История Куклы

В этом странном месте она может стоять. Почва под ее ступнями теплая и колкая от опавшей хвои. Узловатый корень выступает на поверхность и тянется куда-то в тень – словно канат, манит попробовать по нему пройти. Нерешительно она делает первый шаг и соскальзывает с корня на землю. Это прекрасное ощущение. Ходить. Почти темно, и все же ей почему-то не страшно быть здесь одной. Она боится только, что в следующую секунду волшебство окончится и ноги ей откажут – но пока они ее слушаются. Между деревьев лунный свет рябит на поверхности маленького ручья. Посреди потока на камне на корточках сидит мальчик. Темная челка свешивается на глаза. У него лицо очень сосредоточенного ангела. Он смотрит в воду, потом быстро черпает ее обеими ладонями. И улыбается, глядя, как маленькая серебристая рыбка подпрыгивает в зачерпнутой воде. Кукла стоит у кромки леса – он не замечает ее, а она наблюдает за тем, как он выпускает рыбок и снова подхватывает их, ловко и быстро, и глаза его тихо сияют мягким светом. Через несколько дней она снова увидит его – с крыльца Дома, среди других мальчишек, убирающих во дворе. Он раз десять уронит грабли, дважды опрокинет ведро с собранными листьями, расстроится так, что все окончательно рассыплется у него из рук – и кто-то, незаметно для него, пройдется по его участку еще раз, чтобы привести его в надлежащий вид... * * * Девочкам на третьем этаже поставили елку, и большая часть женского населения Дома собралась вокруг в жарких дебатах, в каком стиле и как именно ее украсить. Это первый Новый год в Доме для Куклы, но вряд ли она предпочла бы праздновать его где-то еще. Подарки от отца и Мачехи, присланные заранее, она уже распаковала. Короткая юбка досталась Габи (Кукла вполне уверена, что она ей мала, но Габи заявила, что «надо будет – разошьем, а вообще, ты что, это же фирмá!») Плейером Кукла тоже не собирается пользоваться. Он неудобный. Слишком большой. У нее есть старенький транзистор, который сопровождает ее всюду, куда бы она ни поехала. Она старается думать, что ей просто нравится его тихое мурлыканье, а не то, что он и зеленый потертый фонарик – две вещи, напоминающие ей о прошлой жизни... которой нет и больше не будет. Она едет в темноте по коридору, как неторопливое музыкальное привидение, держа на коленях коробку, набитую елочными игрушками. Лежавший сверху большой розовый шар внезапно соскальзывает и падает на пол, подскакивает – и улетает вниз по ступенькам. Затаив дыхание, Кукла смотрит в темный пролет – и, о чудо! Шар лежит у подножия лестницы, сверкает розовыми боками и дорожками искусственного инея, целый и невредимый! А еще там, внизу, стоит черноглазый мальчик – тот самый. Кукла знает, что его называют Красавицей, и когда он молчит и не двигается, он действительно красив, как на картинке. Стоит ему раскрыть рот или за что-то взяться, и все идет насмарку. Красавица стоит, заложив руки за спину, чтобы даже случайно не коснуться шара, и любуется им, завороженный. Как будто не может поверить, что на него с неба вдруг могло свалиться что-то столь яркое и безупречно красивое. Кукла кладет было руку на рычаг коляски, чтобы съехать вниз, но потом останавливается и просто ждет. Красавица поднимает голову. Его глаза сияют, словно он хочет разделить свою радость со всем миром. При виде Куклы он вдруг смущается, отступает, готовый исчезнуть в темноте. Кукла с удивлением чувствует, что ее пронзает разочарование. А потом он наклоняется, поднимает шар – и делает то, чего мальчики в Доме не делают никогда: ступенька за ступенькой поднимается по лестнице. Когда он оказывается наверху и протягивает шар Кукле, в его руке уже только осколки. Красавица умоляюще смотрит на бесформенные лепестки стекла, будто надеется, что они сейчас срастутся обратно – в прекрасный шар, переживший даже падение с лестницы, но не переживший неловкости его рук. Он отчаянно, до слез краснеет, резко разворачивается и сбегает вниз по лестнице – Кукла замирает в ожидании, что сейчас он споткнется и переломает себе все кости, но каким-то образом Красавице удается этого избежать. Кукла крепче обнимает коробку с елочными игрушками и едет туда, где в общей комнате слышны голоса остальных. Ее транзистор тихо мурлычет предновогодние мелодии. Щеки у нее почему-то пылают. * * * Теннисный мячик не такой хрупкий, как елочный шар, нужно очень постараться, чтобы испортить его. И когда Красавице впервые удается закинуть мячик Кукле под ноги – так, что ей даже не приходится передвигать коляску, чтобы дотянуться, – лицо его расцветает от радости и гордости. Кукла подбирает мячик и снова бросает. Просто так, в никуда, как будто и не рассчитывая, что он вернется. Иногда она думает, что это именно то, на чем она строит свою жизнь. Делать вид, что ей все равно. Не разрешать ни единой эмоции коснуться ни ее глаз, ни губ. Не показывать никому, что они причинили ей боль или доставили удовольствие. По сравнению с этим притворяться, что она даже не замечает, откуда к ее ногам подкатывается грязный теннисный мячик, легко. Может быть, это тоже притягивает ее – что на лице Красавицы всегда так откровенно написано, что он чувствует, будь то огорчение или радость. Может быть, это и хорошо, думает Кукла. Может быть, он будет это делать за нас обоих. Но порой, когда Красавица в очередной раз промахивается, и мячик, попрыгав по крыльцу, улетает куда-то в кусты – направляясь за ним, отвернувшись ото всех, Кукла позволяет себе чуть улыбнуться. * * * Новый Закон – эти два слова звучат во всем: в дружеских и не очень подначках, взволнованном смехе, шорохе примеряемых и снова сбрасываемых нарядов, суете вокруг косметики. Габи красит губы с таким нажимом, что помада не выдерживает и отламывается под жалобный вопль хозяйки. Кукла вешает на шею зеленый фонарик на цепочке. Это странное украшение в сочетании с пушистым оранжевым свитером, связанным Спицей, но Кукла думает, что именно так и должно быть. Потому что если она наденет что-то особенное из своих вещей – если покажет, как ей это важно, – вдруг окажется, что все неправда, чья-то злая шутка. Она привыкла скрывать свои чувства, и сейчас не время нарушать правила, слишком многое стоит на кону. Поэтому ее лицо безмятежно, когда она съезжает по общей лестнице на второй этаж. Красавица стоит внизу, и Кукла видит, как беспокойство и ожидание в его глазах сменяются сиянием радости. Все правильно, он тоже волновался, что она не приедет – так же, как она волновалась, что он не ждет ее. Но теперь, когда все получилось, их сомнения вдруг кажутся им мелкими и наивными, не стоящими даже воспоминания. И то, что Нового Закона могло и не быть, и они бы, возможно, так и не обменялись до выпуска ни единым словом, – это тоже уже не важно. Кукла тихонько едет по коридору, а Красавица идет рядом, и транзистор невнятно воркует что-то на французском, а вокруг Логи нерешительно переглядываются с самыми общительными девушками, но ни Кукле, ни Красавице нет до них дела. Их коридор в особом пространстве, только для них двоих. * * * Обычно она стесняется своего голоса – слишком детского, – но когда они сидят вдвоем в темном закутке второго этажа (Кукла на коляске, а Красавица – прямо на замусоренном полу), Кукла обнаруживает, что говорить легко. Они говорят о музыке, и о школе, и о зиме, и о тех местах в Доме, где Кукла еще не бывала (Красавица обещает, что они туда обязательно сходят), и о Куклиных соседках, и о Птицах, и о переполохе, вызванном Новым Законом... и каждое слово не значит ничего, но значит целый мир. А когда она зябко засовывает руки в рукава свитера, он осторожно протягивает ей свои ладони, словно не уверен, что она решится доверить ему свои; боится, что она слишком хрупкая, а у него ломается все, к чему он прикасается. Кукла думает о том, как он ловил серебристых рыбок в Лесу, но не говорит об этом. Она полагает, что он, наверное, не помнит этого – может быть, она и сама бы забыла все произошедшее в Лесу, вычеркнула из памяти, как причудливый сон; забыла бы даже о том, что могла там ходить. Но рыбок – рыбок она помнит. Они молчат, пока он держит ее за руки, но странно: когда она будет думать об этом вечером, лежа в постели, ей будет казаться, что все самое важное было сказано именно тогда. * * * Ее губы кажутся такими нежными и чувствительными, будто покрыты свежей, очень тонкой кожицей. Кукла незаметно вздрагивает от боли и удовольствия. Его поцелуи горят на ее губах даже сейчас, когда его нет рядом, а ее тело все еще помнит, как они прижимались друг к другу, сталкиваясь локтями и коленями, неловко, но страстно. За эти воспоминания Кукла держится, сидя напротив отца и Мачехи в комнате для посещений. – Милочка, ты опять в этом ужасном свитере! Сколько раз я тебе говорила: ты же девушка, ты должна следить за собой! Мачеха ослепительна. Бесконечные ноги в черных чулках и бесконечные ярко-красные ногти. Кукла подозревает, что если бы Габи увидела Мачеху, то непременно сочла бы ее образцом для подражания. К счастью, Габи вряд ли когда-нибудь удастся добиться такого блеска и такой уверенности в собственном превосходстве. – Я же говорила, – мачеха поворачивается к отцу, который делает вид, что очень занят, изучая записи в дорогом кожаном блокноте, – не надо было ее сюда отправлять. Есть же прекрасные пансионы для инвалидов за границей. Не тебе, с твоим положением, экономить на дочери! Отец бубнит что-то невнятное, но Кукле и не надо разбирать слова. Все дело именно в положении. Что подумают, если он отправит дочь за границу, в то время как дети из простых семей... Видимо, Мачеха тоже об этом вспоминает. – Нет, конечно, она может окончить школу здесь. Но после – я настаиваю, слышишь, настаиваю! – ее нужно отправить туда, где за ней будет обеспечен соответствующий уход. Я уже все узнала: Альпы, свежий воздух, высококлассные сиделки. Тебе там понравится, милочка! Отец достает черно-золотую паркеровскую ручку и добавляет в блокноте две закорючки. – Потерпи еще два месяца, и ты сможешь забыть это место, как страшный сон, – улыбается Мачеха. Самое странное, что Кукла готова признать, что Мачеха желает ей добра. По-своему. Того, что она считает добром. – Ну, нам пора, – Мачеха наклоняется и обнимает Куклу. От нее пахнет духами, кремом для рук и лаком для волос. Это приятные запахи, но Куклу начинает знобить. – И не волнуйся, милочка, я обо всем позабочусь. К отъезду у тебя будет новый гардероб и все, что тебе потребуется. Когда они выходят из комнаты, Красавица стоит в коридоре, подпирая стену. Он замирает, но у Мачехи отличное чутье. – Что это за мальчик тебя ждал? Я надеюсь, ты не делаешь никаких глупостей? Помни, кто твой отец, милочка, даже если... Даже если ты калека. Даже если нам так претит смотреть на тебя с твоей коляской, что мы смиримся с расходами и запихнем тебя подальше от глаз, в швейцарский пансион с лужайками, коровами и безмолвными сиделками. Даже если никому не приходит в голову спросить, что выбрала бы ты. Ты же никогда никому не доставляешь хлопот, Кукла, ты же хорошая девочка, Кукла, хорошенькая как кукла, тебя можно одевать, как куклу, тебя можно переставлять с места на место, как куклу, ты не можешь ничего чувствовать, не можешь ничего хотеть, куклы не хотят, куклы не плачут... Когда дверь за отцом и Мачехой захлопывается, Кукла вдруг обнаруживает, что ее транзистор замолчал. Почему-то она думает, что он сломался, когда Мачеха обнимала ее. – Что они... тебе сказали? – с запинкой спрашивает Красавица, когда она поворачивается к нему, а в ее глазах полыхает черное пламя. Кукла не отвечает, кусает побелевшие губы, потом стискивает его руку и ведет за собой, на третий этаж. В комнате никого нет, и Кукла запирает дверь на ключ. Потом подъезжает к своей кровати, сдергивает с себя свитер, оставшись в одном беленьком лифчике. – «Ты ведь не делаешь глупостей, милочка?» – произносит она острым, высоким голосом, который даже ее собственному уху не кажется детским. – «Через два месяца ты сможешь забыть это место, как страшный сон, милочка». Раскаяние пронзает ей грудь, когда она видит огорчение, вспыхивающее в его глазах. Но когда Красавица поднимает ее на руки, и она обхватывает его за шею, все становится хорошо и правильно. * * * Она лежит в его объятиях, а за окнами сгущаются фиолетовые сумерки. В комнату уже стучали, ругались, потом смеялись, потом затихли и ушли. Кукла переплетает пальцы с пальцами Красавицы. Ей кажется, что она никогда не чувствовала себя более спокойной... и сильной. Их не разлучат. Не будет той картины, что возникла перед ее глазами, когда отец и Мачеха выходили из Дома: как ее везут к отцовскому «ягуару», а с крыльца Дома ей вслед смотрит Красавица, терзая неловкие руки, не в силах ни найти, ни выговорить нужные слова. Да и нет таких слов, которые могли бы убедить Мачеху, отца и остальных, что девушка-колясочница и парень, которому плохо подчиняются его собственные руки и ноги, – идеальная пара. Но у них есть выход. Им есть, куда идти. Туда, где они всегда будут вместе. * * * – Мне нравится платье Спицы, – говорит она, когда уходящие в Наружность двигаются к автобусу по ночной улице. Красавица отвечает ей, сначала сжав ее пальцы, а потом словами: – У тебя тоже будет. Серебряное. Как чешуя рыбок, думает она. * * * Влюбленные идут, держась за руки, и темные ветви шумят высоко над их головами. Он все еще боится, что слова будут плохо подчиняться ему, поэтому говорит мало. Она все еще ступает слишком осторожно, словно не уверена, что земля не вывернется из-под ног при следующем шаге. И пусть это мало похоже на сказку, но они вместе. Их не разлучат.