Фавн

Он крадёт детей. Не видит в этом никакого греха. Что вообще такое — «грех»? Пожалуй, он не сможет ответить. Дети. Дети приходят послушать его переливчатую свирель и сладкий, как мёд, голос. Куросы и коры — застывшие полумесяцы улыбок, каждый раз — на полшага вперёд, к нему, за ним. Куда?.. Зачем?.. Он обещает им танцы в ночи, пылающие жертвенные костры, жирный дым поднимается в небо, питая Богов; он искушает их едва ощутимыми прикосновениями, по едва проступающим девичьим грудкам, по соблазнительным, как сладкий плод, пенисам мальчиков. И как он успевает?.. Они идут за ним. Всё быстрее и быстрее. Розовеют щёки, лёгкие одежды развеваются бесшабашным и весёлым ночным ветром. Он, танцуя, бежит впереди — гибкое тело, курчавый мех, крохотные рожки, изящные копытца — до самой пещеры, где череда помещений образует целую анфиладу подземных залов; где горит весёлый огонь и рассыпаны листья хмеля и винограда; где чем дальше — тем меньше света и больше укромных уголков; где радостный гомон и щебетание сменяется стонами, сперва наслаждения, а затем боли; где — в самой последней зале, даже не зале, а крошечном закутке, аппендиксе всего этого великолепия, на жёсткой земле, утыканной обломками костей и зазубренными камнями, в тяжёлом стелющемся дурмане — последыше жертвенных воскурений — сворачивается калачиком он сам: кирпичики зрачков скрылись под верхним веком, стойкий запах козла, тяжело вздымающаяся, мокрая от пота грудь в завитках волос. Совсем один.