У нас всегда будет Париж

Август тысяча девятьсот двадцать пятого года упал на Париж тягучей медовой жарой, набился золотой пылью в трещины мостовых, порывами горячего ветра взвихрил маленькие смерчи в подворотнях, раскалил крыши мансард — вечного пристанища художников, поэтов, влюблённых и прочей бесприютной братии, расчертил метеоритами купол ночного неба на карту укреплений, которые никогда не будут взяты. Сумерки не приносили долгожданной прохлады, тонули в стрёкоте цикад, тарахтении ночных такси и громких голосах случайных прохожих. Где-то за линией горизонта глухо ворочался гром, и небо на востоке вздрагивало отголосками минувших сражений. Или это в такт эмигрантскому пульсу бился о чужие берега прибой незнакомых прежде морей: Стам-бул, Со-фи-я, Бел-град? А предательское сердце замирало на мгновение, чтобы выдать финальным горячим аккордом: Па-риж. Валерка близоруко улыбнулся в темноту мансарды. Его пальцы легко и бездумно скользили по влажному от пота плечу любовника — той самой нежной и рассеянной лаской, в которую неизменно переплавляется после соития даже самая жаркая страсть. — Чему радуетесь, юноша? — проговорил Пётр Сергеевич, затягиваясь сигарой и выпуская в полумрак съёмной комнаты идеально ровное кольцо душистого дыма. Валерка уже перестал удивляться способности Овечкина безошибочно угадывать его настроение по, казалось бы, мельчайшим признакам. К тому же вопрос не предполагал ответа. И эти ночи, и август, и Париж, и мансарда, которую они сняли на неделю у какого-то художника, и скрипучая неудобная кушетка, и холсты, повёрнутые изображениями к стене, и лоскуток звёздного неба в покатом окне — всё служило поводом для радости, всё было насквозь пропитано ею. — Вам, — коротко ответил Валерка. — Помилуйте, Валерий Михалыч, дайте мне хотя бы перевести дух, — с ласковой насмешкой произнёс Овечкин. — Я слишком стар для того, чтобы откликаться на каждый ваш комплимент. — А вы… уже… — Валерка смутился, вспомнив то, что они совсем недавно проделывали на узкой постели. Как вначале осторожно, а потом смелея с каждым движением, он ласкал тело любовника, путаясь пальцами в курчавых зарослях волос на груди. Как легонько прикусывал зубами твёрдые соски, а руки тем временем скользили ниже — по животу, по узкой дорожке волос, ведущих… Валерка почувствовал нарастающее возбуждение. Его член снова самым непристойным образом уткнулся в бедро Овечкина. — А вот этот комплимент я не могу оставить без внимания, — хрипло проговорил Пётр Сергеевич, откладывая сигару и впиваясь в Валеркин рот своими жёсткими губами, пахнущими табаком. Сильные пальцы нетерпеливо развели бедра, качнулись звезды в окне над головой, Валерка счастливо и мучительно простонал — хитрит штабс-капитан, ох хитрит, какая там старость… Слегка надкушенный с правого бока диск луны заглянул в мансардное окошко, осветив любовников, и тут же стыдливо спрятался за ближайшее облачко. Благословенный жаркий август тысяча девятьсот двадцать пятого раскинулся над ночным Парижем — городом-пристанищем страдающих душ, где ночи полнятся страстными вздохами и торопливыми клятвами в вечной верности и любви, а дни сладко утекают сквозь пальцы подтаявшим эскимо, и билеты в неверное мерцание чёрно-белых экранов «Синема» служат лишь поводом для поцелуев. Лёжа на продавленной кушетке, Валерка медленно думал о том, что всегда считал Париж таким же пошлым, как приторные вульгарные словечки «про чувства», которыми битком набит любой любовный романчик в мягкой обложке. Но сейчас ему кажется, будто со всех этих слов слетела пафосная шелуха, обнажив их истинную суть. И даже затасканное слово «любовь», которое из века в век повторяли, писали, лепили на открытки в обрамлении голубков и сердечек, произносили всерьёз, шутя, жеманно, с придыханием, с кокетливым взмахом ресниц, — здесь, в пыльной и старой мансарде, обрело наконец-то первоначальное значение. «Па-риж! Па-риж!» — неизбежно захлёбывались здесь сердца влюблённых, сливаясь в едином ритме. И Валерке кажется, что сегодня ночью он уловил этот вечный ритм. Но его личное, предательское сердце пропускает несколько ударов: «Раз-лу-ка! Р-р-раз-лу-ка…» И, замирая в объятьях Петра Сергеевича, Валерка старается не думать о том, что случится с ними после.