота. Чхон наклонился ниже, настолько, что уже невозможно было выдумывать невинное объяснение их близости. Нет, Чхон не утешал её, не успокаивал после пережитого испуга: он медленно прижался, втиснулся ей между ног и — мне в лицо бросилась краска — медленно двинулся снизу вверх, проскальзывая телом вдоль тела. Более откровенный жест трудно было себе представить; я никогда не видел ничего более интимного при полностью застёгнутой одежде. Наконец Гаок вырвалась, выскользнув из объятий. Чхон разжал руки. Девушка быстро и легко побежала к выходу, оставив его смотреть ей вслед. В этот миг ко мне вернулся разум. Я понял, что вся сцена заняла не больше минуты: за моей спиной всё ещё слышались звуки погони. Шум снаружи и полумрак, должно быть, скрыли моё присутствие от Чхона и Гаок. У случившегося не должно было быть свидетелей. — Возможно, у тебя и получится, — не оборачиваясь, сказал Чхон. «...увести её». Он был быстрым, как тень — я не успевал за ним взглядом и реагировал, полагаясь на инстинкты. Пару секунд мы кружили друг вокруг друга в темноте — быстрые движения рук и ног, толчок плечом, подножка, удар, удар, тычок рукоятью в солнечное сплетение. На миг он обездвижил меня, вжав всем телом в ту самую стену, где они стояли с Гаок — почти в той же самой позе. — Что, нравится подглядывать? — выдохнул он мне на ухо. Я оттолкнул от себя тяжёлое, напористое тело, ударил наотмашь, попал — Чхона вынесло в дверь чёрного хода спиной вперёд. Я выкатился следом. Игорный дом с обратной стороны выходил на топкий берег обмелевшей хилой речушки — здесь даже причала не было, самая лёгкая лодка увязла бы мигом. Чтобы добраться до глубины, пришлось бы протащиться полдюжины шагов по колено в грязи. Мы с Чхоном затоптались по крохотному пятачку относительно твёрдой земли, но при обмене ударами шанса удержаться не было — очень быстро мы съехали вниз. И расцепились. Чхон сплюнул кровь — я здорово заехал ему локтем по лицу — сунул мечи в ножны, развернулся ко мне спиной и полез прочь из вязкого прибрежного ила. Я огляделся, медленно приходя в себя. Ночь закончилась, солнце уже поднялось. От воды тянуло холодом. Теперь я разглядел, что речка вовсе не была такой мелкой, как мне показалось сгоряча: с моего места хорошо было видно омут совсем рядом. Чхон успел добраться до площадки перед дверью и свернул на сходни вдоль стены: несколько досок, брошенных поверх здешней непроходимой грязи. Добраться туда у меня заняло не больше пары ударов сердца. ...Я вспомнил, как била кровь в такт с затихающем сердцебиением человека в той комнате, и меня передёрнуло. Те, кто никогда не видел насильственную смерть вблизи, понятия не имеют, сколько в человеке крови — при повреждении некоторых жил она действительно хлещет. В прямом смысле слова. Чхон шёл впереди — неспешно, вразвалку, закинув локти на свои щегольские, изогнутые полумесяцем сдвоенные ножны, каких не носят нормальные мечники. Разве что криворукие хвастуны и пустозвоны. На плече у него болталась бутыль в оплётке, наверняка полная перелитым из кувшина вином. Я догнал его в пару шагов. Он не стал возражать, молча посторонился, давая мне место рядом, и мы зашагали в ногу. Хмель выветрился у меня из головы. Всё так же, в молчании, мы завернули за угол строения: кажется, это был уже не притон, а соседний дом, пристроенный вплотную. Значит, от места происшествия нас отделяло минимум пол-квартала. Здесь мостки затенял небольшой навес, огороженный криво сделанными перилами. Солнце било сбоку, и тень от шестов, поддерживающих навес, то и дело мелькала по лицу Чхона, а потом снова уступала место свету. Утро выкрасило в рыжину радужки его глаз, доски у нас под ногами, неопрятную стену и даже пожухшие кусты ивняка. Чхон смотрел прямо перед собой, не мигая, как хищная ночная птица — казалось, даже яркий свет не раздражал и не мешал ему. Веки у него были подведены краской, как у Гаок. — Если захочешь повидать её, — хрипловатый голос выдернул меня из размышлений так внезапно, что я вздрогнул, — спроси у торговца Су Ёна, вторая лавка слева у входа на рынок. — Не боишься? — вопрос вырвался прежде, чем я успел схватить себя за язык. Он насмешливо прищурился, и я вспомнил, как он прижимал меня к стене в коридоре — разгорячённый после Гаок, бесстыдный, нарочно навалившийся на меня так, чтобы я почувствовал его член сквозь одежду. А может, его горячила драка, а не девушка. — А надо? Мне сделалось тошно. — Гаок сказала... что вы с ней росли вместе. Что вы близки. — Да, — равнодушно согласился Чхон. — Я убил её отца. Он ведь признал меня — если не за своего, то за такого же, как сам. Так бывает. Когда-то учитель Ли рассказывал, что со своим побратимом сдружился за три дня знакомства. Раз и на всю жизнь. Побратимову. На целых три года. И даже не поссорились толком ни разу... Я же догадался, догадался, что с Чхоном неладно, когда он попытался схватить Гаок за руку, а я сумел остановить его. И они с Гаок тоже оценили меня именно тогда — если бы не это, никто меня не пригласил бы выпить. Я ведь в ту же секунду понял, что Чхон — из тех, с кого берут пример столичные хлыщи, когда таскают два меча у пояса, а не подражатель! И я видел, как двигалась Гаок... ...Тот человек, которого зарезали этой ночью, невзирая на всю охрану — как раз когда Гаок оставила нас с Чхоном сидеть за столом. Сперва Чхон огляделся на месте и присмотрел пути для отступления, затем остался прикрывать напарницу, на виду у посетителей распивая вино с пьяным недотёпой, а она пошла и сделала дело. Гаок играла на каягыме, пока не появилась жертва и они с Чхоном не проследили, в какую именно комнату её проводят. Как только это произошло, Гаок закончила выступление. Кисэн часто обращаются к клиентам с преувеличенным почтением, набавляя им ранг, чтобы польстить. Почему я не обратил внимания на господина, мягко говоря, не похожего на здешних посетителей? Потому что здесь полно переодетых аристократов, любящих пощекотать нервы развлечениями черни, и всегда много людей. Даже обращение по придворному чину ускользнуло от моего внимания — потому что в тот миг я, болван, смотрел на Гаок. И не только я. Готов поспорить, среди гуляк, цеплявшихся к ней, были и охранники министра. Та записка, которую передали Гаок, наверняка была приглашением — господин в голубых шелках сам позвал её, чтобы она сыграла для него и его компаньона. Чхону нужно было только дождаться переполоха и убраться вместе с Гаок через запасной выход. Я вспомнил разговоры, ходившие по Ханяну вот уже неделю. Даже сегодня и здесь я слышал обрывки споров: чиновники и учёные собрались перед воротами дворца и протестуют против решения короля принять требование Цин об увеличении налога. Если мои догадки насчёт того, почему отпустили человека, который пил вместе с министром и стал свидетелем его смерти, верны, то оппозиция Цин при дворе довольно скоро снизит тон, а сборище перед дворцом рассосётся. Полагаю, его глава и вдохновитель сейчас остывает на полу в луже крови вперемешку с пролившимся вином. На кого работают Чхон и Гаок? Либо на Цин, либо они просто наёмники, и до политики им дела нет. Я продолжал думать об этом, слепо глядя в ту сторону, где Чхон растворился среди прохожих — быстро и профессионально, несмотря на вальяжную походку, броское оружие и запоминающуюся внешность. На улице толпами роились стражники в официальных одеждах. Всю жизнь я смеялся над принципами моего предка, разрушившего свою жизнь и ничего не получившего взамен. Ну, кроме чистой совести, как он писал в дневнике. Но если вот так выглядят люди, лишённые принципов вовсе... Я подумал о непосильной дани, которую Чосон и так едва-едва был способен выплачивать, и о том, что отныне она сделается ещё тяжелее. Говорят, принц Садо, единственный наследник государя, высказывался о цинском посольстве весьма резко. Я уже знал, что рано или поздно пойду в лавку торговца Су Ёна. Не смогу удержаться. И ещё я подумал, что мне нужны знакомые или даже друзья, у которых принципов будет больше, чем у этого несчастного министра, пусть будут милостивы к нему предки. Намного, намного больше, чем у меня самого. Столько, чтобы хватило позаимствовать. — Эй, — прикосновение к плечу заставило меня резко обернуться. Рядом со мной стоял один из молодых людей, которых я видел в игорном доме, тот, что был одет поприличней. Его спутники топтались чуть поодаль. Здоровяк стискивал кулаки и мрачно поглядывал по сторонам. — Я надеюсь, вы не возражаете... Я сказал дознавателю, что мы с вами пришли одной компанией. Признаться, об этом я не подумал. Иногда моя известность становилась источником неприятностей, а не благ — меня наверняка узнали. И видели, с кем я пил... И министра убил настоящий умелец. — Благодарю, — незнакомец верно понял мой тон и взгляд и неловко пожал плечами: — Когда произошло убийство, вы сидели на виду и не один. Я это видел, и мои друзья тоже. Не выйдет ничего хорошего, если начнут подозревать невиновного человека — только настоящего убийцу упустят. Но... боюсь, если я не буду знать вашего имени, мне не удастся убедить офицера, что мы знакомы. — Ким Гван Дэк, — представился я. — Из хварёнских Кимов. Он улыбнулся, и я увидел, что у него приятное лицо и хорошая улыбка. — Пэк, — сказал он. — Пэк Са Гён. Офицер личной стражи его высочества. Примечания Седжо — седьмой ван (король) Чосона; в истории известен тем, что сверг и затем убил своего племянника, короля Танджона, узурпировал трон и после этого весьма удачно правил 11 лет. Принц Суян — его докоронационный титул, а его переворот известен как «заговор принца Суяна». Люцюго — оно же королевство Рюкю; вассальное государство с монархической формой правления, существовавшее на Окинаве и островах Рюкю в XV—XIX веках. Кибу — «муж кисэн», нечто вроде современного сутенёра. Присматривал за кисэн и защищал её от других клиентов. Кисэн — чосонская куртизанка. «Жёлтое знамя» — часть маньчжурской «Восьмизнамённой армии», принципа административного деления, совмещающий военные и гражданские элементы. В «Жёлтом знамени» числились только чистокровные маньчжуры и подчинённые им чжурчжэни; аристократическая и военная элита. Каягым — струнный музыкальный инструмент. Хэнсу — высший из трёх существующих рангов кисэн; как правило мастерица в нескольких видах искусств. Чинджу — город на юге Корейского полуострова; школа кисэн Чинджу была знаменита своими исполнительницами «танца с мечами».