Драконья бабочка

Дракон шевельнулся, приподнявшись, потянулся совершенно по-кошачьи — листва с шорохом рассыпалась, вновь уложил изящно крылья, скрестив кончики над хвостом. Дрогнули гибкие изящные усы — дракон чуть повернул голову, раздражённо дёрнув кончиком хвоста. Через пару минут мимо компании весело галдящей молодёжи, решившей отдохнуть именно в этом одичавшем парке, прошла ничем не примечательная тёмноволосая женщина средних лет. Дженни, поёжившись от порыва ветра, запахнула плотнее куртку — человеческое тело не грел жар драконьей крови, а день был нежарким. «Полюбишь дракона — погубишь дракона», — говорил Каэрдин. Вот только Дженни тоже была драконом. «Моя магия позвала — и дракон в тебе ответил», — донёсся эхом сквозь века голос дракона Злого Хребта, где-то невообразимо далеко скрежетнула по камням чешуя. Сама того не желая, Дженни в обмен на знания подарила Моркелебу неведомые драконам чувства. А он… сделал ее драконом. Или — высвободил то, что жило внутри, приходило в юношеских снах восторгом полёта и вкусом нежно ласкающего нёбо пламени, оставляя странное сожаление по пробуждении. Не бывает людей, когда-то бывших драконами. Если ты дракон — ты всегда останешься драконом. В любом обличии суть остаётся неизменной. Только вот какой из неё дракон? Почти яйцо, наверное, по драконьим меркам. Впрочем, Дженни понятия не имела, как появляются на свет драконы. Была ли она первой, кому указали путь? Были ли обращённые драконы, кроме неё? Да и вообще, рождались ли драконы от своих родителей, как все прочие создания (слишком трудно было представить наличие у столь странных созданий родительских чувств к птенцам!), или были живым воплощеньем магии, её мелодией, сплетённой теми — или тем — из драконов, кто пожелал продолжения своей памяти в мире? Задать подобный вопрос Моркелебу в своё время она не подумала. «Кто я, Моркелеб?» Только ответа от него не дождаться. Куда уходят Тени драконов? Ныне на островах в северном море не живут звёздные птицы, будто и не было их никогда. Дженни знала, что драконы пришли в этот мир однажды по звёздным тропам, знание это существовало само по себе, нигде она этого не читала — может быть, это влияние драконьей сущности, а может быть — эхо памяти и знаний Моркелеба. Как пришли однажды, так и ушли вновь. Дженни переживала тогда первую линьку — драконы линяют вовсе не только чешуёй, и обращённому дракону отмирающие старые узы, представления о мире и себе самой, уход привычных ценностей причиняли не меньше болезненного зуда, изрядно портя нрав, заставляя становиться раздражительней. Мелькнувших мимо столетий — что они почти вечной птице звёзд? — она почти и не помнила, слишком занята была тем миром, что внутри, да проблемами, над которыми посмеялся бы Моркелеб: как содержать чешую в чистоте? что делать, если слишком отрос клюв? сохнут крылья? как правильно точить когти? что делать, если сломала один из них?.. Мир вокруг же в это время неведомым образом будто раскололся надвое, исчезли из него колдуны и колдуньи вместе с их знаниями, ушли гномы с тайнами пещер, пропали драконы. В этой кажущейся столь неполноценной части мира остались лишь люди и смутные обрывки того, чего, быть может, и не существовало никогда. И осталась Дженни, дракон, внезапно осознавший себя в ставшем чужом мире. Была ли она слишком человеком, чтобы уйти вместе с остальными? Выродились постепенно остатки магии, мир забыл хищных гордых птиц звёзд, остались лишь мифы, легенды, да образы из сочиняемых любителями героических сказаний книг, ни один из которых не имел ничего общего с истинной сутью драконов. Вот бы где Гарету было приволье… Может, и ей написать книгу — о том, что было? Или обратиться к кому-то из людей, чтобы сделали это. О лорде Аверсине по прозванию Драконья Погибель, о колдунье Зиерн, не желавшей платить за силу, о другой колдунье, что спасла едва не убившего её мужчину дракона, о чёрном драконе, скованном заклятием Камня гномов… Драконья память ясна, как хрусталь, не позволяя ничего забывать, и сейчас Дженни даже самое раннее детство помнила в мельчайших подробностях, не говоря уже о событиях, в результате которых обрела чешую и крылья в обмен на драконью магию. Смутны были лишь времена линьки, когда Дженни не была ни человеком, ни драконом, мечась меж двумя сутями, не в силах перестать быть одним и отказаться от другой, да и то, она знала, однажды вспомнит и это. Драконы могут смотреть в прошлое и будущее, прозревая множество троп, просто она… она всё ещё птенец. Должно быть, не все драконьи умения ей пока доступны. Моркелеб был самым могущественным и старейшим из своих сородичей, его броня была чернее ночи, а её чешуя до сих пор бледна, как молоко. Не может же быть так, что ей просто не хватает магии мира? Драконы — само воплощение магии, но драконы — ушли, осталась лишь Дженни. Мир обеднел, оскудел, будто магия исчезла вместе со звёздными птицами… Спустя века вопросов было по-прежнему больше, чем ответов. Её суть стала сутью дракона; бывают ли драконы с человеческими душами, или сама душа её теперь — нечто иное, чем то, что подразумевают под этим люди? Обретя суть дракона, она однажды выбрала быть — человеком. Но так недолог человеческий век… После смерти Джона она шагнула с одной из дозорных башен, отстроенных заново (королевская благодарность всё же не ограничилась одними книгами — спасибо Гарету и Поликарпу). Шагнула, не зная, подхватит ли её ветер… То, от чего она отказалась некогда, раз за разом приходило во снах, мучая горечью несбывшегося, и приходилось снова и снова напоминать себе, что выбор сделала сама. То ли Моркелеб оставил прощальный дар, то ли укоренившаяся в ней драконья магия питала однажды пробуждённую драконью суть, но цепкая память хранила мелодию однажды указанного пути, и белый дракон вновь расправил крылья. Где-то в мире, может быть, — если это её мир — до сих пор живут потомки её и Джона детей — пожелай она, найти тех, в ком была её кровь, было бы не слишком сложно. Только вот зачем? Ей довольно было и своей собственной жизни, что делать с нею, почти бесконечной по меркам хрупких людей, — непонятно. Была бы она настоящим драконом — задавалась бы ли этим вопросом? «Думай, колдунья», — донеслось сквозь пространство и время. Завораживающее сияние двух серебряных ламп, глаз дракона, в ледяных глубинах которых так легко оставить душу. Сколько моей души забрал ты, Моркелеб? Нельзя смотреть в глаза дракону — утонешь, навек оставишь часть себя в них. Нельзя смотреть глазами дракона — иначе никогда уже не будешь прежним. Если ты смотришь глазами дракона, в тебе живёт эхо драконьей памяти — драконьих знаний, пользуешься драконьей магией, значит ли это быть драконом?.. Какая из неё звёздная птица… Звёздная бабочка. Бабочка тоже летает, но мир её ограничен цветущим лугом, нет для неё ни бездонной небесной глубины, ни воздушных троп, ни указующих путь звёзд. У Дженни есть клюв, чешуя и крылья, но сомнения свойственны человеку, не дракону. А она всё ещё не может перестать мыслить категориями бабочки, не почти вечной звёздной птицы. Драконья бабочка. «Ты — Драконья Погибель, Джон… Одного дракона ты лишил той, что пробудила в нём подобие человеческой любви, другого — привязал невидимыми цепями, заставил отринуть драконью суть и веками терзаться сомнениями… Ты — Драконья Погибель, и это твоя суть. Какова же моя?» На жизнь себе Дженни-человек зарабатывала… магией. То есть ею в представлении людей. Снимала порчу и предсказывала судьбу. Порчу — средь людей всё ещё встречались латентные маги, и проклятия их и даже просто брань или пожелание мысленно недоброго имели толику силы, — и вправду снимала. А предсказания делала в духе газетных колонок: «Вас ждёт большая удача в третий день лунного месяца, а с десятого по тринадцатый день следует остерегаться недоброжелателей, и, возможно, в этом месяце вы повстречаете того, кто предназначен судьбой». Конечно, она могла и вправду видеть чужие тропы, но зачем лишать людей выбора? Им не нужна правда, им нужна надежда, для того и тратят деньги на шарлатанов. Заработанных денег вполне хватало на еду ей и котам. Как ни странно, шарлатанство неплохо оплачивалось, а ей, живущей скромно, многого и не нужно было. Единственной проблемой была сбоящая в её присутствии электроника, не выдерживающая соседства с магией, а уж стоило Дженни чуть огорчиться или расстроиться… Порой даже походы в магазин оборачивались почти приключением, и она до сих пор предпочитала рынки, хоть и не любила бесконтрольную суету людей вокруг — старые инстинкты Уинтерленда нелегко вытравить. Впрочем, Дженни и сама не знала, для чего пытается затеряться среди людей, сама уже не будучи одним из них. Привычка?.. А может, так было проще — поди прокорми и скрой в современном мире громадного сказочного зверя! Но дракону нужно было расправлять крылья, и Дженни, окутанная магией (однажды ей пришлось разбираться в принципе работы радаров, чтобы суметь подправить свою защиту, ранее укрывавшую лишь от людских глаз), парила в высоте, глядя на города, что выстроили люди. На новый Эмбер, возведённый там, где Дженни помнила развалины прежней столицы Вира, — она никогда не пыталась увидеть их драконьим зрением. Быть может, втайне опасаясь вовсе там не увидеть никаких развалин. Впрочем, летать над городами, очищая воздух для дыхания, было сомнительным удовольствием, и Дженни предпочитала горы. Там чист воздух и ясны мысли. Отчего она, всегда зная о том, что творится вокруг неё, не обратила внимания на присутствие человеческого существа поблизости, Дженни и сама не знала. Разве драконы бывают рассеянны?.. — Прекрасна, — выдохнул вышедший из-за деревьев человек, глядя жадно и неотрывно. — Как ты прекрасна! Дженни беззвучно села, вздымая сухие листья; аккуратно сложила крылья. Нет бы побеспокоился, что им перекусят! Кажется, Поликарп не был единственным таким средь людей. А человек бесстрашно подошёл ближе, протягивая руку… И Дженни отчего-то позволила коснуться себя. Даже бритвенно-острую чешую не встопорщила. Когда-то её вполне устраивало одиночество каменного дома на Морозном холме… пока не явился Джон, и она не предпочла человеческое тепло магии. Магии, власти, которой желала более всего на свете. Нынче магия пела в её крови, могущество дракона и не снилось той девчонке, ученице сварливого старого колдуна, ночами частенько плакавшей от сознания собственной слабости. Но, быть может, даже драконы порой устают от одиночества? От человека веяло таким восторгом, что Дженни изогнула шею, заглядывая ему в лицо, на миг увидела себя его глазами: мерцающее неземное, невероятное создание — шёлк и сталь, сотворённый неведомым мастером цветок, расплавленное серебро глаз, едва уловимая рябь воздуха вокруг, размывающая угловатый силуэт. Да он маг, — с удивлением поняла Дженни, чувствуя, как нечто внутри человека отзывается на пение драконьей сути. Слабенький совсем, необученный, но маг. — Может, конечно, я уснул и вижу тебя во сне, — подумав, с огорчением сказал человек и попытался ущипнуть почему-то Дженни за бок. Конечно, порезал себе пальцы. «Ты не спишь», — сообщила Дженни очевидное. Волной восторга её едва не снесло, она даже на всякий случай запустила отточенные когти в землю. — Ты и правда существуешь! «Я мыслю», — сказала, забавляясь, Дженни. И на всякий случай развернула-сложила крылья — кто их, этих восторженных, знает, сперва — чешуйку на память, а потом — как бабочку… Новоявленного поклонника порывом ветра снесло, что ничуть пыла не умерило. — Ты самый прекрасный дракон на свете, — с чувством сказал человек, сидя на земле. — Можно, я тебя нарисую?.. Дженни от неожиданности едва не села на хвост. Нет, даже Поликарпу далеко до этого чудака. Интересно, и многих драконов он видел? «Но если портрет мне не понравится, я тебя съем», — сказала она. Человек испугаться и не подумал, наоборот, засиял, снова пытаясь подобраться ближе. Никакого понятия о личном пространстве и полностью отказавшие инстинкты самосохранения. — Я знал, я всегда знал, что драконы были разумны! О, леди-дракон, вы подарили мне сказку!

* * *

«Как ты понял, что я — драконица?» — спросила Дженни. Повернула голову, прижмурив глаза, чувствуя ласку солнечных лучей. Драконы были теплокровны, в отличие от змей, но нежиться на солнце любили не меньше. — Я просто почувствовал, и всё, — пожал плечами человек, представившийся как Стэн. — Мне кажется, дракон… э-э-э… самец ощущался бы иначе. Не смейся! Позабавленная Дженни тихо фыркнула. Признаться, сама она вообще не слишком была уверена в существовании привычного разделения полов у драконов. Слишком издалека они пришли, из неведомой дали привели когда-то их звёздные тропы… Драконы не умели любить, как люди, они мыслили абсолютно чуждо. Чтобы понять дракона, надо им быть. А Стэн, видимо, ощутил человеческую часть её сути. Дженни днями нежилась на солнце в дальнем углу старого заброшенного парка, а человек… Стэн сосредоточенно писал свой шедевр. Дженни ощущала его сосредоточенность и улёгшийся помалу восторг — осталось лишь любование, и не могла понять, как относиться к тому, что на неё смотрят точь-в-точь как дракон на сокровище. Стэн, не отрываясь от работы, болтал без умолку, рассказывая о себе, — Дженни слушала вполуха, на всякий случай запоминая, но не вникая в сказанное, — и задавал вопросы: почему и как она поёт (надо же, он слышал музыку драконьей сути, той малой части, что отражалась миром вокруг), как такое громадное существо может летать — ведь это против законов физики, есть ли у неё собственное сокровище, как видят мир, о чём мечтают, чего желают драконы, что значит — быть магом... Иногда Дженни отвечала, чаще, забавляясь и вспоминая собственный опыт общения с драконом, водила его вокруг правильного ответа кругами, заставляя блуждать в череде образов. Драконы не лгут, и она не лгала, вот только в правде драконьей так легко запутаться... А восторг человеческий грел не хуже солнца, и душа рядом пела, отражая многократно мелодию её сути, имени так чисто, как не сумело бы золото. Но всё кончается — листья потемнели, растеряв золотое своё тепло, небо затянуло серыми низкими тучами, а потом и вовсе листья разметал ветер. Или же смёл дворник, вспомнив, наконец, о своих обязанностях. Картина тоже была окончена. До сей поры художник не показывал своё творение, а Дженни не настаивала — её это забавляло. Джон когда-то тоже не показывал свои изобретения, пока, по его мнению, они не были к тому готовы. И всё равно — довольно было одного касания магии, чтобы самый хитроумный механизм разладился… Будучи магом, Дженни чуточку пренебрежительно относилась к механике вообще, хоть и признавала пользу её детищ. «Это… ЧТО?» На холсте, на фоне весьма схематично обозначенных деревьев, красовалась рогатая змея. С тремя лапами и крылышками. Под упитанной змеёй (как видно, питалась она незадачливыми художниками!) можно было угадать нечто, изображающее груду сокровищ. — Я не умею рисовать, — признался Стэн, слегка попятившись — видимо, выражение драконьих чувств оказалось слишком уж выразительным и громким для человеческого восприятия. — Не сердись, ладно? «Зачем же просил дозволения?» — удивилась Дженни. Лёгкое раздражение скользнуло дымкой в картинках её образной речи — и истаяло. Положительно, человек этот был забавен и непонятен совершенно. А драконы любопытны и в своём роде не менее жадны до знаний, чем Джон когда-то… — Потому что такую красоту обязательно следовало попробовать запечатлеть, — серьёзно ответил Стэн. — Не на холсте, так в памяти. Теперь ты меня съешь? «Вот ещё! — Дженни, фыркнув, отвернулась; чуть стукнул по земле набалдашник хвоста. — Я не ем людей, у меня от них изжога...» Именно так отвечали новомодные сказочные драконы героям-рыцарям, припёршимся… то есть героически явившимся спасать прекрасную принцессу. Почему-то некрасивых принцесс и девиц неблагородного происхождения драконы не похищали. Хотя на самом деле люди вообще были некрасивы с драконьей точки зрения, а на вкус, надо полагать, пастушка ничем от принцессы не отличалась. «А лапы почему только три?» — Так с этого ракурса четвёртой не видно, — объяснил Стэн. Люди! Свой человеческий облик показывать Стэну Дженни вовсе не собиралась. Стэн её забавлял, но не более. Дружить драконы тоже не умеют… А может, дело было в том, что не хотелось разрушать чужую мечту. Одно дело — дракон, дивное, чуждое создание, явившееся прямиком из старых легенд, а совсем другое — не слишком-то красивая женщина средних лет, которой дракон этот оборачивается. Пожелай Дженни — она могла бы принять не менее прекрасный облик, каким обладала когда-то Зиерн, но зачем? Своим котам она нравилась и такой — лишь бы драконом не пахло, а с отражением в зеркале Дженни смирилась много веков назад. Единственно, с чем смириться не получалось — с чуждостью мира. Звёзды в небе были другими, не теми, что знала Дженни, как бы ни убеждала себя, что за века небо могло измениться. Вот только этих веков должно было пройти куда больше, чем жила на свете Дженни. Когда-то ведь она усердно зубрила под руководством старого Каэрдина названия звёзд и созвездий, наблюдала за ходом небесных светил, а короткое тогда пребывание в облике дракона дало более полное знание о звёздных путях… Человеческая память может быть неверна, но драконы никогда ничего не забывают, сам их разум устроен иначе. Чужими были звёзды и чужим был мир вокруг. Её мир замерзал, медленно умирая, этот — жил, но уверенно двигался к гибели. Или это ей не по вкусу была такая жизнь. Иногда Дженни думала, что создатели этого мира были драконами. Только драконы умеют холодно вглядываться в прошедшее и грядущее, позволяя одному быть, а другому свершиться. Несмотря на мольбы и проклятия детей мира. Может быть, одиночество побудило ответить Дженни на заданный вопрос о других драконах. «Нет других драконов. Я — последний. Они ушли… а я осталась». Потому что не нашла пути, оказавшись запертой в этом мире. Для неё звёздные тропы были закрыты. — Может быть, ты всё ещё не свыклась с этим обликом. «ЧТО?» Дженни показалось, что она ослышалась, хотя драконы этого не умеют, но прозвучавшее только что… просто не могло быть произнесено на самом деле. — Ты мыслишь слишком по-человечески, леди-дракон, — мягко сказал Стэн. — Будь ты драконом изначально, твои мысли и чувства были бы чужды и непонятны мне, слишком разные создания неуязвимая железная птица и хрупкий слабый человек, пути одной неведомы и непонятны другому. Всё равно, что пытаться поговорить с пришельцем, да и полно — уж не пришли ли тебе подобные когда-то в этот мир из другого? Дженни молчала. Только подрагивание гибких усов выдавало её смятение. — Ваши тайны — только ваши, — вздохнул Стэн, нахально погладил сложенное крыло. — Я вовсе не стремлюсь их узнать. Леди-дракон, ты — воплощённая мечта этого безнадёжного мира. Последняя сказка. Дженни фыркнула, отвернув морду от полёгшей жухлой травы. Яви себя эта сказка миру… и магия не стала бы спасением, то, что придумали за века люди, куда опаснее самых изощрённых заклятий. Дженни обитала в большом городе именно потому, что громадное крылатое существо, что прикрывается заклятием невидимости, — а любое заклятие фонит, искажая среду вокруг, — гораздо труднее заметить на постоянном фоне помех от радио и электроприборов. Ей вовсе не хотелось охоты на драконов. — Сказке не место в реальности, — странно настойчиво сказал человек, пытаясь поймать взгляд… глупый, кто же смотрит дракону в глаза! «Я хочу уйти», — вырвалось у Дженни — вереница образов: скалистые островки в северных морях, где прежде обитали совсем иные птицы, скалы из стекла и бетона, за которыми теряется небо и не видно звёзд, что поют так притягательно, зовут к себе — но их не достичь, сколько ни пытайся, ощущение спелёнутых крыльев. Человек непроизвольно обхватил себя руками, поморщившись. Наверное, она опять перестаралась с «громкостью» речи. Это — не её мир. — Оставь человеческое — людям, леди-дракон. Человек в тебе не пускает идти дальше, а дракону не место в мире, лишённом волшебства. Иди дальше. Не мир держит тебя, а ты держишься за него по привычке. Драконья магия не знает Ограничений, но эти Ограничения, накрепко затверженные, вошли в плоть и кровь Дженни, тогда ещё человеческие. Может ли быть так, что она, неосознанно цепляясь за мир, всё ещё привязывающий её к остаткам человеческой сути, к прошлому, которого, быть может, и не было, здесь не было, сама наложила на себя Ограничения? Присев, Дженни взметнулась в небо, не удосужившись попрощаться. Там, в высоте, мыслится куда яснее... Стэн был не вполне прав. Будь Дженни всё ещё слишком человеком, она и сама бы подумала об этом. О том, что вместе с миром она оставит и память о том, как жила и чувствовала — человеком. Недаром Моркелеб когда-то не мог при всей своей мудрости, накопленной веками, понять, как мыслят люди, слабые, недолговечные создания, так торопящиеся жить и отчаянно цепляющиеся за то немногое, с драконьей точки зрения, что дано им. Ночи в городе не бывают темны — вокруг царил расцвеченный неживым светом фонарей полумрак. На миг выглянувшая луна, обласкав чешую припавшего к брусчатке площади дракона, отразилась в громадной зеркальной витрине, разбросала блики, будто монетки. Дженни безошибочно нашла среди мерцающих огоньков человеческих душ ту, что немедленно запела, отзываясь на касание её сути. Может, стоило попрощаться?.. Коты, словно почуяв всё заранее, ушли — Дженни не затворяла форточек, не желая ограничивать их свободу, так что звери её всегда приходили и уходили, когда вздумается. Наверное, они, как водится у кошек, сами нашли себе новых хозяев, которые не разрываются меж небом и землёй и уж точно не пахнут драконом. Дженни протянула переднюю лапу — лунный свет скользнул лентой сквозь когти. Интересно, как звучал бы Список, будь в него включено и моё имя? «Дженни, молочно-белая, как свет луны...» И обрывок мелодии старенькой арфы Каэрдина, часть истинного имени. Видел бы Моркелеб яркие детские мультфильмы о дружбе с драконами… И то, какими драконов там изображают. Интересно, что он сказал бы? Кажется, что люди всё-таки подсознательно помнят о том, чего лишились, когда разошлись миры — драконы, магия, дивные создания. Нынче беда и погибель людей — романтичная сказка. Рыцари и драконы, которые работают вместе — добывают всевозможными (но почти всегда незаконными) способами золото, драконы и принцессы, которые выбирают зверя вместо человека, драконы-оборотни, драконы, драконы... До чего же странные создания люди. Они действительно изменяют всё, чего касаются. Исчезло сказочное, ушло из мира — и люди выдумали его сами. Создав свои собственные миры взамен утерянного… Сколько столетий понадобилось, чтобы начать говорить о людях «они»? Чтобы избавиться от въевшихся в разум Ограничений? «Может быть, я наконец становлюсь настоящим драконом...» Последний дракон в мире людей. Дракон с молочно-белой бронёй, изукрашенной вязью проступившего сложного серебряного узора, простёр крылья над недрёманным городом из камня и стекла, взмыл выше, теряясь в лохматых облаках. С ночного неба глядела луна, похожая на свернувшуюся в клубок белую драконицу, а звёзды пели, будто монетки, повторяя истинное драконье имя.