Дорога без начала и конца

Запах никотина и разлагающейся плоти уже не вызывал тошнотворные позывы и помутнения в глазах. Этот запах стал уже довольно-таки родным, словно тот индивидуальный аромат, который витает в каждом человеческом доме. Но окружающую обстановку домом назвать было трудно. Да что уж говорить, разрушенные и заброшенные здания и дороги, заросшие травой, никто бы даже и близко, не назвал бы чем-то родным. Ну, если бы этот кто-то жил до начала этого грёбаного кошмара. Америка снова сделал затяжку, выдыхая облачко сигаретного дыма. Хоть и это была дурная привычка, выработавшаяся ещё с самого начала катаклизма, просто он, сам не замечая, на почве нервов, стал пытаться найти способ успокоиться и привести в порядок мозги. Ну, фактически он его нашёл. Альфред к своему ужасу с трудом вспоминал время до начала апокалипсиса, до того, как эти мертвецы полезли из своих же могил, выламывая гробы изнутри. Всё как в дешевом фильме, с таким глупым сюжетом и декорациями. Но только в реальной жизни, в отличие от кино, кричащие в агонии и всеобщей панике люди были настоящими, а кожа зомби, покрытая волдырями, плесенью и гнойниками была отнюдь не муляжом. Джонс помотал головой, вспоминая, словно в быстрой замене кадров, как тот ощущает мгновенный испуг и животный страх своего народа. А уже вскоре, всё как через муть воды: стоны, крики, плач, истерики, безысходность и победное чавканье, смешанное с хлюпаньем от этих упырей. Америка и не заметил, как стеклянным взглядом уставился вперёд, на красное заходящее солнце, которое теперь просто сжигало глазные яблоки. Когда Альфред это понял, то сразу резко зажмурившись, отвёл взгляд от адского светила, протерев их рукавом своей уже изношенной коричневой куртки, которая была вся в заплатках и дырах. А потом быстро и глубоко сделал затяжку, уже жалея об этом, когда стал задыхаться и пытаться избавиться от полыхающего огня изнутри, который словно пытался вырваться наружу из лёгких. Но потом, прокашлявшись до зудящего жжения в горле, Джонс услышал сзади себя голос, просто пропитанный наигранностью и добросовестной усмешкой: - Федь, я тебе уже говорил, что твоя привычка до добра не доведёт. Вот результат на лицо. Скоро вообще от своего курения помрёшь. Пополнишь ряды этих тварей. - Заткнись, комми, - бросая на асфальт окурок и топча его каблуком ботинка, бросил в ответ Америка. Россия же на это покачал головой, улыбаясь, после чего проверив пояс на наличие револьвера и нескольких гранат, взял принесённые с хранилища этой заброшенной заправки несколько канистр и, открутив крышку одной, стал вливать бензин в бензобак их внедорожника. Поблизости тварей не было, что конечно повлияло на настроение Брагинского, а тот факт того, что в магазинчике ещё нашлись не засохшие буханки хоть и не свежего хлеба, приводил в радость. Иван погрузил оставшиеся две канистры в багажник, захлопнув его, после чего достал не свежо-пахнущий, но вполне съедобный хлеб, решив, что раз зомби ещё не вышли на свою охоту, которая хоть и длилась всегда, но была в разгаре ночью, то можно поесть прямо здесь. Учитывая то, что в машине и так уже грязно от всяких объедков еды, это был вполне оптимальный вариант. Но Россия и не заметил, как одна буханка исчезла и теперь уже прибывала в цепких руках Америки, который уже готовился откусить кусок от такого аппетитного и желанного хлеба, который не ел несколько месяцев подряд. Во время апокалипсиса особо над роскошностью еды не заботятся, и берут из покинутых магазинов самые долгосрочные продукты. А это консервы, от которых Джонса уже воротило, какие-то химические продукты, вкус которых приедался, а потом уже вызывал тошноту. А вот о фруктах, свежем мясе, с рыбой, Альфреду пришлось забыть, не считая тех случаев, когда он с Россией всё же мог поймать несколько рыб и собрать горстку ягод. Но это было жуть как редко, ведь эти потусторонние пожиратели были везде, даже в далёких участках леса, где нет никого живого. Поэтому Америка даже не контролировал себя, уже готовясь оторвать немного твёрдую корку и мякоть под ней, но, уже открыв рот для этого, обнаружил, что заветной цели нет. В смысле, буханка не упала на землю, не была где-то поблизости, просто исчезла. Но подняв взгляд, Джонс нахмурился и выжигающим взглядом испепелял Россию, который с мирной улыбочкой и невинным выражением лица держал эту самую буханку хлеба у него над головой, но на таком расстоянии, чтобы Альфред не смог её достать. Увидев недоуменный испепеляющий взгляд, Иван ответил, будто бы поясняя очевидную истину: - Мы будем, есть, как нормальные люди, а не как дикари. А значит сядем, и разрежем еду ножом, как положено. Альфред сделал ещё более недоумённый взгляд, как бы без слов говоря, что это очень глупо в такой-то ситуации, но всё же смолчал. Для Америки это уже был не секрет, что такое наивное поведение Ивана, будто бы никаких зомби нет и всё хорошо и как всегда, действовало на него как успокаивающее. Как сигареты для Джонса. Поэтому однажды решил подыгрывать этому, будто и правда, ничего не происходит. И тогда как бы недовольно, но всё же притворно буркнул в ответ, тихим голосом: - Ладно. Практически секунда и импровизированный стол в виде какого-то оторванного листа металла накрыт, с пластиковыми тарелками и такими же ложками и вилками. А в тарелках куски разрезанного хлеба с намазанным сверху паштетом из говядины. Было конечно ненормально разрезать бутерброд ножом и есть вилкой, но есть руками в их случае было, во всяком случае, не безопасно. Из-за частых нападений мертвецов, одежда у воплощений всегда была в протухшей и жидковатой крови, как собственно и руки. А чистая вода была на вес золота. Поэтому есть руками, которые не мылись неделями, было бы очень глупо. Всё это со стороны выглядело уморительно грустно, но Брагинский будто бы это не замечал, продолжая пытаться упорно разрезать хлеб пластиковым ножиком. У Альфреда это получилось практически сразу, кусочки были идеально ровные, а движения отточенными до идеала. Хоть Америку и считали тем, кто никогда не заботится о прилежности поедания пищи, но всё же занятия этикета Англии дали своё. И тут же после минутного молчания и редкого чавканья, Иван, заметив отточенность движений американца, грустно улыбнувшись, что-то вспоминая, проговорил: - Артур бы гордился тобой сейчас. Америка глубоко вздохнул, и, как будто переняв задумчивость России на этот момент, вспомнил все страны, поочерёдно, но всё равно как-то смутно и не по-настоящему. Будто бы они сами, не какие ни страны, а обычные люди в пучинах этого ада, которым случайно повезло в самом начале. Всё чаще и чаще, Джонс ловил себя на мысли, что не помнит, когда началась эта дорога, бегство от происходящего хаоса. Но, когда вспоминал, то вновь и вновь проносились эти события у него в голове, иногда урывками, а иногда полноценными воспоминаниями. Кто ж знал, что когда Альфред присутствовал на общем саммите с Иваном, всё это начнётся, благо здание было рядом с каким-то американским леском. Пока остальные политики пытались отбиться и как-то вызвать охрану, которая уже, похоже, была сожрана на месте, страны, как-то знакомые с внезапными нападениями быстро выпрыгнули из окна и сбежали в лес до окончания первой волны всеобщей паники. А когда она окончилась, опять пришлось бежать, потом уже с машиной, но бежать, стреляя вслепую и не оглядываясь, зная, что в затылок дышит сама смерть. Глубоко дышать, слушая бешеный ритм своего собственного сердца, ощущая, как ватные ноги подкашиваются от перенапряжения. Но бежать, как сейчас они до сих пор бегут, чёртовы эти три года. С какими-то редкими передышками, как вот такая, пока старуха отвлеклась на других несчастных, переводить дух и снова пытаться добежать этот вечный марафон. А ведь они даже не знают, живы ли остальные. Просто слепо верить, что есть, какая-та секретная база, где все выжившие страны и некоторые президенты, которые будут ждать их с раскинутыми объятиями. Надеяться, что они не последние, кто вообще жив из воплощений. Связь потеряна ещё два года назад, как и интернет. Радио заглохло где-то полгода назад, но там бы не сказали о каких-то засекреченных политической важности базах или лагерях. Да и работало оно, с частыми перебоями и ценной информации особо не было. Просто примерные количества жертв и наугад поставленные ориентиры лагерей спасения, как их прозвали. И тогда каждый день начинался со слов: «На сегодняшний день, ххх смертей…» Альфред был даже в какой-то мере рад, что радио окончательно вырубилось. Теперь о судьбе части выжившего человечества никто так и не знал. Конечно, ходили слухи во всяких там лагерях беженцев, которые они проезжали мимо, даже иногда заглядывая, чтобы спросить о единственном и самом главном, что сейчас каждый из людского рода желал и грезил. О противоядии, которого, к сожалению так и не нашли. Либо нашли, но оно было в таком ограниченном и сложном составе, что спасти удастся только каких-то важных вышек из правительства, которым плевать на честное население их народа. Вышек, на этой мысли Джонс попытался смешно фыркнуть, вспоминая своё прошлое. Ведь он тоже в какой-то мере вышка, и до сих пор остаётся ей, даже когда правительства больше не существует как такового. Он до сих пор Альфред. Ф Джонс, воплощение великой страны Соединённые Штаты Америки. Но почему-то он не чувствовал этого. Нет, он также не старел, также была своеобразная регенерация от всяких там ран, но он не чувствовал себя чем-то важным и бессмертным. Он просто ощущал себя обыкновенным смертным человеком, который мог умереть в любой момент. Наверное, всё из-за этого вечного чувства опасности, которое подстерегало каждого везде, куда не посмотришь. И этот безмолвный страх и объединял незнакомых людей в лучшие команды, эта боязнь и делала худших врагов и соперников, лучшими друзьями и хорошей поддержкой друг для друга. И этот страх смог объединить даже их, две враждующие нации, две сильные сверхдержавы, которые никогда не хотят друг другу уступать. Америка даже не заметил, как уже встал из-за этого стола и смотрел на заходящее солнце, вновь порываясь закурить и представить, что всё хорошо и сейчас он не смотрит на гниющую заживо цивилизацию и горы трупов мертвецов вдалеке. Но даже солнце, то, что не должно поменяться несмотря ни на что, было ему противно и чужеродно, будто оно и виновато в этой страшной эпидемии. - Всё, пора собираться, солнце вот-вот зайдет, и наши старые друзья выйдут на охоту, - его размышления и тягостные мысли прервал Иван, который уже сложил в пакет остатки хлеба и готовился сесть за руль, открыв дверь машины. Альфред немного скривился, от того, что ненавистный ему голос, не замолкавший надолго уже как три года, разрушил его кое-как сформировавшеюся идиллию в сознании, резко вернув в этот мир, пропахший кровью и пожиранием. Но всё же подчинился и без слов подошёл к противоположной двери машины и сел на пассажирское кресло, задумчиво глядя в окно, пытаясь разглядеть, не увязался ли за ними хвост. Вроде всё было чисто, и хоть это был маленький и ненадёжный факт, но он всё же успокаивал и приводил в порядок оставшиеся нервы. Вскоре машины тронулась, разгоняя скорость на этом пустом поле без жизни, если не учитывать ходячих трупов. Пейзаж за грязным окном сменялся быстро, превращаясь в какую-то кашу из цветов и оттенков. Джонс уже хотел было погрузиться хоть и недолгий трёхчасовой сон, после которого по правилу он должен был сменить Ивана, но тут джип резко стал терять скорость, выходя где-то на шестьдесят. Американец вопросительно взглянул на Россию, который усиленно вглядывался в темноту, будто бы что-то увидел и усиленно пытался понять, глюк это или нет. Америка посмотрел через своё окно, рассматривая дальнюю, но приближающуюся толпу живых мертвецов, которая всегда собиралась от шума мощного двигателя автомобиля и следуя по пятам за ней. И из-за этого фактора останавливаться до рассвета было полным самоубийством, на которое мог решиться только один человек на земле. И сейчас он сидел напротив Альфреда, что-то увлечённо выискивая в темноте, и совсем не замечая надвигающейся угрозы. Джонс терпел это ровно десять секунд, после чего нервозно и раздражённо стал негодовать, то и дело, вертя головой, чтобы посмотреть по сторонам и удостовериться, что какой-нибудь мертвяк не притаился за машиной, выжидая момент для нападения: - Россия, к какому чёрту мы сейчас здесь стоим!? Они всё ближе и ближе, а ты тут просто тупо рассматриваешь темноту! Что, заняться больше нечем!? Иван заметно нахмурился после выплеска эмоций американца, после чего снисходительно и спокойно ответил, указывая пальцем в стекло, будто собирался пояснять что-то глупому ребёнку, что ещё сильнее раздражало Альфреда: - Я надеюсь, ты закончил? Теперь я объяснюсь, там в том заброшенном доме горит свет. И возможно там есть выжившие люди, а у них есть укреплённый подвал или какое-то другое убежище. Это, во всяком случае, лучше, чем всю ночь ехать по темноте, фиг знает куда. Альфред это на удивление спокойно выслушал, догадываясь о самом глупом поступке, который, наверное, только возможен в этой ситуации. Не веря своим собственным мыслям, он всё же медленно и неверующе спросил, надеясь, что его уставший мозг просто уже не соображает ясно и ему послышалось: - Ты же не пойдёшь… туда, в какой-то неизвестный дом, в полной темноте, да и ещё без нормального оружия, которое закончилось на прошлой неделе? Готовясь и надеясь услышать, что Иван так просто пошутил и вовсе не собирается переться, не зная куда, но увидев решительность в его сиреневых глазах, так и замер на некоторое время, после чего его прорвало, срываясь на оскорбления и иногда повышая голос до хрипов, исходящих из горла: - Да ты что совсем с ума сошёл?! Я уже начинал думать, что ты нормальный, но всё оказалось наоборот! Ты был психом, им и остался! Это глупо и безответственно! Я, конечно, знал, что ты, похоже, вообще тупой и ничего не понимаешь, но это прямое самоубийство! С таким шансом тебе со скалы прыгать! Лицо Ивана потемнело, а взгляд стал угрожающим и безжалостным – эти факты говорили, что если американец сейчас не заткнётся, то ему будет худо. Но Альфред назло не видел этого, продолжая что-то говорить про то с каким идиотом, его занесло сюда и как он его всем сердцем ненавидит. Россия, увидев, что его отработанная годами тактика совершенно не действует, что было впервые, сначала растерялся, но сразу собрался и решил действовать по-другому. Альфред практически выговаривал всё, что чувствовал и терпел практически все эти три года с этим сумасшедшим. Слова даже не соединялись в логические предложения, оставаясь просто какими-то угрозами и оскорблениями. Америка не думал, что это было бешенство или ярость. Обычно агрессия у него выявлялась другим способом – он становился невообразимо жестоким и молчаливым. Поэтому это можно было считать просто выговором всего, что было на душе насчёт этого русского. Пока он приходил в себя от этого словесного потока, он боковым зрением стал замечать, что что-то изменилось. Что-то очень важное. И когда он это понял, то чуть не ударил себя по лицу со всей силы, понимая, что пока тот приходил в себя, сам Брагинский удачно свалил, незаметно закрыв дверь и скрывшись в темноте. - Ну и пусть идёт, мне какое дело-то, сдохнет – его же проблемы, - проговорил свои мысли вслух американец, устраиваясь удобнее на обшарпанном сидении, чтобы наконец-то поспать. Но что-то не давало поспать спокойно. Конечно, ему и правда было плевать на участь Ивана, даже совесть в такие мгновения не вспыхивала, ведь даже она была уверена в злобной Империи Зла. Но почему-то когда в голове Альфреда появлялась мысль о том, что сейчас Россию где-то заживо сжирают эти подонки, по всему телу проходила лёгкая дрожь. Отбросив такие мысли в самый дальний угол своего сознания, Америка вновь начал вспоминать о своей ненависти к Брагинскому, от чего сразу стало проще и в каком-то смысле легче. Чуждые эмоции не только напрягали его, но даже пугали своей новизной и непонятностью. Поэтому было легче ограничить появление этих эмоций до минимума и даже не вспоминать их больше. Поэтому было проще просто ненавидеть, ведь это было привычно. Но его мысли отвлёк грохот неподалёку, словно что-то упало или сломалось. Джонс, ругнувшись, понял, что его самые скверные подозрения оправдались и сейчас, уже будут исполняться вживую, а не где-то там, на затворках разума. Непонятные эмоции снова появились, заставляя сердце стучать всё сильнее и быстрее, поторапливая своего хозяина, который панически шаря руками вокруг, искал хоть какое-то нормальное оружие. И когда, схватив первый попавшийся пистолет, он вылетел из машины, даже не проверив заряжен ли он. Перед глазами стояли картины мучительной смерти своего вечного соперника, которые неведомо как тоже своеобразно подгоняли Америку. Вот, секунда и Альфред уже бежит по кромешной тьме, в которой ни черта не видно, не то что бы этого пресловутого дома, откуда и доносился сам шум. Джонс только сейчас понял, что ударившись в панику, даже не захватил обыкновенный фонарик, который бы сейчас был бы очень нужен. Под подошвой жёстких ботинок хрустнуло разбитое стекло и, сминалась гнилая трава и цветы, которые, похоже, росли в саду около этого злополучного домика. Было подозрительно тихо, только сверчки или какая-та другая живность летала в воздухе, сокрушая практически звенящую тишину. Но вот прозвучал один выстрел, а затем второй и визг уже понятно какой твари, которая, похоже, ещё не сдохла, раз пули опять сотрясали дом. А потом резко прозвучал какой-то грохот и всё затихло. Американец быстро забежал внутрь через сломанную дверь, которая валялась рядом без петель. Вынув по инерции пистолет, сняв его с предохранителя, и выставив его наготове перед собой, Джонс бесстрашно зашёл в комнату, откуда и издавался шум. Ничего подозрительного здесь не было, исключая только большую балку, упавшую с потолка так не вовремя. И тут возле этой балки послышался хриплый крик и какие-то тихие слова, которые Альфред не расслышал, уже запоздало примечая, справа от себя маленькую лужицу тёмной и вязкой на вид крови, которая уходила куда-то в тень комнаты. Он и не успел перенаправить дуло оружия вбок, как что-то с диким то ли воем, то ли криком набросилось на него и стало звонко и мерзко клацать гнилыми зубами прямо возле уха, так, скорее всего и, норовя откусить его. От твари мерзко воняло разложившейся плотью и гнилой кровью, которая сочилась откуда-то из простреленного брюха. Глаза упыря были впавшими, а остаток от них мерзким, склизким и покрытым какой-то непрозрачной отвратительной плёнкой. Скорее всего, до заражения это была милая на вид девушка, но сейчас это был ожившее животное, которое жаждало только насытить свой уже хоть и раненный живот. Существо издавало какое-то бульканье с сочетанием с шипения и рычания, создавая этим эту мерзкую какофонию различных звуков. Тонкая кожа, полопавшаяся в некоторых местах, этой твари была покрыта трупными волдырями и даже частичной плесенью, что показывало, что зомби уже живёт в этом мёртвом теле не один месяц. Изо рта практически вываливались криво торчавшие из чёрных дёсен испортившиеся зубы, пропитанные кариесом или стёртые о кости других несчастных, кто забрёл сюда. А вонь, которая неслась из полуживого желудка до рта была столь тошнотворна, что удержаться от спазмов желудка было очень сложным делом. Но так бы отреагировали люди, которые не часто видели этих упырей, но те которые хотя бы раз в неделю имели дело с этими животными привыкли и не падали в обморок от вида поганцев или от их запаха. Альфред резко перехватил горло твари, слушая, как та шипит и угрожающе клацает зубами, заливаясь в какой-то свой бешеный экстаз. Держать было сложно из-за невероятной силы мертвяка, но и стрелять в упор было глупостью, когда эта тварь так близко. Но, надавив сильнее на горло, вызвав этим несколько ручейков застывшей крови, просто упиваясь хриплыми криками существа, переломил горло на части, загораживаясь от нахлынувшей на его одежду испорченной и вонючей крови. Упырь, напоследок издав какой-то визг, распрощался со своей головой, которая откатилась немного поодаль от своего тела, запутавшись в ломких и грязных волосах, продолжая истекать кровью и заливая ей весь пол. Джонс лишь отряхнул руки об и так грязную одежду и поспешил к балке, которая придавила ногу Ивану, пытавшемуся поднять балку или выползти из-под неё. Увидев взгляд Америки, который просто кричал о том, что он был прав, лишь закатил глаза и попытался, скрестит руки на груди, но не смог этого сделать из-за того, что пытался другой рукой отодвинуть балку или создать иллюзию этого, не желая падать перед врагом лицом в грязь. Ещё раз, скривившись от пульсирующей боли в ноге, Брагинский вновь попытался вытащить ногу, прикусив губу, как Альфред, неожиданно для себя сказал, даже не понимая, что говорит, усердно изучая взглядом придавленную ногу России: - Не мучай себя, эта тварь не укусила тебя? Иван, конечно, ожидал чтения нотаций, поток ругани насчёт его беспечности, но не как не ожидал услышать какую-то пародию на заботу, от которой по спине идёт волна дрожи. Незаметно для себя резко помотав головой из стороны в сторону, он услышал облегчённый вздох со стороны Америки. Брагинский уже начинал думать, не словил ли он глюки от боли в ноге, чего раньше от неё не случалось. Ведь такое странное поведение точно было неприсущее Альфреду, поэтому и немного пугало, заставляя напрягаться. Не могут же эти твари настолько сильно повлиять на него, что тот начинает терять свои остатки от принципов своей прошлой жизни? Или всё же могут?... Россия отвлёкся от своих мыслей, когда увидел привычный взгляд полный злости и ненависти, и чуть было не рассмеялся от облегчения, что всё-таки поймал глюк из-за потраченных нервов и боли. Даже вообразить это трудно – Америка, который беспокоится за него. И одновременно необычно, непонятно и даже как-то страшно. Да, самое главное страшно. Ведь Иван ещё давно начал понимать, что ругаться нет смысла, ненавидеть друг друга нет никакого смысла. Они уже не были как таковыми воплощениями своих земель, живя, как обычные люди, практически свободные от оков официоза и правительства, которое, наверное, стало частью заражённого населения. И поэтому всё чаще Брагинский ловил себя на мысли, что забывает, кем был, забывает свою прошлую жизнь. И это пугало. Пугало и страшило больше всего, больше всех этих упырей, которые каждый день пытаются сожрать тебя и обглодать до самых костей. Ведь, если они забудут, то это на самом деле означает конец. Конец всего, конец всех их попыток найти остальных, конец их общей дороги. Тогда всё оставшееся потеряет смысл, и они станут теми же бродягами, которых волнует лишь своя жизнь и пропитание, без каких либо воспоминаний и целей. Будто бы они сами становились этими животными, упырями, тварями, которые хотели лишь еды и ничего больше. А то единственное, что осталось от прошлой жизни, это ненависть. Тогда ярая, холодная, обжигающая своим морозом, та ненависть, которая заставляла глазам загораться в предвкушении. Но сейчас, уже привычная, тупая, горькая и, какая-то противоестественная. Она была слишком притворной и исчерпавшей себя полностью, но они продолжали представлять, как хотят убить друг друга, мечтая о мучениях друг друга. Это и была единственная ниточка, которая не давала им сойти с ума и подчиниться законам этой реальности хаоса и агонии. Брагинский краем глаза заметил, как Джонс, не напрягаясь, откидывает балку в сторону, пробивая гниющий пол, после чего развернувшись на подошве ботинок, уходит, так и не сказав ничего после той фразы, которая заметно подбила состояние их обоих, будто мост, соединяющий прошлую жизнь и настоящую жизнь, немного покачнулся. Во всяком случае, всё стало, как прежде и мост прошлого и настоящего принял спокойное положение. Но что-то говорило России, что это не последний раз, когда Америка решил нарушить правила этой странной игры сохранения воспоминаний, о которой они никогда не говорили, но отлично знали. Ведь если Альфред смог покачнуть этот баланс, то можно ли надеяться, что он не покачнёт его вновь? Регенерация действовала быстро, но при таком переломе всё же нужно было какое-то время, поэтому Иван с трудом, стиснув зубы, пытался волочить свою раненую ногу, опираясь на стены дома, и чувствуя, как предательски кружится голова. Во всяком случае, он должен был спешить, ведь эти твари не ждут, а пользуются моментом и бегут на всех порах к желанному гудящему и светящемуся объекту, от которого пахло не только механикой, но и аппетитным мясом двух живых людей. Он сквозь себя прошипел имя Джонса, проклиная его, и рыча от боли и ненависти на него, но где-то глубоко было спокойно и легко о того, что это странное равновесие вновь вернулось в норму. Дверь машины хлопнула, впуская Брагинского, который устало, упал на сидение машины, пытаясь дышать через нос от ноющей и неприятной боли, которая на самом деле для него в прошлом была лишь цветочками. Поэтому он попытался сесть и принять непринуждённый вид, будто ничего не случилось, не только из-за сломанной ноги. Альфред, уже курящий новую сигарету и дымя с закрытыми окнами в машине, без разговоров тронулся, набирая скорость, так, что крики и вопли подступающих упырей остались позади, открывая вид лишь неизведанной и пустой темноте. Лишь звук мотора в кузове, да шум неровной дороги под истёртыми шинами разрушал нависшую и густую тишину. Огонёк на конце сигареты светился в пожирающей темноте, отдавая отблеск на потрескавшиеся очки Джонса. Но тут Америка что-то прошипел сквозь зубы, чуть не прокусив сигарету, вытащил её и затушил об пепельницу, куда и бросил. Он лишь напряжённо вздохнул, после чего немного повернувшись, посмотрел прямо в аметистовые глаза Ивана. Россия очень сильно не хотел смотреть в такие светло-голубые глаза Джонса, которые выражали какую-то невиданную эмоцию и чувство. Наверное, оно, ещё не названо людьми и возможно вообще не присуще им. Возможно, это была даже не эмоция, а какой-то долг перед прошлыми ними, теми, кто ещё не подозревает о будущем, живя в прошлом. Долг того, чтобы это прошлое могло стать настоящим, каждую секунду и каждое мгновение. - Ты ведь ненавидишь меня? – Америка вновь устремил свой взгляд на дорогу, разбивая этой фразой повисшее странное молчание, и возвращая всё на круги своя, уже зная ответ на этот вопрос. - Да, ненавижу, - Иван испытал приятный прилив облегчения, от чего даже искренне улыбнулся, чувствуя, как потеплело в сердце. - Я тебя тоже, - Альфред тоже еле заметно улыбнулся, а в груди что-то громко застучало. Ненавидеть было безопасней и лучше. Ненавидеть, что бы спасти друг друга, ведь у дороги без начала и не должно быть совершенно никакого конца.