У него дежавю. Честное слово, у него дежавю. Все эти диалоги… звуки и взволнованный голос Лестера — Ниа кажется, что все это уже
было-было-было, будто кто-то взял и завел круглосуточную версию одной-единственной уже успевшей надоесть песни. Да-а, такой заводной, но чертовски надоевшей песни…
Мелло своим приходом переполошил весь СПК, только вот Ниа, кажется, совсем не удивлен, ведь «надоевший» — значит «предсказуемый». Юноша освоил эту простую истину еще тогда, в детстве, когда они оба жили в Вэмми, посещали уроки и доставали своим соперничеством буквально всех (даже старину Роджера, который и так-то
просто само терпение), мечтая победить, стать наследником великого Эл. Мечта… Теперь Ниа больше ни о чем не мечтает, в голове лишь бездушные цифры и простая действительность. Например, действительностью, а заодно и истиной сейчас является то, что на Ниа смотрят. В спину. Ненавистным взглядом сверлят белоснежную рубашку, с трудом подавляя желание выстрелить именно в эту секунду.
Ну так это же Мелло, он — предсказуемый, помните? Для Ниа во всяком случае точно. Альбинос и не скрывает это, чувствуя, как чужое бешенство начинает медленно расползаться уже по
его венам, достигает мозга и застилает глаза. Чертовы сиамские близнецы… И теперь, когда Ниа
не видит (перед глазами — темно и все рябит), эмоции Мелло становятся для него не только очевидными, но и понятными. Это настоящее жгучее пойло: злость, облегчение, ненависть, радость после долгой разлуки и, наконец, обида за все то, что осталось позади. Ниа пробует его и ощущает вкус терпкого месива на своем языке, и, о черт, почему оно больше не кажется дешевым?! Такое Ниа ощущает впервые, он не знает, что и подумать, что сказать…
Кажется, Джованни повышает голос, Халле и Лестер направляют пистолеты на непрошенного гостя, а он, Ниа, отдает приказ тихо и размеренно, невольно принимая участие в этом абсурдном спектакле.
— Красиво говоришь, Ниа, — издевательски произносит Мелло, но все-таки остывает и даже не пытается спровоцировать на эмоции больше, чем того требует ситуация. Оружие и встревоженные лица СПК не трогают его. Хорошо, вот это уже менее предсказуемо…
— Ты пришел сюда точно не ради комплиментов, Мелло, — интонация спокойная, как и всегда. — Но я благодарен тебе за помощь. Твои импульсивные действия заметно приблизили меня к Кире.
Ниа и сам не знает, зачем выразился так нагло, но… он же просто сказал правду, разве нет? Мелло ведь уже большой мальчик и должен уметь контролировать свой гнев. Большой-то большой, только вот не должен он никому и ничего, и именно поэтому Ривер уже буквально слышит это полное нескрываемой ярости «Ниа»…
— …Ниа! Я не инструмент для решения твоих головоломок!
Ну во-от, стоило лишь на секунду перестать думать логически…
Дуло пистолета снова направлено на затылок, но поворачиваться лицом все равно пока еще нельзя. Пока не время. Ниа понимает, что
намеренно вывел соперника из себя, а Мелло в свою очередь видит следующее: «Дорогой Мелло», выведенное аккуратным и ровным почерком, и снова белую спину. Правильный, правильный Ниа… Даже сейчас, не совершая никаких движений, даже не глядя ему в глаза, этот чертов альбинос все равно умудряется заставлять его
задыхаться под тяжестью чувств, словно под прессом, каким раньше чеканили монеты… Палец сам сильнее дергает курок, и Ниа это понимает. Ему не страшно.
— Господа, оставьте нас наедине, пожалуйста, — ну надо же, какой властный голосок… В ответ — возражения:
— Мелло опасен, он убил наших товарищей! — кажется, это Джованни.
— Оставьте, — голос Ниа становится еще более холодным. И снова он удивляется самому себе…
Это Мелло так действует на него, никаких сомнений! Да, сам немец — как открытая книга, все его действия можно предугадать наперед, но проблема в том, что когда он рядом, это уже
Ниа становится непредсказуемым, начинает вести себя так, как никогда в жизни.
Из размышлений его выводит кивок Лестера, а после — хлопок дверью. Ниа назвал бы это доверием. Он доверяет своим людям, они безоговорочно доверяют ему — все зеркально. К тому же уверенный и немного угрожающий взгляд темно-серых глаз всегда заставлял их держать свое мнение при себе. Хоть одной проблемой меньше, и долго уговаривать их не приходится. Правда… Лиднер, кажется, стрельнула в Мелло взглядом напоследок, мол, тронешь его хоть пальцем — убьем. Приятно, конечно, но она такая… слепая! Цель визита Мелло вовсе не в кровопролитии, все это — тот же спектакль, неужели непонятно?!
— Ниа, — уже тише и не так грозно, и предложение в этот раз совсем другим заканчивается: — Ниа…
Любой другой человек, услышав этот диалог, наверняка бы фыркнул: «Очень информативно, ага!» и посоветовал бы впредь сначала думать, а потом говорить. Но только не Нэйт Ривер! Он и так прекрасно понимает смысл этих рваных предложений, других формулировок ему не нужно. Достаточно лишь зрительного контакта, который тут же восстановился, стоило только лишним людям уйти за дверь.
Антракт! Всем спасибо за внимание, представление продолжится через пятнадцать минут!
— Мелло? — снова неловкая пауза.
Это странно и необъяснимо. Оба понимают, что их диалог подошел к своему смысловому завершению, и теперь смотрят выжидающе друг на друга, будто бы спрашивая: а кто начнет следующий? Не дожидаются. Ниа перестает прятать взгляд за челкой, вместо этого поднимает голову и видит перед собой черный мех с куртки, который щекочет ему лицо, потому что Мелло подходит к нему быстрым шагом и… обнимает. Нежно. И аккуратно. Будто боясь раздавить его, ведь Ривер такой хрупкий, и сердце у него бьется так, что просто чечётку танцевать можно! Живой… Он вовсе не робот, ибо у машины не может быть пульса, хотя бы по определению. От чувства ответственности за это белоснежное и трепещущее чудо окончательно сносит крышу.
Ниа не видит, он точно знает, что у него сейчас потрескавшиеся и блестящие губы, чем Мелло решает воспользоваться, накрывая своими, и сверкающие в полумраке кабинета глаза. Волосы, находящиеся в полнейшем беспорядке, щекотят чужую щеку, точнее это щека Мелло зарывается в волосы Ниа, растрепанные даже больше, чем обычно, а кожа оказывается внезапно мягкой и теплой, обжигает языками пламени. Парадокс, и все-таки Ниа
уютный. Знай о себе юноша такое раньше, вражды не случилось бы, возможно, Мелло бы даже остался тогда с ним в приюте. Но… прошлое не вернуть, много воды утекло с того времени, построено было достаточно планов и много чего ещё, о чем думать СЕЙЧАС совсем не хотелось. Наследники Эл и не думали. Не думали они и о том, что СПК могли ворваться в комнату в любую минуту, застать их в весьма пикантном положении… Плевать! Это возбуждало еще сильнее.
Мелло забирается рукой под рубашку Ниа, параллельно избавляясь и от своей одежды, беспорядочно и страстно целует его
всего. Смотрит. То, как Ниа немного сжимается, но из гордости (или упрямства?) не позволяет себе стыдливо зажмуриться, умиляет невероятно. Их взгляды пересекаются снова. Ривер не знает, как надо вести себя, находясь под телом любимого человека, имеет только смутное представление, полученное от прочтения научных книг в приюте, но Мелло ведь ему все покажет? Он чувствует, как немец проводит пальцами по его губам, легко очерчивая контур, ведёт ими вниз по подбородку, касается горячей кожи на шее, опускаясь до ключиц, скользит по груди. Раствориться… Раствориться в этих ощущениях и не думать о страхе…
— Нет, не быть нам ни друзьями, ни парой, — движения Мелло говорят совсем об обратном, он полностью теряет над собой контроль, когда делает резкий рывок бедрами.
Ниа не вскрикивает и не закусывает губу от внезапного вторжения, лишь слегка выгибается, а потом, когда боль от новых ощущений утихает, грустно улыбается. Ему действительно очень горько.
— Почему? — спрашивает он с придыханием.
— Потому что гений… — толчок и новое проникновение, — должен быть одинок, — движения нежные на контрасте со жгучими словами-колючками. — Эл — прямое тому доказательство.
— Дурак ты, Мелло, — Ниа едва ли не воет. — Наша цель — не выявить, кто из нас лучший, наша цель —
быть лучшими.
«Как, наверное, пафосно это звучит со стороны… — думает про себя юноша. — Как в каком-то постановочном фильме, в самом деле!»
— Пф, ну ты и зануда, отсоси! — Мелло даже замирает и выходит из него ради такого случая.
— Ладно.
Просто. Понятно. Горько.
* * *
Лиднер заходит в кабинет Ниа только тогда, когда эти двое уже успевают привести себя в относительный порядок, и, догадавшись о том, что между ними произошло, с трудом сдерживается, чтобы не вскрикнуть: «Пидоры ебаные!» И правда, подумать что-то другое сейчас действительно сложно: растрепанные золотистые волосы Мелло и несколько понятно откуда взявшихся алеющих отметин на шее Ниа говорят за себя сами. Но Лиднер — хороший работник, не в свое дело точно никогда не полезет, и поэтому она только проходит мимо, забирая с собой папку каких-то документов.
Совсем скоро за ней уйдет и Мелло…
Ниа это понимает, но не хочет отпускать. Они — две половины одного целого, неотделимо связанные друг с другом и ссорами, и смехом, и жгучей любовью — они не могут просто так взять и быть разбросанными по ту сторону от черты, через которую не найти дороги…
Нужной дороги, потому что та тропа, которая приведет к счастью только одного, им обоим и даром не сдалась.
На выходе Ниа отчаянно хватает Мелло за запястье и даже не смотрит ему в лицо, глаза снова спрятаны за белой челкой. Скорее всего, Мелло ждал не этого.
Он уходит.
* * *
Дни без Мелло кажутся Ниа вечностью, минуты скручиваются в пружины и, распрямляясь, бьют его прямо в нос. Наверное, у него снова дежавю, потому что это горькое чувство он точно испытывал уже когда-то раньше. Чувство беспомощности и одиночества — самая
отвратительная смесь, она даже еще хуже чем та, которую он попробовал однажды, забравшись Мелло в голову. И зачем он только подумал об этом? Воспоминания о чем-то ярком вызывают только головную боль, а головная боль — воспоминания о чем-то хорошем. Замкнутый круг. Даже не находясь рядом с Ниа, Мелло все равно проявлял свое присутствие в этой комнате и даже провоцировал его на эмоции.
В отчаянии Ниа оседает на кровать, обхватив колени озябшими пальцами, и думает о том, как бы ему не коснуться ступнями пола. Пол в его кабинете всегда холодный,
неправильный, и его постоянно освещают одни и те же люминесцентные лампы, источающие еще более холодный свет, чем тот, который исходит от него самого. Мелло как-то сказал ему, что на него больно смотреть — примерно так же, как на снег, горящий при свете зимнего солнца. Так, всё, хватит! Пора сосредоточиться на ощущениях, никак не связанных с Мелло. Итак, пол здесь неправильный, но за дверью еще хуже: там бубнеж членов СПК и
одиночество рыщет по всем этим коридорам… Да вы издеваетесь…
Часовщик, стрелочник, кто угодно, ну пожалуйста, верните все назад, я был счастливее…
Ниа старается забыть еще один прошедший впустую день. Тщетно! Не желая думать об этом дне, он размышляет исключительно о нем. И так постоянно. Все дни первого наследника Эл ничем не отличались друг от друга: сначала ранний подъем, потом сбор информации по делу Киры, затем следует обед — а он же завтрак и ужин (неизвестно только, зачем такие частые, но, по словам Лестера он, Ниа, должен хорошо питаться, чтобы поддерживать силы в теле и «разоблачить наконец этого японского ублюдка» — немного грубо для англичанина, но формулировка как нельзя точная) — и только после всего этого, когда сил больше ни на что не остается, он может запереться в своей комнате и просто отдохнуть.
Он не устал. И сейчас, когда один такой день подошел к концу, Ниа закрывает глаза.
Он все так и продолжил бы сидеть, если бы не оскорбленный таким безответственным к себе отношением слух, который вдруг послал обидчику отвратное чувство чего-то знакомого в виде голоса Мелло:
— Какое же ты все-таки чудо, малыш. Жаль только, что я не мог раньше и никогда не смогу убить тебя своими руками.
Ниа улыбается. И даже плакать ему не хочется.
— Да, действительно жаль…
