Бесконечный спор

— Жизнь лучше смерти, — говорит Присцилла. Она похожа на маленькое привидение: бледная из-за недостатка солнечного света, с растрёпанными локонами, что спускаются по плечам небрежной волной. Вместо шикарных нарядов, ярких корсетов и пышных юбок — лишь кружевная ночная рубашка: когда живёшь в подполье, не для кого наряжаться. — Всё-таки жизнь лучше смерти. А значит, сильнее. Джаспер молчит: нет той записи на радио, что могла бы обозначать его ответ. Сейчас эфир Нового Альбиона — сплошные криминальные сводки: жителям полицейского города-государства некогда думать о высоком. Он мог бы в сотый раз сыграть ей «Элизиум», но Присцилла слышала его столько раз, что уже сама заучила мотив. Поэтому Джаспер молчит, и в его молчании слышится: в чём смысл жизни, если приходиться жить почти что в подвале, хорониться в глубине дома, выходить лишь за продуктами и бояться, бояться, бояться? Это для неё, молодой девушки, которая могла бы сиять в высшем обществе. А для него — тем более: нет смысла жить, когда даже в лучшие годы такие, как вы, были для людей лишь потехой и способом унять скорбь. Что уж говорить о сегодняшнем дне, когда «кукол», оживших мертвецов, заключённых в механические тела, преследуют и уничтожают вместе с их владельцами. — Знаешь, — Присцилла вздыхает, — мне говорили, что я похожа на прабабушку. Это ведь она всё… придумала, верно? Твой ход. Верно. Анабелль Макалистер. Безумная влюблённая, что преодолела даже смерть в попытках воссоединиться с Джаспером — и сама пожалела о своём решении, скрыв свой секрет от всех и умерев в одиночестве, безвестной и позабытой даже родными. «Ты похожа», — хотел бы ответить Джаспер, но не может. А Присцилла и впрямь неуловимо напоминает прабабку. Механические шарниры едва слышно щёлкают, когда он вытаскивает из горстки карт одну и неспешно кладёт её на стол. — Ох. Похоже, эта игра и впрямь окажется бесконечной. Интересно, кто из нас— Игрок, а кто — Монах? Джаспер не сразу, но припоминает эту историю. Легенду о создании Нового Альбиона. О бесконечной игре в карты Монаха и Игрока, которые так и не закончили партию: Игрок почти выиграл, но у него прихватило сердце, и он погиб прямо за карточным столом. Значило ли это, что выиграл Монах? Если он символизировал смерть, в то время как Игрок всегда говорил о жизни? Ведь игра их была не столько игрой, сколько бесконечным спором, историей ни о чём, историей, в которой никогда не родится истина. Джаспер мог сказать, что смерть всегда побеждает. Жизнь может казаться стократ лучше, но рано или поздно смерть прервёт и её. Он знал это лучше многих других: он уже умирал раньше. Но радиомолчание лишило его голоса, и вместо слов Джаспер делает один лишь жест. Он вскидывает руку и указывает пальцем на Присциллу, на её чудесные локоны, на её светлые наивные глаза, что не видели света со времён катастрофы, случившейся ещё до рождения этой девочки. — Что? — она улыбается. — Хочешь сказать, я — Игрок? Джаспер кивает, и Присцилла смеётся, швыряет на стол замасленную карту. — Тогда ты — Монах! Тоже верно! Ты всегда такой скорбный и молчаливый… ха, а они ведь вроде как обещали закончить игру в другой жизни? Так, может, это она? Джаспер качает головой и вытаскивает из колоды новую карту. Ситуация на столе оборачивается странным образом: он вроде как начинает проигрывать, но пока это совсем не заметно, как будто до окончательного проигрыша может пройти ещё много лет. Игрок и Монах обещали вернуться в час, когда Новый Альбион укутает тьма. Закончить игру, определить, кто из них был прав. Для Джаспера было очевидно одно: права оказалась смерть. Если Джаспер и Присцилла повторят их историю, если Присцилла — воплощение Игрока, а он символизирует Монаха, значит, эта чудесная девочка должна будет умереть, чуть-чуть не завершив партию. Чуть-чуть не выиграв. Джаспер любил её и не мог допустить такого исхода. Поэтому продолжал играть. Поэтому молчал. Пусть жизнь для него, существа без голоса, без надежды и права на существование, была сущим адом, пусть он мечтал о смерти уже много лет — всё равно. Если это поможет спасти Присциллу от уготованной ей судьбы, Джаспер был готов играть и молчать ещё много лет. Поддерживать эту игру и этот спор бесконечными. Впрочем, по-настоящему бесконечными они вряд ли останутся: рано или поздно она поймёт, какие страдания ему причиняет это бессмысленное существование, и вряд ли сможет пережить это, как не пережила в своё время Анабелль. Но пока Джаспер мог продлить её жизнь — он играл. С ней, с миром, с собственным убеждением, что шептало ему: смерть всегда побеждает, победит и Присциллу. Пока есть возможность — пусть это светлое дитя верит в жизнь и любовь посреди развалин когда-то гордого Нового Альбиона. — И всё-таки жизнь сильнее смерти, — ещё раз вздыхает Присцилла и кладёт на стол карту. Усмехается, вскидывая на него светлые глаза. — Вот видишь, тебе даже нечего возразить. И Джаспер в очередной раз не включает ей Элизиум.