самая чистая ненависть

Под горящим взглядом волкодава белые халаты сминаются и вылетают за дверь скомканными листами бумаги. На них кто-то ещё неизвестный Себастьяну написал свои мысли размашистым почерком,перечеркнул чужие светлые души строгой чёрной ручкой. Врачам в кривые спины скребётся холодным туманом клыкастая ярость,рвущаяся за желтыми документами в их скрученных по-крысиному пальцах. Там,рядом со смятой грязными ногтями фотографией сурового лица с кровавым росчерком на заросшей щетиной щеке,оставленным прикосновением визжащей в агонии пули,ложатся стройными рядами печатные строчки под громким словом "диагноз". Они скачут выдохами-провалами и кашлем-острыми иглами верхушек символов, они говорят, убеждают,втолковывают-у господина Кастелланоса хронический алкоголизм. А ещё они не уверены,что угрюмый монстр,в чьих зрачках плещется порох, растворённый во взрывоопасном керосине,признает их четкие выражения верными,не усмехается себе под нос,сжимая в крепком кулаке горлышко бездонной бутылки. Свернувшаяся этикетка на ней гласит: "безвыходность, не рекомендуется к употреблению никому". В стекло стучится железный дождь,и Себастьян слышит в нём чей-то смех, холодный и невесёлый. По коже проползают каменные змеи, шёпотом незнакомого голоса оставаясь в ушах. Оседая на сером веществе,въедаясь в мозг неизгонимым,вечным гостем. Вдоль пустых коридоров колоннами выстроились криогенные камеры одиночных палат для людей с замороженными сердцами. Звоном ключей протекает ночное время в щели замочных скважин,откуда не льется дрожащей,искусственной струёй свет. Обречённые захлёбываться в своих кошмарах,шизофреники и психопаты тихонько скребутся на своих койках,полные ожидания заполнения лёгких призрачной кровью. Они отторжены друг от друга,погружены в собственную боль,и у каждого отдельный Маяк,личный врач с таким резким взглядом. Единственная общая палата бьётся пульсом в виски психушки,предназначенной для уже неизлечимых,мешает паразитом,въевшимся в тугой сплав мозга. Кишащая лёгкими пациентами и постоянно кричащая,она принимает Себастьяна в бесконечный круг света,истерического смеха, припадков,на которые не прибегают врачи. Вечно спящий наркоман резко очухивается,чтобы многозначительно посмотреть на детектива, проронив "тут нет нужных",и вновь отрубиться, увязая в привычных кошмарах. С истошным хрипом на грани слышимости,что пронзает уши самым громким колоколом,девушка в красном оседает на чужих смуглых руках. Спина как струна,ноги негнущиеся,искривленные,будто у поломанной жестоким ребенком куклы,острые локти,прижатые к бокам,как штыки. Себастьян понятия не имеет, какого хуя. Он не замечает,в какой момент прелестные в своей аристократической изящности руки начинают в судорожной ломке хвататься за его исцарапанные шрамами плечи. Бедный,растерянный детектив ни разу не встречался с истерическим приступом,не слышал про то,как реагирует такая женщина на прикосновения,не держал в руках живое тело,за мгновение обратившееся в фарфоровую статуэтку. Кастелланос сам замирает глиняным изваянием, когда черные путы волос окутывают его напряженные предплечья. А потом влетает вихрь,вихрь,окутанный облаком бинтов и запахом лекарств,строгости и антисептика. Размеренное спокойствие,твердая поступь,просчитанное волнение. Доктор,похожий на хрупкую мумию с каркасом из стали,подхватывающий девушку в полуобморочном состоянии,столь нежно и ловко,что Кастелланос на секунду почти готов поверить в небезразличие персонала к их буйному обиталищу,шелестит пепельно-остывшим голосом плавное женское имя. И оборачиваясь,чтобы исчезнуть в темной пасти дверного проема,Рубен даже не подозревает, как под его яростным взглядом осыпались зеркальным звоном осколки порядочного детектива Кримсон-сити. Рубен на самом деле занятой человек. У Рубена на плечах целая психиатрическая клиника,напичканная взрывоопасными пациентами,боль в стылых конечностях и сжатых бинтами ожогах,жаркие ссоры с влиятельными спонсорами и густой поток мутно-бесцветных воспоминаний со вкусом горящего подсолнечного масла. И У Рубена точно нет времени на алкоголика с глазами цвета крепкого виски,что волчьим взором буравит идеально ровную спину. Доктор занят лечением пациента,а не рытьем в свалке смутной ненависти с примесью болезненно-горького восхищения. Наследник дома Викториано не спит ночью,запивая тусклые остатки дремоты вчерашним кофе,и слышит все злобные ссоры общей палаты,что бьётся лёгочной артерией над потолком. Он вообще-то не старается понять суть бессвязного разговора безумцев,но знает,кто успокаивает надоевшие крики грубым пропитым голосом. Рубен не уверен,но,кажется,он благодарен человеку,спасающему его тихие беседы с возлюбленной Биологией. У доктора тело-стеклянная горгулья с непробиваемым металлом внутри и ядовитой кислотой на кончике языка. В том самом месте,где должны быть рецепторы сладкого. Рубен не уверен,что это можно объяснить с биологической точки зрения,но похоже он не умеет воспринимать ванильный привкус чужих запутанных чувств. Зато остро чувствует бешено-сдержанную неприязнь. Где-то в желудке бурлит буро-зеленая бодяга с неизвестным Себастьяну содержимым,от которого мутит и бьётся в висках пьяным шумом взбунтовавшегося моря. Кажется,Кастелланосу было бы ещё хуже,отпусти его колючая проволока отрезвляющего запаха паленого мяса. Под лекарствами и бинтами шуршит болью чужое прошлое,в нем хочется разобраться,зарыться с инстинктом полицейской ищейки. А ещё детектив знает,что ему не разрешат,не допустят,не позволят приблизиться даже дохлой псиной. Выпивка горит в сосудах,крича о стеклянной стене между ними,о ране на диафрагме,не дающей сделать вздох заполненными страхом лёгкими,о взрывном презрении и грубом желании. И,срываясь диким зверем с проложенного тонкой травмированной рукой пути, Себастьян сжимает в когтях хрупкую жизнь,хранимую лишь призрачными костьми да порванной пламенем кожи за идеально белыми тряпками. Кастелланос вдыхает кислород как ядовитый хлор и выдыхает повелительное "quiero follarte",что стучится горячей испанской кровью,занимает разрушаемый опьянением разум. У него сносит голову от хриплого шипения прижатого к стене доктора,от пальцев пианиста, оставляющих царапины на напряжённой руке,от острых коленей,которые трутся о грубую ткань штанов на бедрах. Теряя голову, детектив готов сжать чужую шею до точки невозврата,превращая всё ещё твердое спокойствие в панику неутолимого кислородного голода. А потом раздается дрожащий,кашляющий смех,высокомерно-змеиный,как жестокие порывы непостоянного ноябрьского ветра. Себастьяна будто сбивает с ног девятым валом,прокручивая по каменистому дну, когда у Рубена изо рта кусками вылетает иностранное "еn realidad yo sé español,Seb". Детектив оглушен,ослеплен,обезоружен дрожащей ухмылкой и знакомой мелодией низкого голоса,он будто разбит миллионом молоточков неподкупного судьи. Отшатывается со взглядом пойманного преступника,на автомате кидая привычное "vete a la mierda". -Вы выглядите,-сестра Татьяна запинается,сохраняя дежурную улыбку,-влюбленным,детектив. В стекло стучится железный дождь,и Себастьян слышит в нём чей-то смех,холодный и невесёлый. Себастьян сам тихо смеётся, наконец-то понимая кому он принадлежит. У Себастьяна в глазах озлобленность на мир сменяется озлобленностью на одного лишь Викториано. Себу нужен смысл жизни,и пускай им станет самая чистая ненависть.