hada

— Просто так вышло, — рыжие завитки ее волос пробираются сквозь его музыкальные пальцы, — прости меня… Он поднимает глаза, но образ сестры, живой и улыбающейся, исчезает также резко как появляется. Он тянет руку в попытках удержать ее, но Марина, со смехом, растворяется в воздухе. — Стой! — он обессиленно падает на спину, — Постой! — он шепчет надрывно, но практически беззвучно. Боль жгутом обхватывает его грудь, чувство вины практически заставляет задохнуться, а отчаяние от внезапного одиночества давит на плечи огромным многотонным сводом. На самом деле оглядываясь он видит всю ту же картину что видел каждый день на протяжении многих лет: огромное панорамное окно c видом на океан, плакаты — остатки юношеского задора и беспечности, ноутбук на столе, книги на бесконечных полках, семейный портрет на тумбочке слева. Он, мама. Отец. И Марина. Рыжая бестия, зеленоглазая нимфа сошедшая со страниц книг, босыми ногами ступает по песку и что-то кричит ему, смеясь. — Гусман! — в его сторону летит белоснежное парео, а сестра не оборачиваясь бежит в сторону океана, — Гусман! Скорее! Глубокий вдох и картинка исчезает как испорченная пленка диафильма — по краям горит, выжигая из памяти воспоминание, оставляя после себя пепел дорожкой ведущий неизвестно куда. — Гусман! Ему не спрятаться от этого голоса — звонкого и такого родного, он в голове, он внутри него сжимает желудок и выкручивает сердце до зубного скрежета. — Как же так … — он прижимает колени к груди, — как же так, Марина? Будь сестра здесь она бы ответила. Откинула бы мешающую прядь со лба и с кривой полуулыбкой придумала бы ответ. Он тянется чтобы схватить ее за бледную руку с ногтями окрашенными темно-синим, но ведь это Марина и с ней не бывает так просто. С ней всегда было сложно. Только Марина могла быть такой простой и такой сложной одновременно. Только его сестра могла впутаться во что-то подобное и он бы не удивился если бы узнал что она самолично влезла в эту паутину из которой невозможно выбраться. Эти паучьи сети держали ее так крепко что даже старший брат не помог выкарабкаться. Эти паучьи сети лжи окутали ее так плотно как если бы были ее второй кожей. — Она послушает тебя, Гусман! — ах, Сэмуель, глупый ты мальчишка, разве она кого-то слушает? Разве возможно подчинить воду? Она послушно ударяется о твои ладони, а после распадаясь на миллионы капель стекает вниз и исчезает. «Не оправдывайся, Гусман» — жестко говорит он сам себе и прижимает ладони к лицу. Наедине с самим собой ты знаешь что виноват, что оставил ее на борту тонущего Титаника без спасательного жилета и без шлюпки, бросил на краю Эвереста без страховки. Ушел. Отмахнулся. Отмахнулся будто бы Марина была назойливой мухой которая мешала ему заниматься его делами. Заниматься чем? Попытками вытащить из мисс моральное совершенство хоть какую-то эмоцию, что оказалось впрочем, безуспешно. — Гусман! — ее голос прорезает тишину осевшую на стенах и на полу, он разлетается эхом и оставляет ржавое послевкусие во рту. Практически вкус крови. Вокруг нее было много крови. Волосы были практически красными, а кожа фарфоровой, глаза — потухшие и безучастные, но смотрели на него так пронзительно и так уничижительно. Его рубашка тоже была в крови, его лицо, кафель у бассейна, стеклянные стены, даже на Сэмуэле была ее кровь. Как в ней такой маленькой и хрупкой оказалось столько крови? Его оттаскивали от нее. Его пальцы крепко держали ее руки, холодные и безжизненные, он цеплялся за запястья, тонкие и безвольные, он обнимал ее плечи, умолял вернуться, умолял очнуться и плевать что все вокруг смотрят. Мальчишка Сэмуэль плакал, хлопая своими оленьими глазами, а Кристиана вывернуло неподалеку, Карла, с вытянутой как струной спиной, наблюдала за всей этой картиной, женщина-детектив и пара полицейских пытались оттащить его от тела сестры, а Лукреция рядом умоляла его отпустить Марину. Брат с сестрой — Омар и Надя, с неприкрытым ужасом в глазах цеплялись друг за друга прямо как Гусман цеплялся за свою сестру. Только его сестра была мертва. — Гусман! — она улыбается практически снисходительно, — Что с тобой, братик? Ты что-то приуныл. Марина. Зеленоглазая ведьма. Нимфа. Фея. Есть ли что-то что поможет исцелиться? Гусман переворачивается со спины на бок и перед его глазами океан. Бездонный, глубокого темно-синего цвета, бесконечный и опасный — окунешься с головой и не выплывешь. Как Марина. Беспокойный океан, отдающий бирюзой, со смертельными волнами и бесконечным дном. Марина — вода. — Гусман! — голос слишком настоящий и это не голос сестры. Он медленно поворачивается к источнику звука. Мама. — Твой костюм, — его мать хрипит из-за сорванного горла, — я подготовила. Скоро все соберутся, милый. Пора вставать. — Конечно, мама, — он натянуто обозначает улыбку разрезом от уха до уха — жутко пугающе и неестественно, — дай мне пять минут. — Попросить Лукрецию помочь тебе? — Нет! — звучит гораздо более резко чем он хотел бы себе позволить, но плевать. Он хоронит сестру. Парень отворачивается от матери к океану. — Мы ждем тебя внизу, Гусман. Звук удаляющихся каблуков успокаивает. У него есть еще несколько минут. — Братик, — ее тонкие пальцы находят его запястье и крепко его обхватывают, — как же так вышло? — нижняя губа у Марины выпирает потому что она обижена на него. — Прости меня, — он протягивает обе руки чтобы обхватить ее узкие плечи, обнять, прикрыть собой, защитить, спасти. Но слишком поздно. — Гусман, — у пятилетней Марины огромная копна рыжих кудряшек, — можно я останусь у тебя? — Снова океан? — у Гусмана острые коленки и локти, а для шестилетнего мальчишки он слишком высокий и умный. Сестра молчит. Широко улыбаясь он откидывает свое одеяло и хлопает по свободному месту рядом с собой. — Идем, глупышка. Ее волосы практически везде, они пахнут яблоками и медом и щекочут ему нос. — Марина значит «морская», ты знала? — спрашивает он у нее и его рыжеволосая фея энергично кивает головой. — Значит ты не должна бояться воды. А океан — это вода. — Он так шумит… — Он шумит потому что зовет тебя к себе, Марина. Сестра молчит задумываясь над словами брата. — Я больше не буду бояться океана, — уверенно произносит она несколько секунд спустя, — завтра же я схожу к нему. — Я верну тебя океану, сестра. Соленые слезы расчерчивают дорожки по уставшему лицу Гусмана. Океан за его окном удовлетворенно шумит.