Вспышка

Себастьян пытается тихо обогнуть внезапную опасность, но лишь только ему кажется, что проблемы миновали, горло сдавливает чья-то рука. Оружия нет, ничего, нафиг, нет, а какой-то ебанутый фотограф стоит тут, весь из себя сексуальный и элегантный, и душит своей красивой тонкой рукой в бордовой перчатке. Улыбается так, то ли хищно, то ли по-настоящему, но все же красиво, и что-то там говорит. Нож вот даже достает, вертит им, зайчиков от софитов по стенам пускает. Красивый. Очень. Какого хрена происходит, одному присту известно, хотя и это вряд ли. Кастелланос себя в чувство пытается привести, но, кажется, тут хрен что поделаешь. Опомнившись, начинает вырываться, матерится громко, но тут же оказывается на полу, нож легко, словно невесомо, мажет по тонкой коже шеи, а сам детектив прижат горячим телом. Откуда-то доносится то ли стон, то ли плач, топот шагов и какой-то скрип. Из проема показывается обскура, а за ней выходит ее уродливо-красивое тело. Она вопросительно стонет, на что фотограф кивает и «питомец» заинтересованно подходит ближе. — Смотри, Себастьян, это моя прекрасная обскура, — фотограф указывает на существо, которое, в свою очередь, по-кошачьи подставляется под руку хозяина, — ей страшно интересно, что же это у нас за гость. — А кто ты, нахуй, такой? — хрипит детектив, наконец вспомнив, что у него есть голос. Как-никак, погружение в стэм — не самая приятная процедура. — Ох, ты все же спросил. Меня зовут Стефано Валентини. И мне очень интересно, что ты здесь делаешь, Кастелланос, — Стефано распрямляется, доверяя надзор за Себастьяном обскуре, рефлекторно облизывает губы и слегка ерзает, дабы усесться на крепком мужчине поудобнее. У Себастьяна внутри все сводит, в голову ударяет мимолетное осознание происходящего, быстро сменяемое возвратившейся головной болью. Неугомонного Валентини приходится останавливать, схватив за поясницу. Тот вздрагивает, от ощущения чужих рук на себе, обскура резко дергается, но элегантный взмах руки заставляет ее затормозить. — Мать твою, Себастьян, — хихикает фотограф, а затем, склоняясь и подпирая горло детектива ножом, нарочито томно тянет, — Так что же тебя привело в «тихий городок Юнион»? — Моя дочь, — запинаясь, произносит мужчина; при каждом слове и глотке кадык проходится в опасной близости ножа, а маленькая рана, напоминая, все еще кровоточит, — Она — ядро. Но все что мне нужно — спасти ее. — Ох, — Стефано на секунду задумывается, потом чему-то хитро улыбается, и вновь переводит взгляд на человека под собой, — Я тебе помогу, а ты поможешь мне. Захватить власть в стэм. Я богато отплачу. Фотограф ухмыляется по-настоящему животно, откидывает нож в сторону. Звон металла по кафелю разносится в зале, где во временной петле снова и снова умирает какой-то обычный, а может и не очень, человек и двое взрослых мужчин вместе с одной обскурой, решают возможный конфликт. Себастьян не понимает ничего ровно до того момента, как Стефано шепчет ему прямо в губы «а сейчас мы развлечемся по-настоящему, у меня очень давно не было гостей» и целует его. Неудивительно, наверное, но Валентини на вкус как кровь. Проделки это пространства стэм, или просто бред воспаленного мозга, но кажется, что все переворачивается с ног на голову и закручивает в каком-то водовороте эмоций. Кастелланос очень устал от всех проблем, что преследуют его ещё со времен Маяка и даже раньше. Пожар, боль, алкоголь. Жена, дочь, алкоголь. Сигареты. Алкоголь. Стефано кажется глотком чистого воздуха. Валентини хватает детектива за грудки и, оторвавшись от поцелуя, размашисто лижет шею, проходясь шершавым языком по ранам, шрамам и колючей щетине. Покусывает тонкую кожу, оставляя бледные метки, вынуждая Себастьяна утробно рычать. Детектив, поймав лицо Валентини в свои крупные ладони, заботливо заправляет длинную челку фотографа за ухо и мягко улыбается — этот мужчина, кажется, нравится ему со всеми изъянами. Стефано несколько больно от этого, но осознание зарождающейся психоэмоциональной связи позволяет двигаться более раскрепощенно, не сдерживая синеватого свечения линзы, так идеально заменившей глаз. Себастьян обожает синий. Обскура с каким-то стыдливым стоном скрылась, когда Валентини голыми руками разорвал рубаху поло, которую в целом виде считал самым ужасным элементом одежды. Но сейчас, сидя на по пояс обнаженном Себастьяне, одежда которого словно сломанная клетка, открывающая вид на вздымающуюся грудь и крепкие мышцы, Стефано экстренно пересматривает свои взгляды и призывает обскуру сделать фото. Яркая вспышка застает Себастьяна врасплох. Он порочен, открыт, всецело отдан сумасшедшему фотографу. По этой же причине, за недоумением идет волна возбуждения, пронизывающая электрическим током все тело детектива. Он выгибается в спине, подставляясь под сумбурные мелкие поцелуи и горячие, внезапно без перчаток, руки творца. Их объединяет страсть, сила, цель. Себастьян слышит Стефано, как никогда никого не слышал. Руки уже порядком чесались, увеличивая желание детектива начать уже какое-то действие, да и сознание мигало красными сиренами. Себастьян, наконец-то, отдаётся происходящему без остатка, засовывая все внутренние метания и вопросы куда подальше. Негнущимися пальцами расстегивает красивый пиджак, фырча, откидывает мягкий на ощупь шарф, белую, словно светящуюся, рубаху просто сдирает. Звон оторванных пуговиц вливается в играющую во всем пространстве Валентини, симфонию Чайковского. Фотограф на секунду злится на такое звериное поведение, но убивает в себе эту брезгливость и скидывает рубаху окончательно. Бледное тело Стефано все испещрено военными шрамами, начиная пальцами рук, заканчивая лицом. На войне никто не думает о красоте — если есть рана, то ее тут же надо обработать и зашить, и не важно, что после нее останется вполне ощутимый розоватый рубец. К сожалению, Стефано пришлось шить. Много и долго, мучительно, под плохим обезболивающим в условиях маленького полевого госпиталя, где помимо него — простого военного фотографа — еще с десяток солдат с ранениями различной тяжести. Долгие годы Валентини избегал зеркал, людей и близких контактов. Кастелланос первый, кто может смотреть на все эти отпечатки прошлого и обжигающе-восхищенно трогать руками, казалось бы, ещё вчера кровоточившие раны. Стефано глотает боль. Слишком долго он был один, слишком долго подвергался осуждению, слишком много липких взглядов отвращения пришлось пережить. Кастелланосу наплевать на все это. Детектив буквально кожей чувствует чистоту разума фотографа. Легкий налет безумия, которое он учинил здесь и в годы перед попаданием в стэм это лишь свидетельство о боли, которую испытывал творец. Но Себастьяна он привлекает и таким. Кастелланос ведет руками по крепкому, худощавому торсу, любовно обводя каждый шрамик, мягко касается сосков, заставляя художника шумно выдохнуть. Спускает руки обратно на живот, цепляется пальцами за пряжку чужого ремня. В этот момент Валентини возвращается в сознание и рывком вытягивает стэм-версию своего ремня от гуччи, которым и обматывает руки детектива. А тот и не сопротивляется, покорно принимает правила игры и спокойно наблюдает, как обнажается перед ним партнёр и как медленно, не без помощи, стягивает остатки одежды и с самого детектива. Валентини издаёт очень непонятный звук то ли испуга, то ли восхищения при виде гордо прижатого к животу члена детектива. Сам, конечно, Стефано не обделен размером, но он явно ожидает, в дальнейшем, мести от Кастелланоса, а это уже черевато разорванной жопой. Убрав эти мысли куда подальше фотограф скидывает свои брюки и материализует немного зелёного геля для смазки. Себастьян только и может вздохнуть и немного сопротивляться — сдаться без боя натура не позволяет. После Рувика прошло много времени, поэтому Стефано приходится делать все медленно, беря при этом в рот, а детектива воспоминания разрывают. Рубен везде, его проволока перетягивает сознание, до кровавых всплесков перед глазами доводит. Кастелланос отводит взгляд от заглатывающего с удовольствием фотографа и натыкается взглядом на обожженные ступни. Моргает раз, моргает два. Исчезают вроде. Возвращает взгляд на Валентини и видит привычный белый капюшон. Дергается слегка, то ли из-за второго пальца в себе, то ли все еще Рувика кожей чувствует. Наваждение отступает, стоит фотографу проехаться пальцами по простате. Он стонет в голос, а не как прежде задушенно и почти осторожно. Валентини одобрительно мычит, пуская приятные вибрации, с пошлым чмоком почти выпускает член изо рта и обсасывает головку, старательно вылизывая ее шероховатым языком. Ремень неприятно натирает детективу руки и жалобно скрипит при попытке вырваться и притянуть к себе фотографа. В достаточно теплом пространстве становилось все жарче и жарче с каждой минутой, с каждой минутой все свободнее двигались пальцы в детективе. В какую секунду внутри стало пусто детектив не заметил, зато влажную то ли от геля, то ли от естественной смазки головку мужчина почувствовал сразу. Валентини, грубый в своей безумной натуре, скользнул в партнера максимально мягко, почти нежно, медленно выдыхая, от наслаждения закрывая глаз. Даже искусственная линза закрылась, отблеснув синим пламенем. Первые толчки Стефано были тянучими, словно густой мед, последующие же жгли страстью настоящего итальянца. Одной вспышкой фотограф перенес обоих на диванчик в центре помещения и ни на секунду не сбавлял скорость толчков. Себастьян под ним стонал, рычал, скулил и сладостно выгибался навстречу ласкающим рукам. В порыве страстной нежности Валентини вовлек детектива в поцелуй, который был практически прохладен в этой обстановке, словно мороженое, тающее на губах. Себастьян терпкий, словно односолодовый виски хорошей выдержки и сводящий с ума, словно ядовитый абсент. Стефано, останавливаясь на секунду, подсунул под поясницу детектива подушку и вошёл в него под новым углом. Кастелланос вздрагивает, дергает руками и стонет громко. Тело бьёт мелкая дрожь от воспоминаний и чувств, смешанных сейчас в одно сплошное белое марево, кое-где взрывающееся красными и черными вспышками. Фотограф продолжает вбиваться в крепкое тело, раз за разом проходясь по простате. Утянув Себастьяна в очередной поцелуй, Валентини намеренно прогнулся сильнее, зажимая возбужденный багровый член между их тел. Своими тонкими пальцами итальянец прошелся по твердым соскам мужчины, слегка сжал их, а потом и вовсе коснулся губами по очереди, да прикусил. Все происходящее больше похоже на бешеный танец энергии, на слияние двух титанов силы. Тела их окутывают легкие всполохи синей неконтролируемой энергии Валентини и легкие, едва различимые вспышки красноватой энергии Кастелланоса. Пространство словно плавится из-за них, мощный потенциал ядра Себастьяна помноженный на крепкий энергетический стержень фотографа создал вокруг них плотное пространство устойчивой материи. Воспоминания обоих перемешались, образовывая крепкие сплетения и создавая идеальное пространство для обоих. Наполняя друг друга энергией, мужчины продолжали отдаваться друг другу без остатка. Они теперь связаны навеки и навсегда. Из-за прироста силы Себастьян спокойно разорвал путы и резко поменял их местами. Даже в такой ситуации внутренняя натура требовала быть первой из-за чего теперь Кастелланосу приходилось самостоятельно скользить по толстому члену итальянца, даря наслаждение им обоим. Прилипшие ко лбу пряди отросших волос детектив пятерней откинул назад, вызвав утробное рычание партнера. Оба были на грани — внутренности содрогались, скручивались тугими узлами, сжимались в пружины, готовые вот вот распрямиться. В порыве страсти мужчины кинулись метить друг друга еще большим количеством укусов и засосов, чем наоставляли в начале. Их и без всего этого не идеальные тела покрылись слоем синяков от рук, губ и зубов, но оба видели в этом лишь искусство. Валентини на последнем издыхании оставил узор из засосов на плече детектива и, словно последний аккорд, крепко, до впившихся под кожу ногтей, обхватил прекрасные мускулистые бедра Кастелланоса. Себастьян схватился за свой изнывающий член и довел себя до крышесносного пика. Ярчайший оргазм, конечно, достался и Стефано — бешено сокращающиеся мышцы дрожащего Себастьяна подарили незабываемые чувства, по ощущениям даже выбили из сознания. Стон, вырвавшийся из горла, отскочил от обновленных стен, потерявшись где-то в коридорах. Вспышка. Обскура поймала идеальный момент. — Себастьян! Где ты был? — рявкнула Кидман через коммуникатор. — Потерялся, — тело ныло даже после выпитого кофе, садиться было весьма больно, но пара часов сна бок о бок с самым прекрасным в мире фотографом, который готов был вечно ждать и быстро помочь, бодрила лучше самых крепких энергетиков и концетрированных шприцов с волшебным лекарством. — Кастелланос, я не знаю, где ты мог так потеряться, но твои параметры скакали так, будто тебя сначала долго долбили током, а потом еще и всадили шприц с адреналином, — Кидман не желала успокаиваться, но Себастьян не осуждал ее — по ощущениям все было намного круче, чем могли показать любые датчики. — Успокойся, Кид, я просто напоролся на пару противников не имея при себе оружия, вот и пришлось попотеть, — детектив врет от чистой души, не стесняясь этого. Кидман не стоит знать, насколько хорош Стефано, и насколько громко умеет стонать Себастьян под красивым мужчиной. — Чую я, конечно, что ты чего-то не договариваешь, но так уж и быть, я надеюсь, это не так важно, — девушку кольнула легкая обида на детектива за сокрытие каких-то явно интересных подробностей, но ее собственное предательство стоило доверия Кастелланоса, — Перейдем к делу…