error

      Под пальцами зудит и разрывается чужая плоть так явственно, будто он действительно касался тех рук в момент взрыва. Каждая частичка незнакомых смуглых ладоней с аккуратно подстриженными плоскими ногтями рвётся ещё на тысячу мельчайших, тонких, чёрных, словно лоскутки обгоревшей бумаги. Эти руки вовсе не тянутся к Эдди, они гордые, непокорные, безумные, они творили столько ужасов, что тошно представить, но горят они как самые обычные, человеческие. Кожа моментально снимается волной взрыва, которая секундами после обгладывает мясо и крошит скелет. Не спасёт ни симбиот, ни пытливый ум — но, несмотря на очевидную смерть, руки не ищут спасения, они легко направлены вперёд, словно бы в каком-то танце или мимолетном взмахе, но нет ни намёка на мольбу, ни оттенка страха или крика о помощи. Руки, которые столько лет служили для величайших открытий, уничтожаются бесследно: не найти ни кусочка их в мрачных водах залива. Огонь поглощает их беспощадно быстро, но Эдди отчего-то не может выкинуть это из головы.       Он просыпается от ощущения прикосновения этих рук ночью, машинально вздрагивая всем телом, весь покрытый липким потом, и ошалело таращится в темноту. Он знает, никого там нет, руки были съедены взрывом и больше никогда никого не тронут, не причинят боли, не подарят ласки (если умели такое при жизни). Веном внутри ворочается и возмущается на задворках сознания, клянёт Брока за параноидальный страх и глупость его происхождения, но побороть это чувство не может. Фантомное прикосновение упрямо преследует Эдди, лишая сна. Руки дотрагиваются едва ощутимо, словно бы ненароком, но оставляют мокрые следы после себя — Эдди думается, что это из-за сожженных подушечек пальцев, симбиот только раздраженно фыркает, но после неоднократного повторения молчит, всё равно треп ничего не изменит. Такие откровенно необъяснимые, чисто человеческие слабости, лишенные логики напрочь, Веном не понимает. Или предпочитает не вникать. Брок должен сам разгрести это и не вскакивать по ночам, как полоумный, сам прийти к тому, что руки человека, бывшего ему совсем чужим, совершившего столько зла, не должны его волновать.       Но Эдди словно подменяют. Он тонет в собственных мыслях и противоречиях, бледнеет и теряет килограмм или два, питаясь при этом совершенно нормально при учёте симбиота внутри. Мысли его вертятся и петляют вокруг тех рук: должен ли он был их спасти? Мог ли? Стало бы лучше? Ответ известен и однозначен: нет. Руки бы продолжили свои злодеяния, построили бы ещё ракету, создали бы новых монстров. Это всё предельно понятно, такая уж у этих проклятых рук натура, только вот осознание никак не спасает — Эдди просыпается каждую ночь в поту и панике, ощущая прикосновение. Хотели ли руки спасения? Могли бы они служить для благих целей? Или лучшее для них в случае провала — умереть? Уже неважно вроде бы, руки всё равно сожжены и стёрты взрывной волной, которую устроили Брок и Веном.       Заслужили ли те руки шанс? Позволено ли им было существовать хоть на мгновение дольше? Эдди никогда не задумывался о том, была ли у рук семья, любимые, друзья. Руки запоминаются ему ледяными и неприступными, поглощёнными целиком наукой, безумными; сложно (невозможно) их представить ласкающими чьё-то тело, гладящими чьи-то волосы, похлопывающими кого-то по плечу. Словно эти руки и вовсе не были созданы для этого, такие чужеродные и отвергнутые самой человеческой натурой, они и сами будто бы были не с этой планеты, хотя на вид — самые обыкновенные. Эдди касается их лишь раз, при рукопожатии на том злосчастном интервью, и уже тогда по спине нервно забегали мурашки. Ладони обжигают сухим холодным огнём, и Брок спешит отстраниться, делая это как можно естественнее и увереннее. Руки же моментально опускаются по швам, после плавно перебираются на грудь хозяина и ложатся крест-накрест. Кажется, им неспокойно без дела.       Тогда Эдди не заостряет внимание, сейчас — теряет покой. Веном упрямо твердит, что ту ракету они уничтожили во благо, чтобы спасти человечество от уничтожения, что выхода иного не было, напоминает Эдди, что внутри рук сидел Райот, который пылал ненавистью и желанием подчинить и разрушить. Веном всё пытается вразумить Брока, что руки принадлежали монстру, но Эдди видит их человечьими, такими же, как у него самого, только чуть меньше, смуглее и аккуратнее. Вправе ли он был решать, существовать этим рукам или нет? Этот вопрос преследует его так же часто, как прикосновения ночью. И если прикосновения такие лёгкие и мягкие, словно бы шелковые, то рефлексия жестко бьет под дых. Эдди гадает, как бы всё сложилось, встреться он с этими руками при иных обстоятельствах, хотя, зная свою принципиальность и острый язык, вышло бы по-любому не без конфликта, но, может, руки бы остались живы? Может, сделали бы много хорошего для людей, спасли бы миллиарды? Или всё-таки уничтожили бы каждого как низшую форму жизни?       Неясно. Руки были неоднозначны и непредсказуемы, безумны, в конце концов, раз считали симбиотов чем-то божественным, зато как им шло с ними сливаться. Сам Эдди с Веномом спелись, но целым не стали, существовали, будто приятели, случайно запертые в одном теле, но с этими руками все было иначе: они словно всегда искали какое-то своё логическое завершение, что-то, чему в полной мере могли подарить свои талант и силу. Поглощённые симбиотом, они не становились отторгающими и похожими на монстра, а совершёнными и завершёнными, такими натуральными, как если бы существовали в симбиозе с рождения. Руки эти были по-своему абсолютно прекрасны. Когда Эдди начинает думать о них в таком, странном и неправильном, ключе, сложно сказать — постепенно прикосновения, что мерещатся по ночам, становятся приятными и мимолётно интимными, словно необычная, диковатая, противоестественная ласка. Могли ли эти руки действительно касаться так нежно и чутко? Брок не знает, но просыпается теперь уже не с паникой, а с липким и пугающим возбуждением от одних только фантомных прикосновений. Веном в такие моменты молчит: то ли игнорирует, то ли считает это слишком постыдным. Эдди и самому себе противен, только воображение неустанно рисует откровенные картины.       Оказывается, те руки могут всё же дарить удовольствие (хотя бы в фантазиях): они мягко оглаживают плечи Брока, нажимая ровно в тех местах, где скопились усталость и напряжение; опускаются ниже, на спину, очерчивая позвоночник и кожу на рёбрах, так, что Эдди пробирает невольная дрожь. Его никто так никогда не касался, в сексе он всегда дарил много нежностей, сам же довольствовался самыми базовыми вещами, но эти руки умеют и ведут себя иначе. Они чувствуют каждый миллиметр тела Брока, ложатся на него там, где требуется, словно всегда знали, как надо. Эдди впервые хочется поймать чьи-то пальцы и исступленно прикасаться к ним ртом, то ли целовать, то ли кусать — неясно, чувство всепоглощающего, болезненного желания разливается по телу. Руки обволакивают всего Брока, гладят живот, чуть царапают грудь, смыкаются плотным кольцом на члене — это сводит с ума. В процессе в голове Брока рисуются не только ладони, но и росчерк чёрных глаз, сверкающих лихорадочно и безумно, прожигающих Эдди, пока он рвано двигается в податливом теле. Руки же в это время мечутся, теряя всю свою гордыню и властность, комкая простыни, ищут прикосновений.       Почему такие мысли сопровождаются именно этими руками? Не руками Энни, нежными, изящными, любимыми когда-то, женскими, в конце концов? Ответов стабильно нет. Эдди старается избавиться от глупого наваждения, снова посещает бары и клубы, где знакомится с девушками, хоть отдаленно напоминающими хозяина тех рук, гладит и ласкает их, но не помогает — что-то заедает и мешает сосредоточиться на женском теле под своим собственным. Взгляд неизменно упирается в тонкие пальчики и длинные ногти, в затуманенный взор напротив — желание пропадает, Эдди исполняет своеобразный долг на этот вечер и спешит ретироваться. Бесполезно, ночью мысли и прикосновения тех самых рук настигают Брока снова и снова. Как-то раз он пытается даже переспать с парнем, так сильно похожим на обладателя тех рук, но не доводит дело до конца, ощутив себя не на своём месте. Во время же фантазий нет этого чувства, все так ладно и четко, что мысли о ком-то ещё совсем не лезут в голову. Кажется, Брок помешался.       Он прекрасно знает, что руки не существуют сейчас, но упрямо бродит по городу, выискивая подсознательно их среди прохожих, как безумный. Становится под стать желанным рукам. Веном так ничего дельного и не высказывает по этому поводу, видимо, не совсем понимает, что делать в такого рода ситуации. Его сложно упрекать, Брок и сам не понимает, как должен поступить, только вот сознание исправно приводит его в одну и ту же точку, в одну и ту же фантазию, будит среди ночи воображаемым касанием. Это — форменное сумасшествие. Руки на глазах самого Эдди поглотил взрыв, покромсал на миллионы частичек, таких малых, что даже и разглядеть было невозможно. Спасать было бесполезно — руки не искали спасения, они знали, что это конец, и спокойно летели к нему, пусть не без доли сожаления, но с огромным запасом самолюбия, которое бы никогда не дало им молить о помощи Эдди. Так почему же руки преследуют его? Почему так настойчиво вторгаются в его сон и воображение? Может, они живы?       Гадать можно сколько угодно. Руки мерещатся всюду, но стоит Броку всмотреться внимательнее — он отчетливо видит и понимает, что это лишь мираж, искомых рук рядом нет, да и как бы они оказались там? Огонь уничтожил их, каждую молекулу, каждый атом — надеяться найти их попросту глупо и безумно, но перебороть этот порыв Эдди никак не может. Возможно, его разум, воспалённый постоянными ночными видениями, не может смириться с осознанием тотального исчезновения тех рук. Эдди блуждает в поисках, как брошенная собака, хозяин коей погиб, и теперь несчастный пёс никак не может обрести покой. Наваждение накрывает всё сильнее, это заметно — Энни, старавшаяся держать дистанцию поначалу, уже вовсю названивает Броку, пытаясь вызнать, что происходит. Объяснять ей смысла нет. Да и слишком сложно, Эдди так устал просыпаться по ночам без возможности полноценно выплеснуть своё желание, так исходил себя и истаскал, что просто не в силах кому-то что-то рассказать о происходящем. Он чертовски устал.       И именно в этот миг апогея изнемождённости он наконец видит те самые руки у незнакомой тени в переулке. В горле комом застревает и вырывается хрипом: «Карлтон». Тень вздрагивает и поворачивается. Ошибки быть не может. Это он.