Золотая монета

...в фэйри, в святых или в мертвых королей. Нил Гейман, Американские боги

Эта земля не зеленее и не плодороднее той, далекой. Эта земля горячая, жадная, она много отнимает — но и немало дает взамен. Отдай ей жизнь прежнюю — и она поменяет ее на новую. «Лучше старой!» — хохочут рыжие ребята, ловят соленый морской ветер, топают башмаками по сходням. Они уплывают, спасаясь от раззявленной пасти голода, бесстрашно бросаясь в объятия морских волн, — и прибывают в назначенный час на берег. И это хорошо. Суини ходит между ними, неотличимый от прочих. Высокий рыжий ирландец в зеленом — по таким приметам арестовали пол-Дублина, слыхали? Не слыхали? Так правда! Суини хлопает их по плечам, подбадривает, не дает пасть духом. Он притопывает, ежится, все время растирает большие ладони, будто бы мерзнет — но здесь, на диковинной земле-за-морем, вовсе не холодно. «Согреемся, друзья?» — говорит он, и люди идут за ним, как крысы за дудочкой его древнего собрата. Потом люди его не вспомнят. Мол, был какой-то парень, пил с нами, а потом ушел. Или и не было его, парня этого? Но пока Суини, который совсем не скоро станет сумасшедшим Суини, сидит в кругу детей Миля и говорит с ними как с равными — как с выросшими детьми, занявшими место за семейным столом. Суини добр, как бывала добра его Королева, навсегда оставшаяся за морем. Суини щедр, как бывал щедр его Король, уснувший вечным сном под Холмами. «Эта земля для нас, друзья, — говорит он и со стуком ставит кружку на стол. — Хорошая земля». С ним соглашаются и тут же забывают, о чем он говорил. Слова народа Холмов никто никогда не помнит. Раньше... кажется, раньше — до жрецов распятого бога — все было иначе. Раньше... Суини уходит в чужую черную ночь, оставляя за спиной душный чад людского веселья. Он топчет башмаками чужую черную землю и думает — ты станешь моей, ничья земля. Ты будешь принадлежать нам всем, о новый зеленый остров. Время здесь идет медленно. Земля будто спит, как заколдованная принцесса, и не древним богам с чужих берегов дано разбудить ее. Но люди, помолившись распятому, ставят на порог блюдца с молоком. Суини улыбается, когда кладет монетку на подоконник — к утру она станет сухим листом, если никто не найдет ее ночью. Если найдет — тоже станет, но подарит крохотный лучик лживой надежды. Таковы дары народа Холмов — даже там, где нет никаких Холмов. Суини бродит по земле, вглядываясь в лица людей и богов. Ветер носит его, как осенний лист, то поднимая ввысь, то швыряя вниз. Он щедро рассыпает золото, не жалея, он пьет с мужчинами и любит женщин. Он бродит вдоль железнодорожных путей, он следит взглядом за самолетами, и ему кажется, что ничего не изменилось. Вино по-прежнему горячит кровь, женщины улыбаются и ластятся, мужчины ведут степенные разговоры, но что-то огромное и тяжелое близится, как гроза, как войско фоморов, как... Суини не хочет об этом думать. Если фоморы пришли сюда вместе с ним, то сейчас они так же шатаются по чужой земле, не имея пристанища. Золотые монеты сыплются из его ладоней и обращаются сухими листьями, не долетев до земли. Кто-то далекий хохочет над ним, но этот смех не узнать. Когда он обнимает очередную женщину, безымянную, ласковую, похожую на спелое яблоко с прозрачной кожей и медовой мякотью, он зачем-то говорит ей: — Знаешь, я король. — Знаю, — отвечает она и смеется, запрокидывая голову, — каждый ирландец либо король, либо потомок королей. А ты знаешь, что тебя ждет, король? У нее такой мелодичный голос. Слишком мелодичный — иногда кажется, что еще чуть-чуть, на полтона выше, и он начнет резать уши. Но сейчас он таков, что в нем хочется утонуть. Суини вспоминает — такие голоса бывают только у юных ведьм, речных русалок и королевских певцов. У тех, кто... У нее такое красивое лицо — похожее одновременно на все красивые лица в мире. Будто бы все земные женщины заключены в одной. Такие лица бывают у ланнан ши, у кэльпи-перевертышей, у бедных обманок, у... У тех, кто... Он выбрасывает все это из головы. Женщина ждет ответа. — Плаха, — он смотрит в окно на кровавый густой закат, — каждого короля в этом гребаном мире ждет плаха. — Хуже, — говорит женщина, и ее глаза в полумраке вспыхивают белым и черным. — Забвение. Здесь нет места ни фэйри, ни святым, ни мертвым королям. За окном сгущаются тучи и молнии бьют по крышам людских домов. — Забвение, — повторяет она. Белое тело идет полосами и рябью и исчезает. Тогда Суини, который уже совсем скоро станет Сумасшедшим Суини, понимает, с кем говорил и кого обнимал, и его пробирает запоздалая дрожь. — Еще посмотрим, — щурится он, сжимая в кулаке самую бесценную монетку. — Посмотрим, кто тут король Америки. Золотое солнышко согревает его пальцы.