Венец из крови и зеркал

      В тот день дождь пах тяжёлым дымом, валившим от костерка с влажными листьями и ветками, тугими и упругими, совсем не подходящими для огня.       Пламя мелко взвивалось и яростно пыталось отвоевать свое обжигающее право греть и принимать жертву из сырого дерева.       Кожа под тонкой льняной рубахой и штанами покрылась колкими мурашками, и молодой мужчина сильнее кутался в меховую накидку — одна из немногих вещей в его пещере.       Он не помнил своего имени.       Не помнил, кто он и откуда — воспоминания были покрыты туманом тайны, а любые попытки вспомнить приводили к сильной головной боли и такой слабости, что его сразу начинало мутить. Он умел охотиться, ладони в мозолях и мелких заживших ссадинах сами ловко натягивали тетиву и выпускали стрелы, ставили ловушки и капканы. За стенами пещеры наступала холодная и тёмная осень, и надо было заниматься обустройством внутри в преддверии долгой зимы.       В отсветах костра он смотрел на свои руки, покрытые изгибами рисунков змей, которые казались немного живыми. В них словно… ощущалась волшба. Тайна.       Та, что скреблась в тревожных снах и не давала покоя.       Он бы ушёл подальше отсюда — к людям, нормальному дому, очагу и деревянным стенам. Вот только за его спиной тяжёлой тенью громоздилось чёрное зеркало, высокое, в человеческий рост, с рамой с вязью то ли букв, то ли просто рисунков.       Стоило уйти от пещеры далеко — и он чувствовал, как сквозь кожу будто прорастают зеркальные осколки, ранящие и колкие, а от них змеи на коже мазались горячей кровью с солоноватым привкусом.       Зеркало шептало и казалось живым.       Иногда сил не хватало, и в отчаянной злобе он царапал и бил кулаками по безжизненной поверхности, чувствуя себя разбитым внутри, расколотым надвое. Внутри не хватало какого-то куска, вырванного чьей-то злой волей.       Запертый в границах, без воспоминаний и в полном одиночестве он проводил ночи в тоскливом существовании.       Он согласился бы на любого собеседника, хоть какой-нибудь живой голос. Одно крепкое рукопожатие, чаша вина на двоих, да просто молчание за одним костром!       Поворошив тлеющие угольки толстой и обуглившейся с одной стороны палкой, он хмуро смотрел на затяжной дождь в проёме пещеры, да сам не заметил как, наконец, пригревшись в мехе, уснул.              Его разбудил шум. Сначала он не поверил.       Фырканье лошадей, негромкие голоса, лязг то ли оружия, то ли доспехов — что-то из снов и видений, о которых он ничего не помнил.       Сердце отчаянно билось. Даже если его пришли убивать — он хотя бы увидит живых людей.       Светлый проход перегородила тёмная фигура, явно всматривающаяся в темень пещеры.       — Есть здесь кто?       — Да.       Голос звучал тихо — куда тише ударов горячего сердца.       — Выйди на свет. Мы ищем кое-кого, и хотели бы узнать, не встречал ли ты здесь в окрестностях кого-нибудь?       — Я один здесь. И поблизости нет ни души.       Он шел медленно и мягко, не опасаясь, но в таинственном предвкушении великого открытия.       Перед входом в пещеру собралось несколько человек. Один старец, опирающийся на крепкий посох, мужчина в богатых одеждах с властным лицом и гордой осанкой, женщина в простом платье и юнец, который насвистывал что-то себе под нос.       Женщина ахнула и шагнула к нему, явно смущенная своей реакцией. Старец хмыкнул.       — Далеко же тебя забросило.       — Мы знакомы?       Кажется, все удивились и переглянулись, обмениваясь взглядами. Только светловолосый юноша прошипел какие-то ругательства под нос.       — Ты ничего не помнишь, — с тоской выдохнула женщина.       От неё веяло чем-то родным, знакомым, близким. А ещё сказками и древними ритуалами с запахом крови и летним лесом.       — Я не… нет, не помню. Прошу простить, у меня недостаточно еды для всех.       — Ничего, у нас достаточно снеди, — встрял юноша и улыбнулся. — Представимся? Галахад.       — Я не знаю своего имени.       — Ты — Мордред, — тихо ответил старец, — и стоишь нынче перед своим отцом и матерью, королём Артуром и жрицей Авалона Морганой.       Мордред. Его имя, которое горчило на языке, вязало, как черноплодная рябина по осени, шептало о сказаниях древности.       Моргана вздохнула и предложила всё-таки поесть. Мордред наблюдал за суетой в своей пещере, ставшей вдруг совсем маленькой, слушал за вином историю, как они покинули Авалон, а он сам теперь хранитель зеркального прохода.       Он чувствовал себя и спокойно, и возбуждённо — он больше не один, теперь можно выбраться из пещеры. Уйти отсюда навсегда.       К вечеру Артур холодно заметил, что они вернутся завтра с лошадьми. Кажется, Моргана хотела возразить, но осеклась под взглядом короля.       Галахад казался самым безмятежным. Он задержался на несколько мгновений, пока остальные седлали лошадей, и с тоской спросил:       — Почему, Мордред?       — Что — почему?       — Почему ты убил Артура? Моргана едва успела привезти его на Авалон.       У него перехватило дыхание, а сердце обожгло льдом. Галахад явно принял его молчание за нежелание говорить и молча вышел из пещеры.       Той ночью Мордред царапал и бил зеркало, пока наконец оно не подернулось пеленой, и он не увидел собственное отражение — совсем в другом месте, в добротной одежде и явно не вымотанное одинокими ночами в пещере.       — Что ты хотел?       — Мы знакомы? — удивился Мордред, уже не зная, каким иллюзиям верить.       — Я — это ты. Так что…       — Я не понимаю.       — А, потеря памяти? Ты так хотел остаться на Авалоне, так хотел править и хранить его от зла… ты разделил свою — нашу — душу. Я — твой осколок, благородный рыцарь, каким ты хотел всегда быть. А то, что в мире людей… Авалон выплюнул из себя темный осколок. Мы повязаны зеркалом. И, знаешь, не уходи далеко. Мы не можем существовать друг без друга. А теперь — прощай. У меня дела.       Мордред остался во тьме пещеры, дрожа от ужаса. Убийца. Предатель. Принц, убивший короля.       Он вспоминал.       И понимал, что пленник темного Зазеркалья — куда хуже, чем отшельник в холодной пещере.