Проблемы общения

      Фриск улыбается через силу, когда встречается глазами с Чарой.       Эта девочка настолько похожа на него, что становится банально страшно — а не видит ли она его на сквозь? Алые глаза блестят ярко-ярко, щеки пылают от надрывного смеха, а зеленый свитер с желтой полоской совсем не блеклый. У нее голос — громкий, звонкий. Широкая улыбка прилипла к ее губам — вечно, как не глянь, она с нею, будто судорогой свело. Неизменно каждому она говорит «приветствую», а при новых людях добавляет — «я — Чара».       Она почти всегда молчит при нем, отводит взгляд куда-то в сторону, и бормочет что-то неясное, лишь бы не показаться грубой. И он почти рад тому, что человек старается держаться как можно ближе к Блу и Папсу.       Фриск цепляется краем глаза за Стреча и Санса, внутренне сгорая от зависти: их мирный разговор, понимающие взгляды… Сам он же не мог спокойно подойти к Чаре, потому что боялся.       И она тоже боялась.       Ужас сковал сознание как самая изощренная клетка, отравил ядом лютиков и они горели. Горели безмолвно, но ярко. Горели в от-чая-нии.       Встречаясь с алым взором, он видел немногое — укор, ненависть и пепел сгоревшего мира. Так смотрела принцесса монстров. Укор за смертельное любопытство; Ненависть за смерть всех — всех, кто был ей дорог, кто был ею любим, кто был ею вознесен до небес; Пепел же — серый, противный, липкий от пропитавшей крови, — был на его руках. Голос принцессы — как громовый гвалт; принцесса — его палач на эшафоте из костей и пыли.       Но Чара, эта Чара, — вовсе не принцесса. Чара человек, последний и самый — он не знает точно, — худший или лучший для монстров. Чара, что вечно держалась от него в стороне — была ангелом, совсем как он; ангелом смерти, слепивший себя из собственного любопытства.       Эта Чара была худшей из всех — воплощением его грехов с ликом той, что давным-давно пожертвовала собой ради семьи.

***

      Когда Чара встречается взглядом с Фриском, то невольно впивается ногтями в кожу.       Она не видит его глаз. Они всегда скрыты под тонкой кожей век и веером густых ресниц. Но чувствует — они прожигают затылок, кажется, будто даже волосы шевелятся от напряжения. Чара невольно шарится по своим карманам в поисках ножах, но тут же одергивает себя — медальон обжигает шею льдом, а на поясе, хлестая по бедру при ходьбе, висела та самая палка с начала Руин.       У Фриска тихий, вкрадчивый голос — но он звучит в каждом миллиметре комнаты, словно дразня. У Фриска живая, подвижная мимика. У Фриска голубой свитер в фиолетовую полоску — не потрепанный, не блеклый. Совсем как новенький. При знакомстве с новыми людьми, Фриск просто кивает головой со слабой улыбкой и второпях, словно позабыв об этом, добавляет «мое имя Фриск».       Чара не знает, что ей делать — поэтому прибавляет шаг, когда они идут нога в ногу; вклинивается в разговоры Напстатона и Меттатона, когда не-ее-Папайрус пытается заставить их заговорить с друг другом; идет выгуливать Тэмми, когда Фриск приходит к ним домой с Флауи.       Однажды она даже уловила их тихий хор голосов, когда они наблюдали за огромным столпотворением в одном доме: «господи, какие идиоты». Невольно, но она согласилась.       Чара видела себя — в жестах, словах, действиях. Но лицо напротив — чужое. Того, чью тень она не хотела видеть еще долго. Настолько, насколько это могло быть возможным.       Наблюдая за разговорами Блу и Папса, она чувствовала стыд и укор — сама она все никак не могла решиться заговорить с Фриском, боясь, что он намного чище и светлее, чем Чара. Что только за ее спиной растираются крылья из пыли и золотых цветов.       Чара не видит его улыбки, только надменно-презрительную усмешку. Так ее встречал маленький принц. Надменность за то, что не сдержала своих слов — сначала сбежала, окропив ладони пылью королевы; Презрение — за то, что повелась голосам из своей головы, что бои с монстрами — это весело. Принц оказался последней цитаделью, державшей мир; принц оказался воплощением Вендетты.       Но Фриск — не принц. Не самоубийца с синдромом мессии, приносящий свою душу на алтарь монстров. Этот Фриск был ангелом — возможно смерти, возможно нет. Она не знает. Она не хочет знать, ведь понимает и так, что…       …этот Фриск самый худший из всех.

***

      Чара тихой тенью скользнула в арку кухни, молясь всем известным пантеонам, чтобы остаться незамеченной. День рождения двух Ториэль слегка затянулся, отец все никак не мог наговориться с копией своей жены, а она уходить без него не желала. Мало ли — идти пусть и недалеко, но ночью просыпаются не самые честные люди. Как и она когда-то.       Позади скрипнула половица — слишком громко для скелебратьев; слишком тихо для других монстров. Обычно она скрипит так, когда на нее наступает Чара. Сжав пальцами чашку, девушка поняла как невольно напряглись мышцы. Она знала, кто пошел за нею след в след, и хотела ошибаться.       — Чара?       Но, как назло, была права.       — Да, Фриск? — она оборачивается к нему, широко улыбаясь. Но уголок губ предательски дрожит и в голове словно выстрел — достигла своего предела. Он топчется на месте, половица скрипит-скрипит-скрипит, неприятно ударяя по голове. Чайник тихо кряхтел, сообщая, что почти готов закипеть. Из гостиной доносится звук голосов, но — больше ничего.       Она впервые видела его глаза: алые, похожие на цветные витражи в каких-нибудь церквях. Алые, совсем как решимость, что текла по их венам ядовитой патокой. Глаза его блестели мрачной уверенностью, и Чара понимала — сбежать теперь не удастся.       — Ты избегаешь меня, — не спрашивает, утверждает. Да и спрашивать глупо: все понятно и так. Девушка начинает бегать глазами по комнате, не зная куда деться. Просторная кухня стало моментально маленькой и душной настолько, что ей казалось, будто Фриск стоял почти к ней вплотную. А ведь их разделяет стол. — Ты… Видела Первого?       Они оба шумно сглатывают. Сколько бы Фриск не проговаривал это мысленно, произнести собственное имя, как чье-то чужое, было выше сил. Плечи Чары вздрогнули и опустились, а на лице скользнула тень. Она не могла понять: нужно ли ей чувствовать облегчение?       Или расстраиваться, что даже в этом они такие похожие идиоты?       — А ты, значит, Первую.       Фриск молчаливо кивнул, еще сильнее растрепав непослушные вихри. Чара пустила смешок, другой, третий, пока в открытую не рассмеялась, прикрыв ладонью глаза. А она боялась. А она ведь старалась свято поверить, что это не так. А она ведь боялась, что испачкает…       А оказалось, Фриск тоже повязнут в этом песке.       Свист чайника отвлек обоих — вздрогнув, они одновременно повернули голову к плите. Тихо ойкнув, Чара подлетела к ней и выключила. Громкие звуки не нравились им, уж больно сильно били по ушам.       Люди обменялись взглядами и улыбнулись.       — Что ж, — Чара достала вторую чашку из верхнего ящика. Кухня ничем не отличается от той, что была в Подземелье у отца… Стоп, они же в доме семьи Фриска. — Поговорим за чашкой чая?       В первый раз за все время, Чара увидела улыбку Фриска — именно его, а не принца, чья усмешка была не хуже яда лютиков внутривенно.       — Надеюсь, — Фриск садится с одной стороны стола, подумав, что приближаться еще не стоит. Страх еще не ушел. — Мой отец еще не выпил весь чай из золотых цветов… Или твоя мама.       Теперь он не видел принцессу, чьи взгляды ранили не хуже истинного кинжала. Была Чара. Обычная, простодушная Чара.       И эта Чара смеялась так, как никто другой.       — Удивительно, но нет!

***

      Первым, кто заметил исчезновение мелких детишек — был Стреч. Он привычно скользнул взглядом по комнате, стоя на балконе, и не заметил привычного полосатого свитера. Все же, Монстье* выбирает очень хорошую, почти ядовитого цвета пряжу для свитеров дочери, чтобы ее можно было сразу заметить в толпе в случаи потери. А сейчас, взгляд цеплялся лишь за фото на камине, и челюсти сводило в неприятной ухмылке. Их Чара не похожа на эту принцессу, их Чара вообще ни на кого не похожа.       И точно так же думает Санс на счет своего мелкого. Они на пару старались сдерживать себя, когда двое ученых и ГвардКапитанов обсуждали абсолютно противоположное.       — Малого тоже нет, — щурится Санс, понимая Стреча, даже не взглянув на него. Стречу, если честно, абсолютно все равно на Фриска; Сансу, кстати, тоже до луны до Чары. Но им нравится говорить с друг другом. А разговаривать можно обо всем на свете, даже если тема одному из них абсолютно безразлична.       — Хм, давно я не воспитывал детей, — пробормотал высокий скелет, потушив сигарету. А потом заметил настороженный взгляд собеседника. Папайрус хмыкнул. — Нет, Блу был послушным. А вот Чара любительница погулять часов до одиннадцати.       И это в четырнадцать лет. Иногда Стречу становится не по себе, когда он думает, во сколько же малая будет приходить, когда станет старше. Хотя нет, не так. Будет ли она вообще возвращаться?       Санс фыркнул, пряча довольную улыбку. Ну да, их-то человек был послушным даже чересчур. И твердолобым. Все слова воспринимал всерьез. Например, когда старая леди рассказала ему шутку о черепицах, его едва успели поймать. Полез проверять, твою мать.       Из приоткрытого окна кухни послышался смех. Громкий настолько, что Санс поморщился. Похоже на истеричный смех. Чара не умеет сдерживать эмоции — наверное, это единственное, что ему нравилось в девчонке. Малой скуп на них, скелет замечал какие-то зачатки при Чаре, но тот быстро их давил в себе, замечая внимание друга.       Стреч громко вздохнул, тоже скосив взгляд туда. Весь его вид говорил о том, что ему не придется искать мелкую егозу по всему городку. Можно и полениться.       — Решили поговорить? — дергает он бровью, заметив краешек голубого свитера. Такой бледный цвет, если не искать, то и не увидишь. Санс пожимает плечами, но машет рукой. — Согласен. Давно уже пора.