Аминь

      Отче наш, Иже еси на небеси.       Зима началась рано и некрасиво. Небо заштопалось мясистыми нитями грязных туч — в комнате почти всегда темно; если только к обеду солнечные лучи не укусят тучку за бок и не растекутся ненадолго сырым желтком. И тогда ветер занесёт запах мороза.       Да святится имя Твоё, да приидёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя.       Алексей, укрытый одеялом в своей кровати, напоминал ледяную фигуру, по неловкости мастера сделанную с закрытыми глазами и дрожащими ресницами. Белый — как снег на окнах, как вчерашняя метель, как пуховое одеяло, как парадный китель отца и лучшее платье матери.       — Почему не спал сегодня? — тяжёлый поскрипывающий от холода голос разрезал прозяблый воздух. Распутин чёрным умным вороном отвернулся от окна и остановился рядом с кроватью. — Слышишь, маленькой? Почему плохо спал?       — Мне снились страшные сны.       — О чём же?       — О том, как мы с папой попали на войну, — Алексей открыл глаза и повернул белое лицо, мягко коснувшись щекой подушки. — Мы стали креститься, но у папы отяжелела рука — и он не мог. Чем больше крестился, тем тяжелее становилось.       Яко на небеси и на земли.       — Да, всякому плохие сны снятся, — решил Распутин, так долго помолчав, что Алексей несильно вздрогнул плечами и тут же нахмурился — больно.       — И вам?       — И мне.       — А правда, что все сбываются?       — Неправда, маленькой мой. Иногда просто так снятся.       Хлеб наш насущный даждь нам днесь.       Ночь была жаркая. В окно билась, умоляя дать ночлег, голубая метель, а в комнате пахло стоялым воздухом и человеческим теплом. Ночь была несколько недель (а может, месяцев) назад, но Распутин помнил её, как будто переживал с тех пор ещё несколько раз — к пятнице, к Архангелу Михаилу и к Кузьме с Демьяном.       Ночь была жаркая — сон то хватал, то выкидывал обратно, в смятую кровать. То налетал бешеной птицей, то отбрасывал сытой собакой.       «Именем… подлежите… расстрел…»       Знакомый голос: «Что?», и он затихал, чтобы через несколько секунд вернуться снова, чтобы повторять это «что?» так настойчиво и так испуганно, будто Распутин должен был объяснить — что.       Пахло кровью — и не понятно, во сне или наяву — каждый крестьянин знает этот запах. Пахло кровью — и Распутину казалось, что так пахнет кровь Алексея, по какой-то Божьей немилости оставшегося ещё живым, скользящего белой ладонью по полу (полу?), оглядывающегося так, будто потерял всё самое дорогое разом.       «Да за что же ребёнка».       «Колдунов не спрашивают — в нашем мире колдунов вообще больше нет».       И оставь нам долги наши, якоже и мы оставляли должникам нашим.       — А вы знаете, как я умру? Вы только не говорите как. Просто — знаете?       Распутин отвернулся к окну и приложил к белым обветренным губам холодный крест.       — Немного знаю.       И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.       — И всё-таки страшно, — Алексей высунул руки из-под одеяла и несколько раз ущипнул себя за локоть, не глядя на чёрное воронье пятно, остановившееся, как пожар церковной свечи, около окна.       — Не бойся, маленькой.       Не бойся — как глупо. Не дай Боже Алексею той жаркой ночи с собакой-сном; знакомым голосом, шепчущим что-то; и остывшим, как зимний воздух, приказом — понять бы этот приказ. Пускай лучше снится отец, у которого не получается креститься во время войны.       — Дорогой мой, не бойся: всё будет хорошо.       — Правда?       Распутин ещё раз поцеловал крест и не стал отвечать.       Яко есть Царствие твоё и сила, и воля. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу.       Тёплая рука Распутина обняла влажный от бисеринок пота лоб Алексея — чуть-чуть погладила его, чуть-чуть хлопнула, как хлопают любимых детей, и остановилась.       — Знаешь что, маленькой? Ты ничего не бойся. Когда придёт время, все там будем. Пока я жив — у тебя всё хорошо станется. А время придёт — ещё встретимся, все встретимся, и уже твои коленки болеть не будут, и с мальчишками играть пойдёшь, а я за тобой присматривать стану, прямо как сейчас. Чего тебе бояться? За тебя уже знают, как лучше будет. А ты: радуйся и живи. Все там будем… все вместе…       И ныне и присно, и во веки веков.       — Как ты себя чувствуешь?       — Перестало болеть.       Аминь.