Капище

Когда я пытаюсь вспомнить, то мне кажется, что я знал этого парня всегда. Ещё с детских лет он крутился на переферии моего сознания, занятого детскими приключениями с сестрой, книгами, первой влюбленностью в девочку старше меня, ранними шажками в изучении естественных наук. Он же был тем соседским ребенком, про которого все приличные мамаши в округе говорили: он же сын тех самых, что удивляться? Бедный малыш. Джонни, не смей играть с ним! «Те самые родители», по классике, были пьяницей и наркоманкой. Как такие люди смогли долго жить в неплохом доме посреди района для людей с достатком выше среднего — до сих пор загадка. Так вот, мальчик. С ним изначально было что-то не так. Говорят, его родители стали такими после его рождения, и я бы не удивился, будь это правда. Он был тощим пацаном, но бегал быстро, а бил больно, в чем соседские задиры не раз убедились. Жидкие волосы, обычно закрывающие странные жёлтые глаза. Он постоянно ухмылялся, даже когда били, что было очень страшно. Одежда всегда на нем была рваная, но девочки все равно заглядывались на него. Я этого не понимал и злился. Самое забавное, что мы с ним никогда и не пересекались толком. Мы жили в пяти метрах друг от друга, моя сестра — жалостливая дура — часто лезла к нему со своими разукрашенными пластырями, а он ее грубо пихал в ответ, но мы с ним никак не взаимодействовали. В школе он учился плохо, и его постоянно грозились выгнать, но почему-то не осуществляли свои угрозы. У него не было друзей, были лишь дружки, с которыми он ходил на всякие стрелки против других таких же отбитых. Девчонки подсылали записочки, чем он пользовался. Он гулял с первой красоткой школы, а на следующий день все знали, что он трахнул Уродку Джинни в подсобке. Мы были с ним в параллельных классах и мои одноклассники завидовали ему. Я же будто бы находился в изоляционном пузыре, хотя все сплетни были о нем — в маленьком городке на окраине штата очень скучно живётся — и не замечал его. У меня были проблемы с девушкой, проблемы в семье и просто подростковые проблемы. Не до этого было. В старшей школе мне пришлось его заметить: мы теперь были в одном классе и стали соседями по парте: все остальные банально боялись с ним сидеть, до сих пор вспоминали бедного Джерри, которому он отгрыз ухо за то, что тот ему не дал списать. Или про Амели, которая до сих пор валяется в больнице… Мне страшно не было: я наблюдал за ним с интересом ученого, препарируещего интересное насекомое. Возможно, именно этим я и привлек его. Я давал ему списывать, но потом, ради эксперимента, сказал, что больше не дам. Он не озверел, не кинулся, как предполагали мои одноклассники, наблюдающие за сценой с долей ужаса. Он коротко кивнул и сам за несколько минут сделал то, над чем вчера я сидел час. Мне предстояло убедиться, какой он умный. Пугающе умный. Потом я решил поговорить с ним. Просто нормально по-человечески поговорить. Вежливым «как дела?» я довел его чуть ли не до истерики. Он долго поражено пялился на меня, потом заржал. Смеялся он неприятно: громко хихикал, скаля жёлтые зубы. А потом потрепал по волосам, прошипев: смешной ты, сосна. При чем тут это дерево, я не понял, но решил не узнавать. Моя сестра предлагала пересесть от него, но мне не хотелось. Жизнь казалась чуть интереснее рядом с ним. Каждый раз мне что-то спирало горло, когда он смотрел на меня так, будто готов сожрать. Надвигались выпускные экзамены, и все были озабочены куда поступать, кроме, конечно же, его. Мы теперь с ним изредка болтали на отвлеченные темы: убийство видного политического деятеля на Востоке, математические теории — он мне как-то хвастался, что решил несколько задач тысячелетия, но я никогда не верил — понятие личности в нейропсихологии, человеческие мутации, жирная задница Кэссиди Бойл. В округе все чаще находили мертвых кошек, а я чувствовал себя довольным этой весной. Экзамены я сдал на отлично. Удивительно, но он тоже. Мне это казалось странным потому, что было очевидно, что он не пойдет ни в какой вуз. Но на мои расспросы он лишь лениво ухмылялся мне и продолжал купить мерзкие дешёвые сигареты. Сразу после выпускного он исчез. Его родители никуда не заявляли, то ли радуясь его пропаже, то ли находясь в том состоянии, когда все равно. Я поступил в вуз мечты, моя любимая ответила мне взаимностью и все было хорошо. Только мир сразу потускнел. Я ненавидел слушать, как мне повезло. Я не радовался будущей учебы в самом крутом вузе страны, моя девушка грустно смотрела на меня и спрашивала, что со мной, с друзьями я порвал все контакты. Я не хотел признаваться, чего мне не хватает; без чего мир кажется неправильным, будто осколок, попавший в глаз и теперь искажающий все. Мои родители решили, что мне надо побыть одному, что это все от волнения перед «взрослой» жизнью. Они с сестрой уехали к нашему старому дяде, которого я не видел слишком давно, чтобы хотя бы вспомнить имя. Тот месяц в одиночестве я провел не выходя из дома. Я перестал общаться с кем-либо, изредка отвечая на звонки родителей, показывая, что все хорошо. Все не было хорошо. За несколько дней до их возвращения, я сидел в своей комнате, читая глупый журнал сестры от скуки. Тогда я услышал их. Крики. Была поздняя ночь и на улице никого не было. Я подумал, что мне показалось, но сдавленные крики повторились. Через пару секунд ступора я понял, что кричат в соседнем доме. В его доме. Мое сердце в ужасе забилось, но я не мог пошевелиться, сжимая до судорог в пальцах подростковый журнал. Я знал, что там происходит; я знал, что будет потом. Он придет за мной. Я продолжал сидеть до тех пор, пока крики не прекратились. На несколько минут на меня навалилась оглушающая тишина. Я быстро вскочил с места и побежал на кухню, пытаясь найти любой острый предмет. Затем ринулся к телефону, пытаясь набрать родителей. За ручку входной двери кто-то с силой дёргал. Я знал, что она закрыта. Мне казалось, что все обошлось, пока не послышался пугающий треск, и ещё, еще. Я зачарованно смотрел, как дверь разлетается в щепки. В телефоне продолжали идти гудки. Он ногой выбил то, что осталось от двери и вошёл. Свет фонарей освещал его фигуру, держащую топор. Я сдавленно хихикнул своему сравнению его с Раскольниковым. Он выгнул бровь в удивлении и зашёл в дом. Свет от люстры помог разглядеть его лицо, на котором остались брызги крови, как и на всей одежде. Он выглядел почти красивым. В телефоне раздались чьи-то голоса, но я безвольно выпустил из руки, заворожённый этим зрелищем. Он выпустил топор из рук и подошёл ко мне — но я не обманывался, зная, что он может убить меня и голыми руками и почти желая этого — но он лишь сжал мои руки, словно в тисках, и приблизил свое лицо так близко, что я чувствовал его гнилое дыхание. — Я пришел за тобой. Он с непонятной нежностью прижался губами к моему лбу. Я чувствовал, что сейчас разревусь. Мир наконец был четким.