Исповедь

      Белль выдохнула, откинувшись на подушку. Все было идеально: уютный дом, теплая постель, ласковый, чуткий Румпельштильцхен. Белль так легко и естественно отвечала на его обволакивающую нежность, вкладывая в каждое движение, в каждый жест все свои чувства, что не заметила, в какой момент все изменилось.       «Румпель? Ты куда?» — так хотелось его спросить, но Белль сдержалась.       Ни слова не говоря, он быстро поцеловал ее в щеку, поднялся, накинул халат и, тяжело опираясь на трость, вышел. А Белль села на постели, вслушиваясь: вот он зашел в ванную, вот спустился вниз.       «Разочарование как оно есть,» — подумала Белль.       «А ты о чем мечтала, детка? — ядовито ответила она сама себе. — Все, что хотел, он уже получил, зачем ему дальше изображать трепетного любовника?»       «Ну уж нет! — заупрямилась Белль и смахнула подступившие слезы обиды. — Он что, просто так плакал, когда увидел меня через столько лет? Просто так два дня ухаживал почти по всем правилам? Или… Боже мой, он же, наверно, думал… О-о-о…»       Белль торопливо спрыгнула с кровати, кое-как влезла в ночную сорочку и понеслась вниз. Румпельштильцхена она нашла на кухне, за столом, с бокалом коньяка в руке — судя по бутылке, бокал был третьим или четвертым.       — Румпель?.. — Белль подошла и села рядом.       — Да?       Она пристально вгляделась в его улыбку, но нашла в ней лишь грусть и горечь.       — Я что-то сделала не так?..       — Э-э-э... все так, с чего ты взяла? — он не отвел взгляда, и лишь по дрогнувшим ресницам Белль поняла, что он не договаривает.       — Ты так быстро ушел, даже... даже не посмотрел на меня после... Румпель, что не так? — «Разговаривать — так разговаривать… Что же это такое! Я всегда с ним разговаривала, он мне все говорил. И сейчас скажет!»       — Я не расстроился, Белль. Просто выпить захотелось.       — Румпель…       — М?..       — Румпель, ты ждал... ждал, что... ну... ну что будешь у меня первым? — она сумела произнести это почти без заминки.       — Я?! Ха-ха. Что ты!. Я же не эдакий средневековый сеньор, вешающий после брачной ночи... м-м-м... бело-красный флаг на башню, — и он вычурно махнул рукою, как в старые времена, в замке. Будто он хозяин и соизволил пошутить.       — Не смешно, — Белль нахмурилась. — И ты как раз средневековый. Румпель. Я...       — Белль, милая, не говори ерунды. Идем спать, — он отставил бокал.       — Все равно прости, Румпель... — Белль порывисто схватила его за руку, — я ж не знала, что для тебя... что это вообще будет важно! Я бы плюнула тогда на этого Гастона... ой...       — Значит, Гастон?.. Как любопытно, — он откинулся на спинку стула, пристально разглядывая ее, уверенный в своем праве услышать ее рассказ.       Но Белль молчала. Знала, что ляпнула совсем не то, что хотелось бы — ей сказать, а ему услышать.       — Расскажи, — мягко попросил Румпельштильцхен.       — Да рассказывать-то и нечего, — Белль понимала, что Румпельштильцхен от нее так не отвяжется. Еще подольет какую-нибудь сыворотку правды, и она сама не поймет, как расскажет все в подробностях — таких, от которых приличного человека выворотит. Хотя бы последнего хотелось избежать — значит, придется рассказать сейчас вкратце. — Тогда же война была, ну, он жених, я невеста... Он страшно приставал ко мне, при случае — хватал за всякие места, то на лошадь подсадит — дольше нужного руку на бедре задержит, то… — Белль замялась, — в коридоре, в углу, пока никто не видит, прижмет к стене на пару секунд... Я решила, что, раз все равно это будет, то чего тянуть... Все равно: это он привел войска, он победит, женится на мне, заберет и замок, и меня во всех смыслах… Другой помощи не было, никто не откликнулся, и… Это потом я поняла, что войска Гастона не помогут, а сделал он только хуже...       — И он приходил к тебе в спальню?       — Нет! — Белль даже рассмеялась. — Да кто б ему позволил… Нет. Я один раз рано встала, не спалось... хотела прокатиться верхом, а на конюшне встретила Гастона, ну и...       — На конюшне? — Румпельштильцхен растерялся.       Белль вдруг посерьезнела и загрустила.       — Он зажал меня у стены, полез под камзол... я тогда верхом в мужском платье ездила... кхм... неприятно так, странно было, когда он своими потными руками... я хотела закричать, но подумала, тогда он скажет, что это я его соблазнила, уведет войска, а я так и так — оплата за его помощь в войне... Да мне и самой уже любопытно было: ну вокруг-то прислуга, солдаты всякое болтают, а я — наивная дурочка... а он — с намеками... Потом он попытался меня поцеловать, чуть губу не прокусил... и приказал развернуться и встать на колени... я и не поняла сразу, чего он хочет... и не видела толком... он закинул полы камзола мне на спину и долго ругался, расстегивая и снимая с меня штаны. Было, скорее, холодно просто, чем противно или приятно. А он поставил меня как ему надо на четвереньки и все сделал... быстро и немного больно... Я даже плакала-то не от боли, а от обиды, что — это все, вот все девчачьи шепотки, все грязные намеки, все книжные восторги — все это сводится к нескольким движением непонятно чего в твоей... твоих... ну... А когда я обернулась, одеваясь, то увидела кровь на... — тогда я даже не могла назвать это «членом», — а... а он посмотрел на мое зареванное лицо, усмехнулся и сказал, что знает способ заставить меня заплакать второй раз...       — И какой же?       — Сказал… что поймай он меня в библиотеке, после этого стер бы кровь страницей из книги... Я в тот день сказалась больной, а сама проревела до вечера и для себя решила, что, ну, у него вот такой недостаток: не романтик он… А он еще и убийцей оказался...       Румпельштильцхен подумал, что зря он тогда дал засохнуть Гастону-цветку. Белль, ставя цветок в вазочку, явно подрезала ему как минимум ноги, а, обороти его Румпельштильцхен обратно в человека, то мог бы отрезать и другие части тела, медленно и по всем правилам казни за прелюбодеяние.       — А потом? — глухо спросил Румпельштильцхен.       Белль помолчала. «Не надо нам об этом говорить… — подумала она. — Зачем он вообще спросил? Зачем я ему рассказываю?»       Где-то в глубине сознания неприятный внутренний голос заметил: «Ты же сама хочешь все рассказать. Ты ж бедолагу как жилетку сейчас используешь. И он, кстати, не против.»       Белль подумала: «Все равно лучше, если я ему расскажу... вдруг кто-нибудь... молчать не будет, а Румпель — бах! — и уже от меня все знает… Да и мне так проще и… честнее, наверно… нет, все же проще...»       — А потом я решила, что с Темным, конечно, еще хуже... но точно лучше, наверняка лучше для моего дома, замка, для отца и людей вокруг. А ты... — у Белль удивленно приподнялись брови, — ты и правда меня как домохозяйку использовал. Вся эта пыль, чашки, стирка, готовка...       Румпельштильцхен криво улыбнулся. Он и не думал тогда о Белль как о любовнице. Ему казалось, что стирать его панталоны — дело куда более унизительное, чем отдаваться ему, чудовищу. И сейчас рассудил, что сильно ошибался.       — Почему-то каждый парень на моем пути стремился меня вые... — Белль осторожно покосилась на Румпельштильцхена и поправилась: — заняться со мной... этим... — «Как глупо, — подосадовала она мысленно, — это и любовью не назовешь, и слова секс в том мире не знали». — Даже израненный Робин Гуд... помнишь его, с луком такой?..       — Еще бы! А ты его защищала!       — Ну, честно говоря, он тогда только... кхм... целоваться полез, под юбку даже толком не... Вспомнил, что ему «некогда», — Белль усмехнулась и жестко добавила: — Да он просто не мог после твоих пыток. И не надо так ухмыляться! Пытать людей все равно нехорошо!       — А насиловать невест и чужих служанок — хорошо?       — Румпель... Скажи честно: Гастон тогда не просто пропал, верно? Мне сказали, он ехал освобождать меня. Ты постарался?       — Было дело, — нехотя признался Румпельштильцхен. — Герой погиб в схватке с чудовищем! — при этих словах его улыбка напомнила, скорее, оскал. — А если бы я знал...       — ... то ему было бы куда хуже, чем Робин Гуду, — подвела итог Белль и посчитала, что расспрашивать об этом Темного точно не стоит.       Оба неловко замолчали.       — Я не припомню, чтобы кто-то еще бывал в моем замке, когда там жила ты, — осторожно заметил Румпельштильцхен, явно требуя продолжения.       Белль дернула плечом.       — В замке — нет, а вне замка — пожалуйста, — она попыталась изобразить улыбку — не вышло. — Помнишь ту страшную... ммм... темнокожую ведьму и ее подружек? С щупальцами?       — Да, — Румпельштильцхен нахмурился, предугадывая дальнейший рассказ.       — Ты, по их мнению, долго шел, вот они и развлеклись... Малефисента и та, в собачьей шкуре — еще ничего, они даже ласковые были, особенно Мал... А потом Урсула — если я верно помню ее имя, — сказала, что нечего со мной носиться, я же у Темного в постели побывала, чего только не видела, и... и... — Белль остановилась. «Вот этого не стоило вспоминать,» — подумала она, но было поздно.       — Что — и? — Темный, который тогда еще ни пальцем не тронул свою служанку, сейчас пошел красными пятнами от негодования и смущения.       — Щупальцами, — едва выговорила Белль, — склизко, скользко... мокро и сопливо, по всему телу... а эти штучки мелкие... присоски, что ли, на щупальцах... у меня же вся грудь после нее была в маленьких круглых синяках... Слава Богу, ты этого не видел! Я так боялась!       — Чего ты боялась, милая? — видя, что ее начинает потряхивать, Румпельштильцхен осторожно приобнял Белль за плечи. Она всхлипнула.       — Я не знаю! Я… я представляла, как ты… посчитаешь меня раз… развратной девкой… продажной… хотя это, наверно, и было бы верно... А еще я представляла, как ты побежишь эту с щупальцами убивать. Я же заметила уже, как ты на меня смотришь! Вот, думаю, из-за маленькой развратной девки два мага повздорят. Все же вокруг на воздух взлетит!       — Ты не развратная и не продажная, — заверил ее Румпельштильцхен, — ты же… не по своей воле.       — Но ведь я… могла… наверно... привлечь к себе… мужским костюмом или декольте...       — Я — живое доказательство, что ни костюм мужской, ни чужое декольте не делают из человека похотливое животное.       Белль вздохнула. «Лучше бы делали… похотливое… чудовище».       — Румпель, можно я дальше расскажу?.. Я уже не могу... мне нужно...       — Рассказывай, — он погладил ее по волосам.       — А помнишь, — вдруг улыбнулась Белль, — как ты меня после поцелуя в камеру швырнул?       — Помню.       — Я тогда решила: ну все, еще один любитель повытирать член о книжки... а ты ушел.       — Надо было остаться?       — Кто знает? Может, и не было бы потом всего этого... — Белль шумно вздохнула. — А я за порогом замка так разревелась, так расстроилась... дошла до ближайшей таверны — а там гномы...       — О боже...       — Прости, прости, Румпель, мне надо это кому-то рассказать... это правда так тяжело, оказывается, я просто забыла… я думала, что это все прошло...       — Зря я спросил.       — Нет, не зря! Тебе было бы легче, пойди я с этим рассказом к Арчи?       — Х-х-ха.       — Вот я и прошу: выслушай меня, Румпель! А потом что хочешь делай: хоть выгоняй, хоть наказывай!..       — Ох, совсем ты у меня дурочка... так что там с гномами?       — Я не удержалась… Там было по-сумасшедшему вкусное пиво… я напилась так, что только утром… днем проснулась голая в постели с Ворчуном. И все. Больше я ничего не помню. Он только извинялся, а мне было тошно и хотелось отрезать отдельно часть себя и отдать всем этим пьяницам, а самой вернуться к тебе, говорить с тобой, делать чай, вытирать пыль, чтобы никто не... — Белль снова всхлипнула. Ворчун был не худшим ее любовником, но и тогда, и сейчас он оставался лишь средством заглушить боль одиночества и разлуки. — А через пару дней пришел сам не свой: его в ту ночь его фея бросила. Мне так стало его жаль, он же был совсем как я перед тем… в общем... я с ним еще раз... но это был с ним последний! Он после посоветовал мне сходить половить яогуая. Я-то думала — просто вывести меня из таверны, где уже все на меня поглядывали, а он так меня с Мулан сводил. Решил — двум девчонкам всяко безопаснее, даже в постели... Я тогда немного подзабыла присоски... — Белль неловко улыбнулась, — но у Мулан несчастная любовь, ты же знаешь, что ей я… Она ушла. И на этом мои геройские приключения закончились, остались только тюремные.       — Регина?       — Она знаешь сколько вокруг меня ходила?.. И так, и эдак заигрывала, облизывалась... Не знаю, может, решала, а не отдать ли меня по кругу стражникам... Но Регина очень старалась, когда дошло до дела. Кажется, она меня всерьез соблазняла. И я почти соблазнилась. Ну, после ее приходов жизнь в башне становилась не так тяжка — это точно. Жаль, конечно, что она меня ни разу не спустила с цепи — в кандалах, знаешь ли, это все неудобно...       — Подожди-подожди! Она держала тебя на цепи?!       Белль кивнула.       — И из-за этого меня не сразу смог выкрасть у нее капитан Крюк.       — Он-то там как оказался? — еле процедил сквозь зубы побелевший от гнева Румпельштильцхен.       — А он тебя искал. Не смог с ходу вскрыть замок, потом я сказала, что помогать ему не буду, а он плюнул, говорит — «Я что, зря сюда лез? А ну иди сюда...» Ох, я не помню, как он меня обозвал, но было ужасно обидно и несправедливо. И он без проволочек, несмотря на мои крики и попытки врезать ему в челюсть, завалил меня на койку и...       — Я понял, — прервал ее Голд, не в силах выслушивать подробности.       — Ну да. А потом зашла Регина, посмеялась и куда-то его увела. И до проклятия все было тихо...       — Что было в больнице? — предупредил Румпельштильцхен следующую часть ее рассказа.       — Ничего, — пожала плечами Белль. — Что может быть в больнице? Регина нашла себе другие развлечения, а, кроме нее никто обо мне не знал.       Румпельштильцхен незаметно перевел дух, а Белль сказала:       — Доктор Вейл иногда заходил. Он был всегда такой милый, грустный, усталый... ласковый и теплый... Иногда он засыпал со мной до утра на больничной койке — жутко неудобно там вдвоем. И он всегда был так благодарен за каждую частичку тепла...       Румпельштильцхен закрыл лицо руками.       Белль, казалось, не обратила на это внимания.       — А потом появился Джефферсон. Я думала — он как Крюк, а он вообще меня не тронул. Такой сосредоточенный, злой был, отправил меня к тебе, — Белль остановилась, а затем, запинаясь, продолжила: — Я… я хотела, чтобы все стало иначе. После поцелуя того злосчастного еще хотела… Регина тогда не зря сказала, что… «поцелуя не было»... А когда… он случился… все пошло не так. И сегодня опять все пошло не так...       Они молчали бесконечно долго. Гнев и злость Голда сменились досадой, замешанной на ненависти к самому себе. Он даже вспомнил, как когда-то давно не ринулся на первый зов девушки из далекого замка — именно тогда ее отец привел в дом жениха-насильника с войском. Голд вспоминал, как Белль сутками мелькала перед ним — свежая, милая, нежная, — а он боялся ее тронуть, боялся обидеть хоть намеком на плотские желания. Уж лучше б он с первого вечера уволок ее к себе в спальню.       — Я как будто пустая, — вдруг проговорила Белль. Ее голос оглушал в ночной тишине дома. — Как будто все это время у меня внутри копилась-копилась ржавчина, а сейчас я ее соскребла и вымела.       Она подняла взгляд на Голда. По ее щекам струились блестящие дорожки слез. Голд медленно притянул Белль к себе, и она разрыдалась. Прошло с четверть часа прежде, чем ее плечи перестали трястись, а дыхание выровнялось.       — Белль?       — М? — она произнесла это коротко, уткнувшись в его халат.       — Давай я тебе сделаю хорошего чаю. А? С коньяком. И пойдем спать. Больше никто, кроме меня, никогда тебя не тронет. Ни присосками, ни в кандалах, ни сзади на конюшне...       — Можно, ты меня тоже не будешь сегодня трогать? О нет-нет, — она потянулась и обняла его, когда он, нахмурившись, отстранился. — Обними меня. Только так сегодня больше не надо, хорошо?       — Хорошо, Белль.       Они пили чай большими глотками. Белль грызла печенье, Голд рассеянно крутил чайную ложку. До верхнего этажа они так и не дошли — легли на диванах в гостиной, друг напротив друга. Их разделял журнальный столик.       — Румпель, — тихо в темноте позвала Белль.       — Что?       Она вздохнула, но больше ничего не сказала.