Часть 1
26 октября 2018 г. в 22:03
Невозможно стать мастером концовок. Нет того прекрасного финального мазка, которым можно поставить точку.
С распаковкой вещей они закончили, друг с другом - нет. Только не так.
— Выпьем на прощание, — предлагает она, проходя мимо него на кухню.
Он следует за ней.
— Знаешь, чего я боюсь? — спрашивает она, глядя на свои сложенные на коленях руки. Одна рука уже ей не принадлежит. Она учится отпускать части себя одну за другой.
Ковач держит свой бокал так, словно у него в руках раненная птица.
— Что он посмотрит на меня, а я увижу только незнакомца, — говорит она, сжимая одну ладонь в кулак.
— Этого... Этого не случится. Тебе просто придется узнать его заново, — бормочет он, понимая, что его слова звучат неразборчиво. Он не пьян. Просто у него был долгий день. И не один.
— Что если я узнаю его заново и все равно что-то будет не так... все равно неправильно, — произносит она, запинаясь.
Они оба слишком вымотаны для этого разговора, но слова все равно вырываются наружу.
У него в голове всплывает картина: она и Райкер в постели, его руки на ее теле, его лицо у ее шеи, и в глазах Ортеги ужас. Потому что она не узнает его.
Ковач делает большой глоток, обжигающий горло.
Она не может понять, о чем он думает, и издает короткий смешок.
— Я говорила тебе сохранить его оболочку, но, может, надо было позволить ее уничтожить.
Он на секунду задумывается об этом.
— Райкер этого не заслужил.
— Я знаю, — морщится она. Райкер и ее сомнений не заслужил.
Она вспоминает момент, когда Ковач собирался вынести себе стэк. Она помнит его взгляд, как будто она была целой вселенной, а он — всего лишь умирающей планетой.
Она хочет рассказать ему, что в тот момент был только он — Такеши — и страх потерять его.
— Эй, — он чуть приподнимает ее лицо за подбородок пальцами прохладными от бутылки, — ты боролась за Райкера три года. Всё это... ничего не меняет.
Кристин прикусывает щёку.
— Легко тебе говорить. Has estado enamorado de la misma persona por 250 años…*
Фраза на испанском не спрячет зависти в голосе. Ощущение как от свежей пульсирующей раны. Она не может представить, как это — любить кого-то настолько долго. Но ей бы хотелось это уметь.
— Легко? — повторяет он, презрительно морщится, и ей это так нравится. — Ты, блядь, надо мной издеваешься? Ничего легкого нет. Любовь это... нелегко. Над ней надо работать, ее нужно строить с нуля... снова и снова. Ты думаешь, не было моментов, когда я ее ненавидел? Когда я не хотел думать о ней?
Кристин с трудом сглатывает. Ей хочется спросить: «Ненавидел ли ты ее, когда был со мной?».
— Ты его все еще любишь, — продолжает он суровым тоном, как будто говорит ей непреложный факт. В голосе его нет ни капли радости, но такова жизнь. — Остальное это... мелочи. Ты разберешься со всем этим. Разберешься, Ортега.
Ей правда хочется верить ему. Она смотрит ему в глаза, вглядывается туда, где находится он. Он обнадеживающе смотрит на нее.
Они держатся за руки через стол.
Они пытаются убедить друг друга.
Они чувствуют себя как разделенные половинки, несчастные кусочки старой головоломки. В другой вселенной они могли бы совпасть.
Она размышляет о телах, о том, насколько их достаточно. Размышляет об их силе.
Ты можешь полюбить то, как человек носит тело. Полюбить то, как он живет в нем. Это все еще тело Райкера, но есть небольшая разница. Кожа у него кажется другой, пальцы кажутся длиннее, нежнее. Когда он прикасается к ней, нет такого напряжения. Когда Райкер касался ее, казалось, ее бросало в бурный поток.
Разве тел действительно достаточно? Может, они — что-то большее, чем мы думаем? И где проходит граница? Такеши Ковач — просто сознание внутри тела, или он каким-то образом завладел этой плотью, изменил ее?
Она думает: «Я люблю тебя в теле Райкера», и ее тошнит.
Она извиняется и бежит в ванную, стоит, опираясь о раковину, тихо пытаясь отдышаться.
Он допил пиво, он собирается уходить. Ей придется попрощаться. Всего несколько дней, и Райкер получит назад свое тело. Вернется к ней. И Такеши Ковач станет тем, кто он на самом деле есть — посланник без дома.
Кристин вцепляется в его пальто, сжимает лацканы пальцами.
— Береги себя, где бы ты ни оказался. И может как-нибудь... сообщи мне, как ты там. Может, я даже могу помочь тебе найти... — она не может сказать ее имя. Фраза обрывается.
Ковач смотрит на нее сверху вниз. Он проводит ладонью по ее щеке в последний раз. Она знает, что никогда снова не почувствует его тепло.
— Я должен сделать это сам, но я всегда буду присматривать за тобой, Ортега.
Всегда. Это слово поражает ее.
— Дерьмо... Я ведь правда буду скучать по тебе, сволочь, — бормочет она, пытаясь не заплакать.
Он наклоняется и касается губами ее лба, он никогда так не делал. И она чувствует, как с этим целомудренным поцелуем что-то ломается. Ее решимость.
Она обнимает его, вцепляется в него бионической рукой.
Не уходи, не уходи, не уходи…
Посланцы почти читают мысли. Они знают то, чего им знать не положено. Он заставляет ее поднять голову.
— Ты должна меня отпустить, — голос у него хриплый, пропитанный лучшим для нее ядом. — Ты должна отпустить меня.
— Что если я не могу? — слезы, как падающие звезды, оставляют дорожки на ее щеках.
Ковач на секунду с болью прикрывает глаза.
— Мне нужно, чтобы ты отпустила меня. — «Я не могу быть свободным, если ты не отпустишь», — вот то, чего он не говорит.
И она чувствует маленькую искру радости, потому что в нем тоже есть сомнение. Она хочет быть совершенной эгоисткой и держать его так всегда.
Но она слишком сильно любит его, чтобы так поступить.
Она отходит от него и всхлипывает.
Ковач проводит рукой по своему (чужому) лицу. Здесь ничего не поделаешь, нет ничего, что он может сделать. Это тело принадлежит не ему, он должен его вернуть. Он должен найти Кел до того, как это сделает кто-то еще. Это цели, которые никакой инстинкт внутри него не может отменить.
Даже если бы он хотел... Нет, он не может хотеть чего-то другого.
Кристин медленно идет к двери и открывает ее для него.
Она в руинах. В руинах на дне океана. Она почти не видит его из-за слез.
Ковач ныряет к этим руинам последний раз.
Он держит в ладонях ее лицо и целует ее в губы со всей болезненной страстью, на которую способна эта оболочка. Он целует ее достаточно долго, чтобы почувствовать ее вкус, и знает, что больше он не почувствует его никогда.
Он целует ее так, будто это последнее, что он сделает в жизни. И в какой-то степени это правда.
Потому что, когда он отдаст это тело, он не будет тем же самым Такеши. Он заберет что-то из этого тела с собой.
Кристин смотрит, как его темный силуэт удаляется прочь.
«Я люблю то, что есть внутри тебя», — остаются между ними непроизнесенные слова. «Я люблю все отрицательное в тебе. Я люблю все, что ты есть, и чем ты не являешься.
И я буду любить тебя столько, сколько понадобится.
Я буду любить тебя двести пятьдесят лет и дольше».
________________
* Ты любил одного человека 250 лет.