К звёздам нет дорог

Давай подорвёмся гранатами, чтобы не искать среди нас виноватого.*

Он был ужасным, обездоленным, потерявшимся щенком, который озлобленно скалил зубы и гавкал, оголяя линию заострившихся в безумии губ. В его чёрных, как два провала, глазах невозможно было разглядеть остатки той крохи человеческого, потому что он никогда им не был и никогда не станет. Он был худощав, она помнила это так же отчётливо, как и все формулы поиска площадей и тригонометрию. Он был тощий, как палка, болезненно-худой, страшно истощенный монстр, чьи рёбра она не могла разложить в правильном порядке, потому что это было одним из немногих явлений, которые удалось бы назвать идеальными по своему строению. На его бледной, как слоновая кость, коже отчетливо угадывались следы давних сражений, они проявлялись в рваных краях и отметинах, пересекающих его спину в зловещем узоре. Он и являлся настоящим олицетворением злобы, в ее истинном облике. Словно бы само исчадие ада, сам кошмар миллионов людей воплотился в жизнь, принял форму безумца и вооружился гранатами. Он любил взрывы так же, как и хохот. Вечный хохот, что стоял у неё в ушах, с которым она просыпалась по ночам и с которым засыпала, не способная отделить от своей реальности, от своего идеального мира эту деталь, перечеркивающую ее жизнь азартным болезненным блеском янтарных глаз. Он хохотал глядя ей в глаза, змеиный подгоревший язык высовывался гадким мертвым органом, который при этом колебался от внутренних усилий и смеха, застревающего прямо в глотке. Он горбился, горбился ужасно, окончательно, подчинял себе своё тело так, что она отчетливо слышала хруст ломающихся костей и невозможную надежду их выпрямить, а он только извивался, перекидывая опасную игрушку на плечи. Кто же мог допустить такую непоправимую оплошность? Он не был человеком, она знала точно, и всякий раз замечала легкую дрожь пальцев, когда за спиной раздавались взрывы. Она знала - за ними следует хохот. Она была пятном, была чьей-то издевательской и крайне неудачной шуткой без конца. Слишком яркой для этой реальности и слишком мечтательной, чтобы суметь воплотить в жизнь свои далекие замыслы. Упорствовала, терялась, путалась в его изрубцованных подлых ладонях, а он издавал бульканье и хрустел всеми пальцами, всеми костями своего анатомически неверного тела, которое она не сумела бы привести в свой блаженный идеал, приложи хоть тысячу усилий. Он был ужасным, был пугающим, был монстром из детских сказок и легенд, который украдёт твоё сердце ночью, но романтики в этом столько же, сколько в его поломанных рёбрах. Ее бы сердце он смаковал тщательно и трепетно, засунул себе в грудную клетку, тряс бы как замыкающую игрушку, пока в груди не начали биться две души. Это было чудесно и одновременно столь жалко, что он не сумел бы удержать хрип, даже если бы захотел. Даже если бы она посмотрела. Но она не смотрела. Никогда не смотрела. Такие мутные, непривлекательные карие глаза, она смотрела им на весь мир, а он хотел выколоть их и поставить в банку, зафиксировать скотчем, чтобы смотрели только на него, на него одного. Но дело было в другом. Она его боялась. Храбрилась девочкой-оборванкой из индийских земель, играла роль недотроги, наивной сиротки, получившей дом и семью. Он мог бы стать для неё всем миром, позволь она только один раз пересечься взглядом, позволь сдавить ей металл ладони, потому что они так похожи в своей ущербности, так отвратительны, что различает их одно: Она хочет быть большим, а он не хочет быть ничем. Они напоминали детей. Голодных и обездоленных, потерянных и все ещё не найденных. Он был тем самым странным мальчишкой, что любит копаться во внутренностях лягушек и ломать крылья птицам на заднем дворе дома, а она сидела над книгами и учебниками горделивой фигурой, ночами собирая перья оторванных конечностей. Она верила. Он подорвал само значение этого слова. Он был готов бросить к ее ногам весь мир, готов был взорвать его также, как взрываются звезды. Эти далекие звезды, которые вроде как огромные шары из газа, только он не слезоточивый и совсем не для него. А вот она точно упала с какой-то одной из них. Он целовал ее ладони исступлено, заливал их слюной заботливым и жадным бульдогом, обвалявшемся в кислоте, готовым сожрать прямо здесь и сейчас, обглодать каждую кость ее симметричного тела и вымолить взгляд. Он валялся в ее ногах грязной шавкой, скулил и бормотал что-то нечленораздельное, ее гордая спина и легкие сотрясения тела взбудораживали и лопали клетки крови в венах, он не знает точно, потому что никогда не изучал человеческое тело. Но ее тело он обследовал хищно и тщательно, каждую часть, каждый угол, каждую идеальную впадинку. Он был мог закрепить в этих впадинках гранаты и признаться ей прямо здесь и сейчас, они могли бы оба взлететь к этим ее непостижимыми звездам, если бы он захотел. Он хотел бросить к ее ногам весь мир и сделать ее королевой, одарить этими шарами газа, сжечь ее в них, но когда ее уродливое, ее крайне непривлекательное лицо смотрело на него, статно и все по-прежнему гордо, он восхищенно сглатывал и жал на кнопку. Он просто хотел вернуть ее к звёздам. Она просто хотела создать свою идеальную реальность, в которой он стал бы центром порядка и хаоса.