***
Хосок врывается в его комнату, как чёртов понос стучится в дверь посреди важного выступления — не то чтобы Чонгук не привык за годы знакомства, но, если верить экрану телефона, то проспал он всего ничего от столь восхитительно начавшейся субботы. Его сосед по квартире (точнее — владелец, ведь это скорее Чонгук тут на птичьих правах) — человек крайне весёлый, как друг — потрясающий, но иногда его бывает слишком много, да и идеи, которыми он обычно горит долго и маниакально, у него порой такие, что просто у виска пальцем. Определённо, очередная стоит того, чтобы будить проспавшего всего четыре часа Чонгука. — Рассказывай! — И Хосок падает на кровать рядом, а Чонгук закрывает лицо ладонями. — Что именно? — Причину твоего небольшого опоздания, конечно же. — Он буквально, мать вашу, слышит, как друг играет бровями. — Насколько я помню, когда ты пришёл с тренировки, то сказал, что выйдешь пропустить пару стаканчиков. Как так вышло, что это растянулось до пяти утра? — И хихикает тихо, за что получает в лицо подушкой. — Ну… как-то. — Но Чонгук не может удержать дурацкой улыбки, вспоминая то, как чужие полные губы ловко орудовали на его члене всего несколько часов назад, и прикрывает лицо ладонью. — От тебя пахнет сексом и мужской состоятельностью, ты в курсе, Чон Чонгук? — И он чувствует болезненный тычок в рёбра, от чего ойкает и начинает смеяться. — Выкладывай. Кого склеил? Когда свадьба? Чонгук на такое только лишь глаза закатывает в раздражении, ловя за хвост мысль, что у близкого друга и его родной матери больше общего, чем казалось сначала, а разговорчики на любимую тему начинаются с лаконичного «когда?». «Когда ты начнёшь уже с кем-то встречаться?» «Когда ты уже покажешь мне свою пассию?» «Когда ты, наконец, влюбишься?» «Когда ты эмоционально созреешь для того, чтобы связать себя таким страшным словом, как обязательства?» И если мамуле ещё можно наплести что-то про то, как любимый сын ещё не встретил ту самую, что секс вообще может быть только после свадьбы, что он вообще пропустил суровый жизненный урок о том, откуда берутся дети, то Хосок же просто дебил, иначе Чонгук уже начнёт сомневаться в своём речевом аппарате и умении грамотно формулировать слова в предложения. Потому что, во-первых, Чонгуку банально некогда сейчас с кем-то крутить шашни — давно некогда, лет с пятнадцати, как только он попал в танцевальную студию на серьёзной основе и с определёнными целями. Сложно слыть знаменитостью в определённых кругах, участвовать в конкурсах международного формата, колесить по стране (странам) туда-сюда, получать денежные призы и при этом выбирать розовых плюшевых медведей. Жизнь Чонгука зациклена до банального: тренировки — выступления, выступления — тренировки, ни к чему не обязывающий трах раз в пару недель. Ему не нужны серьёзные отношения — якорь, что потянет ко дну и, не дай боже, побудит внутри желание… осесть. Пришвартоваться, преподавать танцы, приходить домой вечером и вдвоём пялиться в телек. Во-вторых, чья бы корова мычала, король случайных связей Чон Хосок. Их знакомство два года назад состоялось как в сопливой дораме: на каком-то очередном танцевальном сборище, которое плавно переросло в масштабные формы корпоратива и всеобщей попойки, где Чонгук получил разряд поддатого интереса между лопаток и ответил своим. Хосок, он тоже знаменитость, тоже много выступает, ставит хореографию айдолам, заключает контракты и конкурент, вообще-то, но втрахивать его в тонкую стенку туалетной кабинки, зажимая рот ладонью, было приятно, а неожиданный звонок через неделю после волнительного события, где Хосок уточнил, не хочет ли Чонгук работать вместе, удивил. Но они действительно начали неплохо танцевать вместе — сначала, потому что потом произвели фурор, срывая куш за кушем. А потом Чонгук нашёл свои вещи у хёна в квартире. Потому что отсюда ближе до студии, потому что Хосок охренительный и потому что друг настоящий — и не больше. — Ты заебал, — с любовью в голосе говорит Хосоку Чонгук, а тот гикает гиеной, но всё равно подпирает кулаком щёку и смотрит выжидающе. — Блять. Блондин. Охренительный. Сосёт как чёртов господь. У меня посыпались искры из глаз и нарушилась речевая функция после оргазма. — Ты спросил у него имя или взял номер хотя бы? — На хрена? Я не ищу отношений, хён, запомни уже. — Да даже не для отношений. Не кажется ли тебе неплохой идеей иметь в списке контактов лёгкого на подъём парня, который отлично делает минет? А сколько талантов ещё осталось загадкой! — Ты просто хочешь сообразить на троих, признай это. — Не могу отрицать, как и тот факт, что ты отвратителен, глуп и недальновиден!***
«Нам нужен третий для хореографии, которую я хочу поставить на конкурс», — говорит Хосок неделю назад, и Чонгук вздрагивает, с ужасом думая о том, что третьего танцора он точно не выдержит, но идея стопорится заглохшим двигателем и дальше не идёт — и это успокаивает. Ровно до обеда в субботу. — В общем, — говорит Хосок, набив щёки рисом, — я договорился с Джин-щи, владельцем студии. — О чём? — И Чонгук отвлекается от гипнотизирования рамёна, поднимает глаза и сталкивается со взглядом хёна, в котором явственно читается «ты дебил?». — Конкурс. Я говорил тебе, что поставлю что-то очень крутое, но нужен третий. С завтрашнего дня у нас начинается кастинг. Я надеюсь, мы сможем отобрать кого-нибудь. Чонгук почти что давится. Но уныло кивает, потому что осознаёт: спорить себе дороже, проще сработаться с незнакомым человеком, тем более, что это всего-то на несколько месяцев. …Он чувствует себя директором компании по производству айдолов Республики Корея. Или же по производству игрушек из хуёвого пластика — ещё не решил, но стойкая ассоциация с конвейером, заточенным под массу и количество, но отнюдь не качество, не покидает вот уже последние пару-тройку часов, а лицо Хосока мрачнеет всё больше с каждым его «мы обязательно перезвоним». Тэхён за дверью запускает народ по одному, засоряя общий чат бессмыслицей по типу «этот выглядит неплохо» или же «а вот этот симпатичный на рожу». — Я не понимаю, — наконец, изрекает Хосок к концу четвёртого часа, объявляя пятнадцатиминутный перерыв и роняя лицо на ладони. — Я не понимаю, почему все здесь напоминают непластичных кузнечников, но амбиций — жопой жуй? — Все хотят поплясать со знаменитыми танцорами. И сколько ты собираешься тут сидеть? — тянет устало Чонгук. — Это невыносимо. — Давай ещё три человека сегодня, а остальных перенесём на завтра? Напиши Тэхёну, что мы готовы продолжить. Чонгук кивает измученно, тянет руку к телефону, но тот оживает внезапно и на экран Чон уже смотрит с определённой долей недоумения, потому что… Ким Тэхён (19:44): !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! И точно такое же сообщение, повинуясь правилам группового чата, отображается на телефоне рядом сидящего хёна. Ким Тэхён (19:45): он разминается!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Хосок и Чонгук… переглядываются. Потом хмурятся, силясь понять, что же такое за дверью стоит, раз вызвало такую бурю эмоций. А затем младший берёт сотовый в руки и набирает простое «запускай», и дверь открывается мгновенно, заставив того пожалеть о решении, принятом с лёгкой руки. Как там было? Мир тесен? Случайности не случайны? Иначе Чонгук не может объяснить, почему на пороге появляется его небольшое вчерашнее приключение, за спиной которого Тэхён, широко улыбаясь, показывает два больших пальца, лучась восторгом насквозь. Чонгук слышит, как тихо присвистывает Хосок, выдавая это своё «какой красавчик». А красавчик стоит, широко распахнув свои невозможные глаза, и смотрит. На Чонгука. В упор. Прямо. Не мигая. А потом берёт себя в руки, улыбается пухлыми губами немного неловко и совершенно очаровательно по эстетическим меркам, и голос его, звонкий, обволакивающе-мягкий, отлетает от зеркальных стен Чонгуку прямо в чёртовы уши, заставляя вернуться в тот самый момент, когда он тихо шептал «я хочу отсосать тебе»: — Добрый вечер. Меня зовут Пак Чимин. — Привет, Пак Чимин, — широко улыбается Хосок, а Чонгук прямо кожей чувствует это витающее в воздухе «пожалуйста, окажись охуенным». — Я Чон Хосок, это — Чон Чонгук. Покажешь нам что-нибудь интересное? — Разумеется, — смеётся Пак Чимин, тряхнув светлыми волосами, и снежно-белая футболка натягивается на его груди. А потом ставит на пол простую спортивную сумку, говорит название трека, который Чонгук лихорадочно находит на Naver, дабы звук заполнил помещение, снова улыбается робко. И показывает. … — Я завтра вышлю тебе всю информацию, — без остановки тарахтит Хосок уже последние двадцать минут и одно громогласное «кастинг закончен», находясь в состоянии эйфории и полнейшего восторга, прыгая визгливым щенком около Чимина, что кивает рассеяно, но, кажется, не слушает от слова совсем. Чонгук убирает аппаратуру, проверяет розетки в танцевальном зале, но всё равно чувствует на себе этот тягучий, цвета какао, взгляд, и повернуться не может. Потому что если посмотрит — значит, заинтересован. А Чонгук вовсе не, но мысли скачут вперёд разума, и очередная глупая, что звучит как «вот и ещё один талант найден», срывается и разбивается в пространстве под его ногами. Чонгук встряхивается, как собака, что из воды вылезла, и, смотав один провод, идёт к другому. — Ты охуенный! — визжит Хосок как свинья. — Ты уже второй человек за эти выходные, который говорит мне это, — смакуя двойное дно фразы, тянет Чимин, и кому-то здесь жгут глазами затылок. Чонгук спотыкается. … — Он тебя глазами жрал, — говорит Хосок, откинувшись выкрашенной в розовый башкой на стену и делая глоток пива. Чонгук, что сидит напротив и занимается ровно тем же, взвешивает, но недолго. Хосок, мать вашу, его лучший друг. Родной человек. В конце концов, он уже ему и без того уже много рассказал, просто теперь появилось больше конкретики. — Помнишь, хён, я рассказывал тебе о небольшом приключении с пятницы на субботу? — наконец, интересуется. Хосок молчит пару секунд, осмысляя. Складывая два и два, приходя к несложному выводу, а потом пучит глаза, немножечко давится и сипит: — Да ладно, в рот его ебать?! — Да, я же говорил: мне тогда очень понравилось, — не спорит Чонгук. И хён давится снова.***
С Чимином… несложно, на удивление. Он действительно чертовски красив, трудолюбив и обаятелен, а ещё очень талантлив, гибок, на лету схватывает и не прощает ошибок ни себе, ни окружающим. Хосок от него едва что не кипятком ссытся, распространяя по периметру ауру вселенского обожания, а Чонгук, чёрт возьми, признаёт: то, что поставил хён — это восхитительно и чертовски сложно, а ещё — что он бы хотел работать с Чимином и дальше. Первичный шок от неожиданной повторной встречи прошёл, не оставив и следа, и Чон отпускает ситуацию на самотёк: подумаешь, повеселились как-то ночью разок. Подумаешь, это было воистину охуительно, но, в конце концов, не ныкаться же по углам до самого конкурса, избегая случайных касаний и пересечения взглядов: с Хосоком у них тоже было своего рода небольшое приключение в самом начале знакомства, а сейчас они живут вместе и дружат не просто близко, а почти что сроднились душами. Единственное, что пугает — собственная реакция на Чимина: к нему влечёт магнитом всех окружающих, его хочется касаться так же, как и он сам любит неожиданно сгрести в охапку и мурлыкнуть «отлично поработали!». Чонгук здесь больше склоняется к эстетической составляющей вопроса, что кажется наиболее конструктивной — Пак определённо красив и не умеет этим пользоваться, в отличие от него самого. Этакий неогранённый алмаз, который даже не подозревает о том, какую власть может иметь, только если поймёт, как этого добиться. Но Чимин вовсе не выглядит тем человеком, которому нужно подобное. Чимин вообще, к слову, не похож на того, кто может упасть перед незнакомцем на колени в переулке и подарить ему самый лучший в его жизни минет. Он начитанный, интересный и очень, очень добрый, пусть иногда и вредный ужасно. Чонгук им не обмазывается, ни в коем случае, вы не подумайте. Но случай за клубом определённо бы повторил, а потом закрепил результат — и это пугает, потому что никогда, никогда прежде ему не хотелось сделать подобное с кем-то во второй, третий, пятый раз, а от мысли об этом дымится в штанах даже сейчас, когда они сидят в танцевальном зале вдвоём и собираются отрабатывать плавность переходов. Чимина он готов натягивать на свой член снова и снова. Снова и снова. Снова и… — Ты готов? — И это лицо перед его лицом, огромные глаза цвета горького шоколада — напротив его собственных, а шнурок простой широкой красной толстовки зажат в этих блядских губах. Чимин смотрит с лёгким удивлением и ожиданием и, кажется, кое-кто в этом помещении улетел в свои мысли чуточку дальше, чем планировал изначально. — Я хочу тебя, — срывается с губ раньше, чем Чонгук успевает подумать. Чимин моргает. Медленно, осмысляя, переваривая. А потом выдаёт, и если бы Чонгук не сидел на полу, то непременно на него рухнул. — Здесь нет камер? — Нет. — Кажется, он заикается, но это не точно. — Тогда подожди, я закрою дверь, чтобы нам никто не помешал.!ahzee — go gyal!
И действительно, мать вашу, идёт к двери, позволяя Чонгуку только тупо пялиться вслед на роскошную задницу, плохо скрываемую спортивными серыми штанами, и проворачивает язычок замка, чтобы, оборачиваясь, затем зацепиться за край толстовки и сбросить её прямо на пол, открывая вид на подтянутый рельефный пресс и упругую золотистую кожу. У Чонгука в голове на этом моменте замыкает так, будто на оголённые провода воду вылили: хорошее, огромное, полное ведро. В мозгу — ветер, и только одно потерянное «всё было так просто?». А Чимин подходит медленно, садится на корточки рядом, ведёт по чёрной чужой футболке пальцами, усеянными кольцами, и лишь мурлычет, улыбаясь краем рта: — Иногда, чтобы получить желаемое, достаточно просто попросить, Чонгукки. И давит на грудь, побуждая откинуться назад на руки и только смотреть глаза в глаза, не мигая. В груди воздуха мало, потому то, что перед ним сейчас восседает — это что-то совершенно прекрасное эстетически, невозможно притягательное, то, что совершенно не похоже на того Чимина, что приносит кофе на троих утром, лезет обниматься, шутит легко и весело и звонко смеётся, жмурясь и откидывая голову. И рассудка лишает тот факт, что такого Чимина Хосок не знает. Не в курсе, как играют мышцы на этих плечах, когда Пак, лаская чужое тело через ткань, спускается к нервно поджатому животу, очерчивает кубики, которыми не только он один, вообще-то, может похвастаться, а потом тянется ещё ниже и двумя пальцами расстёгивает тугую пуговицу джинс и ширинку сразу за ней. У Чонгука дыхание прерывается вслед за внеплановой остановкой сердца, а из лёгких выбивает весь воздух разом, когда Чимин тянется вперёд, касается его пересохших губ языком, чтобы потом наклонить голову и обхватить своими кожу на шее. Он определённо скрывает в себе не один талант, понимает Чон, чувствуя влажное и тёплое, чертовски интимное и возбуждающее прикосновение губ, что всасывают его кожу, дабы запечатлеть в будущем наверняка багровый засос. Этот рот, он знает, всегда работает по первому разряду. Не один талант, и он хотел бы узнать о каждом примерное всё и чуточку больше. Как целуется Чимин? Как выглядит его лицо, когда он кончает от горячего члена внутри него? Чонгуку эти вопросы кажутся жизненно важными, когда он протягивает руку и проводит раскрытой ладонью по чужой голой спине, ощущая, как дыхание блондина сбивается, а тело под рукой начинает подрагивать. Какие мы чувствительные, боже — и Чонгук садится удобнее, касается нежного места под чиминовым подбородком и тот выдыхает едва слышно, ведёт языком по пульсирующей жилке на шее, уперевшись руками в пол по бокам от чонгуковых бёдер, подтягивает себя ближе, плотнее, а потом поднимает лицо и, боже, целует. Целуется Чимин изумительно тоже, понимает Чонгук, позволяя чужому языку проникнуть в свой рот. Сначала неловко столкнуться с его собственным, а потом повести поцелуй — неспешно, тягуче, но от этого не менее жарко, провоцируя запутаться пальцами в мягких светлых волосах на затылке. Блондина колотит всем телом, когда Чон оттягивает пряди назад, заставляет откинуть голову открыто, доверчиво, сам обхватывает губами чужой вибрирующий кадык и буквально взгрызается, провоцируя того вдохнуть рвано и всхлипнуть. — А что, если придёт Хосок-хён? — хрипит Чимин, запуская прохладные руки под чужую футболку. От этого живот Чонгука пронзает судорогой, мышцы напрягаются ещё больше, а Пак ведёт руками вверх, выше, очерчивает рельефную грудь и смотрит глаза в глаза своими потемневшими от желания карими. Чонгука от этого встряхивает, как от тока ударом. — Тогда мы его не пустим, пусть наслаждается аудио сопровождением, — заверяет он и, отстранившись немного, стягивает с себя осточертевший, мешающий верх. Глаза Чимина распахиваются, изучают жадно; влажный чувственный рот приоткрывается, вбирает в себя воздух шумно, а потом Пак тянется, снова целует — влажно, до слюны по подбородку, мажет губами по острой линии чонгуковой челюсти, опускается ниже, очерчивает каждый чёртов кубик пресса и неожиданно Чон осознаёт, что ему нужно прямо сейчас для того, чтобы почувствовать себя полностью удовлетворённым жизнью. — Эй. — И, бог свидетель, вид этих глаз снизу вверх крышесносно великолепен. Век бы смотрел. У Чимина во взгляде дьяволы танцуют свои адские танцы. У Чимина во взгляде молния бьёт прямо в сердце Чонгука, рассыпая по периметру искры. У Чимина во взгляде готовность служить, и она добивает, размазывая мозг по черепной коробке. — Отсосёшь мне? — предлагает Чон, игнорируя упавшую на глаза тёмную чёлку, и полные губы внизу растягиваются в хитрой улыбке. — Ну, разумеется. Пак снова упирается ему в грудь ладонью, вынуждает лечь на холодный пол: от такого контраста у Чонгука толпы мурашек идут от загривка к копчику. Или от вида нависшего над ним невозможно привлекательного парня — ещё не решил. Чимин вновь целует. Глубоко, требовательно, остро и ярко, ведя руками вдоль рёбер, очерчивая каждое, заставляя дрожать. Чимин снова уходит вниз. Но не до конца, а обхватывая губами сосок, давит языком, обозначая своё внимание, держит баланс на коленях, тянется к собственным свободным штанам и спускает их до колена вместе с нижним бельём. Член у него аккуратный, небольшой, испещрённый аккуратными тонкими венами, безумно красивый, потемневший от притока крови, пульсирующий и с капелькой смазки, что срывается с головки и прокладывает себе вязкую дорожку вниз. Чонгук тянется рукой, осторожно обхватывая идеально ложащийся в ладонь ствол, очерчивает большим пальцем головку и на пробу ведёт рукой вверх, а затем — вниз, оттягивая тонкую нежную кожу. Чимина встряхивает. Как от тока, удовольствие видимо пронзает его от макушки до кончиков пальцев ног, и он мычит сдавленно, прикусывая чёртов сосок, и Чон тоже вздрагивает, не удерживаясь от блаженного выдоха и повторного движения рукой, потому что Чимин — это просто вау, то самое, что готово уничтожить Чонгука одним только взглядом, кажется. — П-подожди, — Чимин задыхается, и это — лучший звук, который Чонгуку только доводилось слышать. Весь Чимин — лучшее, что происходило с ним за этот двадцать один блядский год жизни, потому что случалось многое, но Пак, он как подарок на Рождество: волшебный, неожиданный. Абсолютно прекрасный. — Ты же не хочешь, чтобы всё закончилось раньше времени? — скулит Чимин, а сам морщится блаженно и утыкается лбом в чонгукову грудь, хрипло выстанывая своё просящее «нет», потому что двигать рукой тот и не думает прекращать. Что может быть лучше вида гибкого загорелого тела Чимина, что идёт блаженной волной от ягодиц к затылку, когда он подаётся бёдрами вперёд навстречу чужим пальцам, сочась смазкой и всхлипами, будто пропитанная губка — водой? Чонгук не знает. Чонгук не хочет знать. Чонгука ведёт от того, каким чувственным может быть другой человек, и власть над чужими эмоциями пьянит так, что сознание улетает куда-то к потолку, да там и растворяется. — Кажется, ты собирался что-то там делать? — интересуется Чонгук с насмешливой улыбкой, а сам едва не кончает в трусы просто потому, что Чимин поднимает лицо и смотрит своими влажными затуманенными глазами, губу закусив и, всхлипывая, толкается в его руку снова. Чонгук нащупывает одну особо вздувшуюся венку, с силой нажимает, осторожно царапает ногтем, а второй рукой бесцеремонно подтягивает блондина ближе к себе и, не сдержавшись, решает сделать кое-что такое, что не планировал изначально. То, что выходит за рамки. Чимин сосёт пальцы влажно, вязко. Обильно и густо, постанывая своим высоким чувственным голосом, от которого у Чонгука, если честно, сводит где-то под диафрагмой. Чимин обхватывает фаланги своими блядскими губами так плотно и нежно, запрокинув голову и продолжая виртуозно подаваться бёдрами навстречу, что мысль о минете, что казалась такой привлекательной, идёт на хуй большими шагами: кажется, просто этого вида достаточно для того, чтобы спустить. И Чонгук знает, что будет представлять во время дрочки в ванной усталыми прохладными вечерами, потому что губы эти, восхитительно нежные, плавят его как чёртову свечку, а шелковистые стенки щёк изнутри коротят те самые крупицы человека разумного, что ещё умудрились зацепиться за рёбра и удержаться, противостоя тайфуну «Пак, блядский, Чимин». Пак, блядский, Чимин, который выпускает его пальцы изо рта с пошлым звуком, вытягивая красный язык, на который хочется кончить немедленно. Но пока — рано, и Чонгук, сжимая чужой член чуть сильнее и провоцируя новую порцию тихих жалобных стонов, подаётся вперёд, целуя, отвлекая. А потом заводит руку за чужую спину с прогнутой поясницей и проникает в чужое тело двумя пальцами осторожно, но уверенно, тщательно прощупывая бархат тугих, но податливых стенок. Слишком податливых, — и Чон вздрагивает, пугаясь того самого, что поднимает голову в груди большой опасной змеёй, что, сощурившись, оглядывает всё его существо злым взглядом жёлтых глаз, осторожно разматывая тяжёлые кольца с переливающейся на свету чешуёй. Чимин растянут. Чимин с кем-то трахается? — Никого, — неожиданно роняет Пак, будто прочитав его мысли, дыша тяжело и снова глядя прямо в глаза, — Но если я скажу тебе кое-что, ты меня засмеёшь. — Попробуй, — вскинув брови, предлагает Чонгук, осторожно разводя пальцы внутри Чимина и с удовлетворением замечая чуткую и чувственную реакцию на такое своё действие. — Каждый раз, — Чимин, закусив губу, дрожа всем телом, прячет лицо в чонгуковом плече, подаётся сначала вперёд, толкаясь во всё ещё сомкнутые на своём члене пальцы, а потом назад, плотнее насаживаясь на другие, те, что орудуют глубоко внутри. Делает круговое движение нижней частью тела, стонет тихо, и движения его становятся резче, быстрее. — Каждый блядский раз я растягиваю себя перед тем, как прийти сюда. — Зачем? — У Чонгука рука затекла от не самой удобной позы, но заставить себя остановиться — это как всё равно, что сдохнуть. Потому что всё, что вытворяет с его пальцами Чимин — это не просто голое возбуждение. Это, сука, эстетика. Не каждый может одним движением тела, одними эмоциями передать то, как сильно он хочет другого человека, как много власти над его телом имеет кто-то иной, как честно он хочет, чтобы его мяли, подминали, ломали и чинили заново. Так вот: Чимин с этой задачей справляется на сотню по десятибалльной. — Потому что каждый раз надеюсь, что ты захочешь меня снова. Чонгук от этих слов задыхается. У Чонгука дым из ушей валить начинает. У Чонгука, кажется, лопаются штаны на хрен. А Чимин снова поднимает голову, улыбаясь виновато, и снова насаживается, жмурясь с особо громким стоном, и шепчет: — Добавь третий. И наблюдать за ним в момент ввода ещё одного пальца — это пиздец. Это кроет неистово, просто так, что тупо — смотреть во все глаза. На то, как быстро орудует по вспухшим губам этот чёртов язык, на то, как Чимин подаётся назад, закрыв глаза и откинув голову и тихо стонет, ускоряясь и почти что плача от чистой дозы удовольствия. Ткань спущенных до середины бедра штанов жалко трещит, но плевать: единственным музыкальным сопровождением, которое сейчас может всколыхнуть что-то внутри, является совокупность рваных выдохов Чонгука и громкие, уносящиеся к потолку, вскрики Чимина, что неожиданно обнимает за шею, не прекращая своих чёртовых движений тазом, целует, сильно кусая за нижнюю губу. И тогда Чонгук вспоминает, где они, а в голове у него рождается не идея, но неплохое предложение, что растягивает губы в ухмылке. — Эй, Чимин. Посмотри направо. Вздрогнув, Пак открывает свои дурные глаза, и сначала жмурится было — Чонгук ускоряет движение пальцев, ввинчивая их внутрь чужого тела резче, а рукой на чужом пульсирующем, готовом вот-вот излиться, члене начиная работать грубее. Но Чон быстро лижет чужой подбородок, привлекая внимание, и блондин неуверенно поворачивает голову, губу закусив, а затем ахает. — Красиво, да? — мурлычет Чонгук ему на ухо, и Чимин стонет громко, захлёбывается в собственном крике, потому что кончает обильно и бурно, впиваясь зубами в основание шеи Чонгука, содрогаясь всем телом, пачкая свои серые штаны, чонгуковы чёрные джинсы и его руку, но не в силах остановиться толкаться сначала, выжимая из себя остатки удовольствия, сдавленно крича в чужую кожу и задыхаясь ещё больше. Потому что танцкласс. Потому что вид собственного отражения на зеркальных стенах, что по периметру, вынести сложно, а если ты и без того был на грани, то и вовсе невозможно. А потом всё же приходит в себя: мокрый от пота, с прилипшей ко лбу светлой чёлкой он позволяет Чонгуку извлечь из себя пальцы. Чимин повторно раскладывает того на полу, наконец-то сдёрнув его джинсы и боксеры. Чонгук на это только вздыхает с облегчением и понимает, что, в принципе, ему много не надо: и без того сейчас, кажется, сперма из ушей польётся просто из-за того, что он видел без малого полминуты назад и долгие, невыносимо тягучие секунды до. И сам всхлипывает, задыхаясь, когда губы Чимина накрывают его член, вбирают в себя знакомо и до основания, стонет, когда упирается головкой в чужую податливую глотку и каждой веной чувствует тесное скольжение туда, где теснее и уже. Чимин снова сладко мычит, обхватывая плотнее, втягивая щёки и рукой широко очерчивая тазовые косточки и косые мышцы, призывая трахнуть себя в рот хорошо, быстро и качественно — и что такое Чон Чонгук, чтобы ему отказать? А потому снова цепляется за светлые волосы на затылке, удерживая чужую голову недвижимой, и спускает себя с поводка, переходя на резкий, грубый темп. Чимин мычит, Чимин задыхается, у Чимина слюна Чонгуку на живот капает вперемешку со смазкой, а быстрые сглатывания только усугубляют ситуацию, вырывая у того крик за криком: Чон уже давно отпустил ситуацию и не думает о том, что их, возможно, кто-то может услышать, и стонет громко и рвано. И, может быть, он извращенец, но звуки того, как Чимин давится им, вид этих полуприкрытых в покорности глаз, сводит с ума. Добивает. И Чонгук снова кончает внутрь чужой глотки без всякого предупреждения, глубоко внутрь, удерживая чиминову голову и не позволяя отстраниться ни на миллиметр: более того, прижимая к себе плотнее и заставляя доставлять себе удовольствие языком и губами до самой последней капли, до самой слабой, затихающей фрикции. Когда Чимин, наконец, получает возможность выпустить его член, из уголка рта у него обильной струйкой вытекает великолепный коктейль из смазки, спермы и слюны, которую он слизывает языком, а остатки утирает тыльной стороной ладони. — Ты такой вкусный, Чонгукки. И, наклонившись, целует солоно, влажно и не стесняясь. …Когда Хосок появляется в зоне видимости спустя полчаса, то выглядит весёлым, довольным жизнью и едва не присвистывает, сверкая непонятным румянцем. Оглядывает их, отрабатывающих сложный переход из одного танцевального элемента в другой, на роже написано — доволен, как кот, по всем фронтам, а потом просит повторить тот момент, что с круговым движением голов, и — ай. До Чонгука не сразу доходит, почему друг застыл, брови вскинув, когда они с Чимином честно, синхронно и качественно выполняют поставленную задачу. Но стоит кинуть взгляд в сторону блондина, как смешок рвётся наружу сам собой. Потому что свежий, багровый засос. Потому что шея Чонгука наверняка пестрит тем же великолепием. Чимин смотрит в ответ и он видит, как до того тоже доходит то, что Хосок понял ещё первым, и тоже нервно смеётся. Хосок смотрит на них, как на предателей. — Как же вы заебали, в рот вас ебать. Чонгук поднимает вверх указательный палец и открывает рот было, но хён только быстро головой мотает, а на милом лице с узкими чертами читается вполне себе определённое «я понял, не продолжай».***
Спустя полтора месяца, за неделю до конкурса, Хосок решает устроить у них дома «расслабляющую» попойку, на которую в добровольно-принудительном порядке зовутся Тэхён и Чимин. Спустя полтора месяца — это спустя месяц и две недели. Спустя полтора месяца — это спустя сорок пять дней. Спустя полтора месяца — это спустя тысячу восемьдесят часов. Тишины. Чонгук ебёт себе мозг как пятнадцатилетняя правильная до мозга костей школьница-пубертатка, что идёт на золотую медаль и грант в универе, и только-только осознала, что такое половозрелость и мастурбация. Школьница-пубертатка, которая впервые в жизни своей решилась на такой отчаянный поступок как ложь маме с папой о том, что пошла на ночёвку к лучшей подруге, но по факту — на первую в жизни вечеринку, потому что там будет мальчик, который давно нравится. На этой самой вечеринке личная чонгукова девочка-пубертатка впервые в жизни нажралась как свиноблядь, и этот самый мальчик запустил пальцы в её невинные девичьи трусики и неумело, но всё же сделал приятно, а с новым учебным днём протрезвел и теперь сидит на соседнем ряду, очевидно алея щеками, но девочка — она на то и девочка, сидит и не понимает, что ей теперь делать, вот и выносит мозги подружкам. Любому взрослому человеку видно, как сильно этих двоих друг к другу тянет, но пятнадцатилетние — они те ещё короли драмы, и не пострадать день для них смерти подобно. Чонгуку давно не пятнадцать, а коробка переключения передач в штанах даёт понять, что и не девочка вовсе: но мозги ебёт себе так, как хотел бы ебать Чимина, что губу закусывает и отворачивается, смущаясь. Себе — а, заодно, и Хосоку, который в последнее время вообще какой-то до неположенного радостный и счастливый, и что он за друг и сосед-то такой, если не подгадит хёну настрой. Поэтому, да, Хосок трубит о пьянке в общем чате, называя её расслабляющей, но по факту — проясняющей, а Чонгуку хочется надеть на голову бумажный пакет с дырками для подачи кислорода и не снимать его всю оставшуюся жизнь. — Послушай, — говорит ему хён, расставляя на столе заказанные из ресторана токпокки и делая попытку нелегально урвать себе немного пулькоги, но получает по клешням и очевидно расстраивается. — Помнится мне, ты вообще не хотел отношений. — Я и не хочу, — отвечает ему Чонгук, на нервах всё же зажёвывая пикантный кусочек говядинки под возглас возмущения, — просто… — Просто втюхался в Чимина так, что мама не балуй, ага, а то мне не видно, — фыркает Хосок. — Хочешь честно, кладя руку на сердце? — Валяй, — уныло соглашается младший, оседая на диван и глядя на батарею готовых быть выпитыми бутылок соджу. — С вами двумя невозможно тренироваться. Вы дико бесите, — просто заявляет Хосок, пожимая плечами и цепляя палочками осьминожку. — В каком смысле? — В прямом, Чонгукки. Душно от тестостерона становится. Окошко так и тянет открыть. Нравишься ты ему, короче. И сильно нравишься. Так что потрахайтесь вы уже, наконец, скрепите, так сказать, отношения. Он тоже танцор, он тоже выступает и тренируется. Он не будет заставлять тебя сидеть дома и сам не будет ждать тебя с горячими пирожками, которые могут попортить твой пресс. Ну, лет до пятидесяти точно не будет. — А ты всё не теряешь надежды пристроить меня в добрые руки. — Конечно, не теряю. Я ведь охренительный друг, ты забыл? Чонгук на это лишь фыркает, смущённо прикрыв ладонью лицо. Хосок улыбается торжествующе и тема как-то сама заминается, постепенно сходя на нет. … — Джо Квон — настоящая заноза в заднице, которая не знает такого понятия как «свежее дыхание», — взмахнув палочками, заявляет Тэхён с видом знатока. — Он в восторге от вас двоих, но, будьте уверены, обязательно начнёт вонять, мол, по какой причине вы взяли в вашу «Spice Girls» новую Викторию Бэкхем. — И кивает в сторону потупившего взгляд Чимина. — В рот ебать этого Джо Квона, он не единственный судья на этом конкурсе, — пожимает плечами Чонгук, делая глоток соджу из стопки. — Чимин охуенно танцует. Ему придётся признать его мастерство. — Знаешь, основываясь на последних конкурсах, я могу сообщить тебе, что он не против, чтобы ты его это самое, — фыркает Тэхён. — Ты бы видел, как он тебя глазами жрёт. Не хочешь обеспечить вам победу на конкурсе? — Отказано, — с нулевыми эмоциями сообщает Чон. — Почему же? — вскидывает брови друг. — Я не делаю, «это самое», как ты выразился, с теми, кто мне не нравится, — отвечает Чонгук, и только через секунду после того, как Чимин давится пивом, понимает, что, блять, сморозил. Хосок неловкую двоякую фразу никак не комментирует, только мурлычет негромко какой-то незамысловатый мотивчик, агрессивно поедая кимчи с видом человека, который не ел лет десять, и, нет, его вины в том, что на столе всё же не хватает одной тарелки пулькоги, нет никакой. Тэхён непонимающе вскидывает бровь, глядя на блондина, но ответа, разумеется, не дожидается, а потому пожимает плечами и спешит отжать у хёна кимчи. Чонгук допивает свою стопку залпом. …Тэхён смертельно вырубается на диване Хосока и это становится проблемой для одного Чон Чонгука, потому что сдвинуть эту потяжелевшую от количества сожранного и выпитого тушу возможным не представляется. Пока он смотрит на блаженно сопящую рожу, чувствуя себя абсолютно несчастным человеком, идея сменить двухкомнатную квартиру на симпатичную трёшку где-нибудь далеко-далеко и немедленно, не кажется такой уж абсурдной, потому что ебальник у Чон Хосока в эту минуту максимально ехидный. Кричащий о том, что локацию своего сна он менять не собирается ни в коей мере, вне зависимости от того, пребывает на его ложе один Ким Тэхён или сотня их. А что это значит? Это значит, что Пак Чимин, что смущённо топчется за спиной Чон Чонгука и его хёна, спит в другой комнате. На другой кровати. Вместе с вышеупомянутым Чон Чонгуком. Школьница-пубертатка внутри этого самого Чон Чонгука тихо ахает, закатывает глаза и валится без чувств с диким грохотом. …Чонгук напряжён как блядская струна в этой всепоглощающей темноте, в которой слышит тяжёлое дыхание человека, что лежит всего в сантиметрах тридцати от него самого: человека, которого он хочет до искр из глаз, по которому сходит с ума, без которого дышать сложно, но рядом с которым дышать — ещё тяжелее. Чонгуку от Чимина в такой близости больно физически, у Чонгука челюсть сжата до онемения, а Чимин рядом совсем, да ещё и в одном нижнем белье, и глаза к мраку привыкли: если покоситься, то можно увидеть силуэт аккуратного носа и чёртовых полных губ, от желания потрогать которые сводит пальцы рук. «Каждый блядский раз я растягиваю себя перед тем, как прийти сюда» — неожиданно отдаётся в мозгу с громом и молнией, жарким воспоминанием, и Чонгук, судорожно выдохнув, чувствует, как кровь приливает к тому, что скрыто под тонким одеялом и тканью боксеров. Интересно, растянут ли Чимин сейчас? Готовился ли к тому, что, возможно, между ними двумя что-то, наконец, прояснится? Надеялся ли? «Потому что каждый раз надеюсь, что ты захочешь меня снова» — и грудь Чонгука огнём обжигает от очередной услужливо подкинутой мозгом картинки. Вот Чимин шепчет жаркое «я хочу отсосать тебе» в полумраке сумбурного утра с пятницы на субботу. Вот Чимин, блаженно запрокинув голову, наслаждается его пальцами глубоко внутри себя. Вот Чимин улыбается смущённо, по обыкновению принося кофе на троих. А вот Чимин, устало выдыхая, пытается выровнять дыхание, откидывая взмокшие после тренировки светлые пряди со лба, а в глазах его читается явственное «справился ли я сегодня?». По скромному мнению Чонгука, Чимин всегда справляется по высшему разряду и чуточку больше. Почему бы и самому Чонгуку не сделать всё как положено хоть один чёртов раз? «Нравишься ты ему, короче. И сильно нравишься. Так что потрахайтесь вы уже, наконец, скрепите, так сказать, отношения. Он тоже танцор, он тоже выступает и тренируется. Он не будет заставлять тебя сидеть дома и сам не будет ждать тебя с горячими пирожками, которые могут попортить твой пресс. Ну, лет до пятидесяти точно не будет». Чон поворачивает голову и вздрагивает, потому что сталкивается глазами с Чимином. Чимином, что сразу же взгляд отводит и выдыхает прерывисто, начиная внимательно изучать темноту потолка с таким видом, будто там есть ответы на самые вопросы века. Такие как, например, почему Чонгук не сделал ещё совсем ничего? В конце концов, это не он демонстрировал готовность прогнуться, поддаться, подчиниться. Не он, чёрт возьми, доставлял ртом удовольствие — и не единожды. Чонгук и сам вздыхает рвано, а потом отключает рассудок. Бьёт по кнопке отчаянно и резко, без права на то, чтобы передумать. Протягивает руку, касается обнажённой груди чужой и ведёт вниз, к кромке трусов: и чувствует, как останавливается чиминово сердце и как напрягается тело. Чонгук очень хочет сделать всё правильно, но опыта у него в отношениях столько же, сколько заполненности в дырке от бублика. — Подожди, — разрывает тишину тихий охрипший голос Чимина. С треском ломает, топчет без права на шаг назад, потому что… — Я не могу больше так. — Я тоже, — соглашается с ним Чон, чувствуя собственное сердце где-то в самой глотке. Чимин вздрагивает, поворачивает голову резко, смотрит своими глазами удивительными, широко распахнутыми, и в воздухе паузой зависает необходимость продолжить мысль, как бы ни было страшно до ужаса. — Я тоже… не могу. Я не хочу, чтобы это был просто трах. — И сглатывает шумно, переводя дыхание. — Не с тобой, Пак Чимин. И эта широкая улыбка, что разбивает миловидное лицо на две абсолютно счастливые половины — это как маленькая смерть для одного невыносимо глупого Чонгука. Как свет в конце тоннеля одновременно, как стимул к тому, чтобы жить. Весь Чимин рядом с ним сейчас, он такой чертовски уютный, привычный и тёплый и, бог свидетель, этого не хватало просто катастрофически все эти полтора месяца. Сорок пять дней. Тысячу восемьдесят часов. Чонгук не знает, кто целует первым, но результат его больше, чем просто устраивает. Чонгука плавит от Чимина, что сверху наваливается всем своим жарким и чувственным телом, Чимина, что стонет тихо в рот прямо. Чонгук немного сходит с ума, отъезжая сознанием, и возвращается для нового вдоха, чтобы трогать, целовать и тонуть в наслаждении: ощущение Чимина на нём, вокруг и везде — это космос. Последняя остановка, высшая инстанция — это просто, чёрт возьми, всё. Обнимая эти покатые плечи, беззастенчиво выстанывая в поцелуй одно только имя, он чувствует, что у блондина крепко стоит, да тот и не скрывает вовсе, сладко потираясь о чужой живот пахом. Сегодня всё будет, как нужно, решает Чонгук, ведя ногтями вдоль чужого позвоночника и получая в ответ чужую дрожь и сладкую вибрацию губ. Сегодня всё это наконец-то закончится, чтобы дать начало чему-то восхитительно новому, где будет только он и Пак Чимин. Но, а пока, он в его руках: такой отзывчивый, тактильный, чувствительный и чуткий до боли в груди, на каждое прикосновение реагирующий тихим поскуливанием и трепетным стоном. Чимина на нём колотит как при смерти, но Чонгук и сам умирает немного. Чимин проводит языком вниз по ещё сохраняющей запах персикового геля для душа шее и мурлычет огромным котом, вгрызаясь в чужую ключицу, помечая этим своим красноречивым «отныне моё», а у Чонгука перед глазами — точки тёмные и мысли скачут одна другой быстрее. Чимин вылизывает его шею так, будто это — что-то самое вкусное, притягательное и невозможное. Чимин тщетно пытается взять себя в руки, но срывается при каждой попытке как в пропасть вниз головой, потому что Чонгук очерчивает ладонями контур выступающих лопаток, мнёт кожу каждого выпирающего позвонка, провоцируя появление задушенных всхлипов и стонов. Чимин, он чертовски чувствительный. Чимин, он ужасно податливый. Чимин, он Чонгуку нравится так, что просто сердце — вынь да положь. И то, как Пак, покусывая его кожу, снова очерчивает языком ореол соска, нежно прихватывая зубами, пускает по венам разряд и да, Чонгук выгибается, постанывая как течная сука, позволяя стянуть с себя нижнее бельё и выкинуть на пол за ненадобностью. Блондин никуда не спешит, уделяет участку особо трепетно-влажное внимание, потираясь о чужое бедро взмокшей от естественной смазки тканью, быстро, рвано и будто ожидая быстрой разрядки или же мучая и себя, и партнёра, однако всё же ведёт вниз головой, где снова обдаёт дыханием чужое возбуждение. У Чонгука внутренности скручиваются в один чёртов узел при сладком воспоминании того, что Чимин умеет выделывать этими чёртовыми губами. Такие губы нужно запретить на законодательном уровне. Всего Чимина запретить нужно, потому что он невозможен и заставляет мозг вытекать через уши, особенно, когда снова вбирает в рот его член, заставляя тихо шипеть и подаваться навстречу бёдрами, желая более тесного, жаркого контакта. Но Чонгук силится держать себя в узде, толкаясь навстречу плавно, тянется рукой к чужому торсу, обозначая своё присутствие на чиминовом оголённом животе. Тот только стонет, посылая вибрацию из самого сердца к головке чонгукова члена, и сам подаётся вперёд в недвусмысленном намёке. Спустившись пальцами ниже, Чон с тихим поскуливанием обнаруживает то, что Пак возбуждён настолько, что головка члена покинула тесноту боксеров, и теперь выглядывает, прижатая к животу плотной резинкой, горячая, влажная, сочащаяся смазкой. Чонгук хочет почувствовать её вкус так сильно, что сводит скулы, и он решается на такой отчаянный шаг, чтобы мягко отстранить Чимина за плечи, но, встречая взгляд распахнутых в удивлении и даже испуге глаз, улыбается, фыркнув и, садясь, целует влажно и вязко. Чимин мычит в рот что-то нечленораздельное, почти что всхлипывает, а когда его переворачивают на спину — и вовсе затыкается, хлопая своими невозможными ресницами. Но ахает, смущается, как чёртов девственник, когда Чонгук, не думая долго, стягивает с него нижнее бельё и аккуратно дует на самую головку аккуратного члена. — Не… — раздаётся тихое сверху. — Замолчи, — предостерегают Чимина, и Пак замолкает, только ребро ладони закусывает, когда Чон осторожно обхватывает губами основание, давя языком на одну из венок, а потом и вовсе мажет снизу вверх широким движением, останавливаясь на самой чувствительной зоне, где насаживается ртом сам. Чимин, не выдержав, вскрикивает громко и недвусмысленно, подаваясь нижней частью тела навстречу. Чонгук ловит себя на мысли, что вовсе не против, чтобы его жёстко трахнули в рот. Чонгук понимает, что позволяет блондину спустить себя с поводка, когда чувствует пальцы, что цепляются за его отросшие тёмные волосы, а в груди разливается ликование. Расслабив глотку и заложив корень языка для лучшего скольжения, он поднимает глаза и едва не кончает, не прикоснувшись к себе, от вида Чимина, что, глаза закрыв, дышит рвано, закусывая губу, и только стонет тихо, подаваясь навстречу своими прекрасными бёдрами. Чон очевидно лишает его всякой воли. И он соврёт, если скажет, что ему не нравится подобный расклад событий, но куда интереснее становится такая простая мысль, как что Чимин сможет не выдержать? Доводить его до оргазма одним только минетом кажется идеей определённо кощунственной, а кто-то из них двоих явно зависим от тактильного контакта. Чонгук, размыкая губы, отстраняется, с удовлетворением замечая, как Пак на пробу толкается в воздух пару раз, а потом начинает хныкать ребёнком, но давится стоном, потому что, подхватив его под икрой, Чон ведёт носом по загорелой чистой коже, осенённый неожиданной мыслью. Чонгук чувствует, как напрягается чужое тело, потому что Чимин не понимает, что с ним планируют сделать, и это снова поднимает в душе волну ликования, потому что иногда, совсем редко, но Чонгук любит удивлять людей. Удивляет и сейчас, отстраняясь назад, царапая чужую лодыжку самым ногтем, и слыша это испуганное «неужели ты?..» Неужели, ага. — Пожалуйста, не… — начинает Чимин было свою старую песню, но мелко трясётся всем телом в предвкушении, а сам он давится собственными словами, когда Чонгук ведёт языком влажно и широко от самой пятки до подушечек стопы. Чимина в пояснице прогибает от таких поворотов событий, он цепляется пальцами за простынь, беспощадно сминая, его крик срывается с губ, но обрывается резко, сменяясь на частое-частое дыхание человека, который пытается стойко держаться изо всех сил. Но тщетно, потому что, прикусив ребро стопы, Чонгук поцелуями-укусами идёт вверх, к самым пальцам, где прикусывает перепонку между большим и указательным, а потом быстро скользит языком, обволакивая аккуратные фаланги, а потом погружая их в свой рот. Ощущения, по меркам Чонгука, должны быть запредельными, вязкими, мокрыми, яркими. Теория подтверждается практикой, потому что Чимин снова вскрикивает, подаваясь пахом в абсолютную пустоту, просто потому, что Чон нежно обсасывает подушечку нежного указательного пальца, осторожно насаживаясь ртом глубже и влажнее, чтобы отстраниться резко, заставляя блондина плыть в этом контрасте, и снова погрузить фаланги в жар собственного рта. — Чонгукки, пожалуйста!.. — прижав ладонь ко рту, глухо стонет Пак. Чонгук не прерывается, чтобы задать банальный до невозможности вопрос «пожалуйста что?», обдаёт горячим дыханием влажные от слюны пальцы и нежно прикусывает подушечки стоп снова, чередуя зубы с сильным нажатием языка. Чимин дышит так, будто вот-вот не выдержит. Будто вот-вот взорвётся, и Чонгук этого ждёт, ведя другой ладонью по чужому бедру, сгибая чужую ногу в колене, садится удобнее, насаживаясь ртом на большой палец и тихо постанывая, посылая к губам яркую вибрацию. Осторожно давит своим большим, тем, что, руки, на ствол чужого возбуждения, чувствуя сильную пульсацию. Кажется, Чимину действительно нравится, когда его трогают — во всех смыслах. Имеет ли Чон что-то против? Определённо, нет, и всасывает нежную упругую кожу под подушечкой пальца, даже не догадываясь, что именно это станет последней каплей: давясь криком, Чимин, трясясь, кончает себе на живот без какой-либо дополнительной стимуляции. Восхитительно, господи. И то, как Чимин мычит нечленораздельно, когда Чонгук переворачивает его на живот, для полноты ощущений проводя по ещё не опавшему стволу рукой — вдвойне восхитительно. Он, кажется, даже плачет от эмоций и только скулит в подушку, когда Чон, предварительно выдавив на пальцы содержимое смазки, которую хранит в прикроватной тумбочке, проникает в него сразу тремя — и не прогадывает, потому что Пак своей традиции верен и всё так же растягивает себя, очевидно, перед каждой встречей. Поэтому на этом этапе Чонгук не планирует задерживаться долго, наваливаясь сверху, заставляя блондина снова пошло прогнуться в пояснице, и только размягчает податливые стенки изнутри, не забывая нежно покусывать чужую ушную раковину. — У меня нет презерватива, но я чист. Честное слово. Я проверялся недавно, — шепчет на ухо тихо. — Всё в порядке, я тебе верю, — задыхаясь, почти беззвучно отвечает ему Чимин. И когда Чонгук входит в него, сначала медленно, до конца, блондин стонет блаженно, но только никакая подушка, увы, не спасает: слишком громко. Слишком чувственно. Слишком хорошо внутри Чимина, ёб вашу мать, и Чон не даёт толком привыкнуть к ощущениям ни себе, ни ему, хотя, возможно, отчасти потому, что ему дают такой зелёный свет, что от него в прямом смысле становится дурно: — Трахни меня как безвольную куклу, Чонгукки? — найдя в себе силы на то, чтобы обернуться и сверкнуть слабой улыбкой, предлагает ему Пак. И Чонгук срывается с цепи, мгновенно переходя на резкий, рваный темп, подхватывая расслабленного, податливого Чимина, прямо под грудью и прижимая к себе. Блондин губу закусывает в попытках держать себя, но только, чёрт возьми, выходит крайне дерьмово: у него снова стоит, а вторая рука Чонгука — прямо на его члене, надрачивает в такт этим рывкам, что глубоко внутри. — Можешь перестать стесняться, в соседней комнате нас давно услышали и счастья уже пожелали, — тихо советует Чимину Чонгук и, резко подхватывая его лёгкое тело, принимает вертикальное положение, усаживая на себя. Блондин откидывается затылком ему на плечо, глаза закрыв и вцепившись пальцами в накаченные бёдра, позволяя покрывать шею поцелуями той категории, что обязательно пёстро расцветут утром, и сам подаётся навстречу круговыми и поступательными движениями. Чимин весь — воплощение сексуальности. Чистая концентрация искусства и притягательности. Чонгук влюблён в него так сильно, боже. Настолько сильно, что срывается раньше, чем того хотел, резко переходя на более глубокие и ритмичные толчки, сжимая член Чимина в собственном кулаке так, что на грани боли, но для его партнёра это, кажется, тоже становится последней остановкой, потому что Чимина выгибает повторно и он снова пачкает себе живот и чонгуковы пальцы горячими вязкими каплями, сжимая в себе так тесно и жарко, что и сам Чонгук, скуля побитой собакой, изливается следом и позволяет резко утянуть себя на влажные простыни с вялой мыслью о том, что нет смысла менять их сейчас, потому что утром они повторят обязательно. …Чонгуку чертовски нравится лежать голым, обнимая Чимина и нежно покусывая чувствительный участок под кромкой волос на затылке. Блондина лениво и развязно ломает, но он не противится, прижимаясь спиной к чужой груди, но ровно до того момента, как Чон, оставив на обратной стороне шеи нежный поцелуй, говорит: — Так мы не хотим ничего прояснить? — А мы разве не скрепили союз прямо сейчас? — А, то есть это считается? — смеется Чонгук негромко в чужой изгиб шеи. — Чон Чонгук, если это не считается, то я даже не знаю, что тебе предложить, — смущённо хихикает Пак в пустоту и щёлкает пальцами, оставляя выставленным только указательный, когда из-за стены слышится протяжный низкий стон: — Боже, ну что за обитель разврата, а не квартира? Но мне нравится. А у его любовника в этот момент, кажется, Земля останавливается и начинает крутиться против своей оси. — Что? — выдохом в чужие светлые волосы. — Ты не знал, что Хосок-хён и Тэхён-щи встречаются? — удивлённо произносит Пак, всё же полуоборачиваясь и встречаясь с ним глазами. — Ты серьёзно сейчас? Чонгук хлопает глазами вместо ответа. — Ты слепой, Чон Чонгук, — закатывает Чимин глаза и качает головой.***
Джо Квон сосёт чонов член, но, увы, только в переносном смысле: судьи от Чимина в восторге, и даже раздача Чонгуком лечебных пиздюлей своему хёну за сокрытие важной, между прочим, информации, никак не влияет на их восхитительное выступление. Конкурс они всё же выигрывают. Кто бы сомневался, боже.