***
— Вы хоть бы на свидание сходили, — лезет не в свое дело Хадо. Тамаки строит утиное ебало, передразнивает ее — на палочки его намотана соба, и ему честно не охота пиздеть, пока обед не кончится и они тусуются в кафетерии, но это Хадо. Мисс Никогда-не-затыкаюсь. — Мы ж не лесбухи, — подъебывает ее Тамаки. Хадо никоим образом не возмущают его слова, а вот подошедшая со своим подносом Хая быстро краснеет в цвет своего маникюра. Они встречаются с прошлого года, и Тамаки втихаря глубоко уважает такую смелость — серьезные отношения и прочая поебень ему кажется невероятно рискованным и сложным предприятием, и хочется, и колется. А эти обе две даже не поругались ни разу на его памяти. Хадо назойливая и наглая, решительная и сильная, Хадо такой всегда была — как подсела к нему за парту в третьем классе, как завалилась к нему домой с приставкой, когда им было по восемь лет, и стала его бэст подружайкой форэва. Партнершей по преступлениям даже. А Хая подтянулась позже, да как-то и прилипла к ней — Хая выглядит, как типичная фанатка Билла Каулица, колет уши чаще, чем предки разрешают, красит волосы во все цвета радуги, но такая скромная, что Тамаки аж неловко сидеть с ними и выделяться черной кляксой на фоне их розово-голубого фемрая. Хая тоже его побаивается, хоть Тамаки ни разу при ней слово «хуй» не сказал. Хадо за почти десять лет их лучшей дружбы все побоку. — Сходи с ним в кино, цыплячья ты душонка, — нозит она, ковыряя свой десертик в стакане вилкой. Тамаки ясно представляет, что это несчастное яблочное желе — его мозг, и она втыкает в него заколки-невидимки и иголки, как в куклу вуду. — Не пойду, — категорично вворачивает Тамаки. На самом деле он не против, вот только Тогата+он+темнота=распущенные руки/мятное дыхание в лицо/дикий стыд, блять/нужное подчеркнуть. Окей, ладно, его тоже влечет. Но не в кино же, ну. Хадо тоже ебнулась вконец. — Ты так ему нра-вишь-ся, у, — нараспев мурлычет она, и Тамаки еле сдерживается, чтобы не кинуть в нее помидориной черри. Он не доел, а находиться тут уже невыносимо. Хая поправляет солнечные колечки в мочках ушей и на хрящах, хихикает над ними в кулачок. По классике жанра в конце очереди на раздачу появляется Тогата. Машет ему, подмигивает. Тамаки заглатывает собу, как птица баклан, ливает до того, как Тогата спринтует к их столику. Киносвидание, значит.***
— Тамаки, ты так мне нравишься, — слово в слово повторяет за ней Тогата, когда они идут домой после уроков, — Тамаки колет стойкое подозрение, что предательница Хадо с ним в сговоре. — Давай встречаться? — Ноуп, — в шестнадцатый раз отвечает Тамаки. Вообще-то он суперстеснительный и ебать какой недотрога, да только все вокруг этого не видят за его блестящей славой местного девианта и самого отмороженного драчуна. Обидно ж, а. Тогату очередной отказ ничуть не расстраивает — ему это будто репак на игрушку «Как достать соседа». Он идет по бордюру, размахивает сумкой аки флагом ЛГБТ, улыбается чему-то своему и мечтательно вздыхает, чешет затылок. Тамаки не столько пугает страшное слово «встречаться», сколько стремно, что не он делает ебучий первый шаг, — он же еще и гордый, и мнительный, и противоречивый, и да. Он стесняется, как будто они в садике. Хули поделаешь. Вот морды бить ему просто, готовиться к контрольным за ночь до дедлайна — изи, а под локоть его взять или, о небо, поцеловаться — это он помрет сразу. Это из области фантастики. Тогата, кажется, интуитивно его понимает. Он молча преследует Тамаки до порога, даже не рискует хоть пальцем фазнуться сквозь дверь — ставит свои кроссы аккуратненько к Тамакиным под гэнканом, громко извиняется за вторжение, хоть Тамаки строго-настрого запретил ему орать в доме Амаджики. Наоко, мачеха Тамаки, грузно выползает из кухни, встречая их, — Тамаки привычно наклоняется, чтоб она чмокнула его в темечко, тащит раскланивающегося Тогату в зал. Такаи выбегает из детской, несется к Тамаки его мини-копией и прыгает к нему на руки, как обезьянка, — когда они вместе, то больше похожи на малолетнего папашку с сыном, нежели на единокровных братьев, и целых двух дней у бабушки в Токио Такаи за глаза хватило, чтоб до смерти соскучиться. Он тоже не шибко разговорчивый, трется пухлой щечкой о Тамакину грудь и обнимает его за шею, смотрит спокойно на Тогату. Тогата пытается с ним сюсюкать, но натыкается на такое взрослое непонимание в его черных глазенках, что сразу затыкается, ибо нехуй. Тамакин пиздюк обычной детсадовской мелочи не ровня. — Как сам, бандит? — Тамаки пересаживает его на левое предплечье для удобства, приземляется с ним на диван, а то тяжелый стал. — Покажи че привез? Пока Такаи сослан в квест за своими рисунками, у Тамаки есть полминуты, чтоб забрать Тогатину сумку и отнести наверх. Наоко сочиняет им ужин, и Тамаки помогает ей чем может — у ней живот уже на нос лезет, потому что там растет и пинается Тамакина сестра. Срок в середине декабря, а пока октябрь, и Наоко катается по дому отекшим телепузиком и трудно охает с натуги. Тамаки достает за нее удон из шкафа, командирует ее в спальню не мешаться и отлежаться с дороги. Когда он вносит тарелку с чаем и ништяками в зал, Такаи озорно сощуривается и успевает дотронуться до чашек — Тамаки шикает на него, да поздно уже. Это его любимая забава. — Все, можно даже не пробовать, — ворчит он. Такаина чуть переиначенная версия офигенного квирка Наоко иногда приходится в тему, а иногда бесит его аж пиздец как, но ничего не поделаешь — его улун, скорее всего, теперь на вкус как брокколи или куриная грудь, а что произошло с блюдом печенек он даже предположить не берется. Тогата опрометчиво делает глоток и морщится. — Что? Перец? Горчица? — Тамаки с чего-то охватывает беспокойство за него, потому что раз на раз не приходится, а Тогата его все ж волнует. Космологический парадокс. — Лимон! — Он откашливается, кривит уголок рта, отставляя чашку на столик. Мелкий бесеныш делает непричастный вид, сосредоточенно раскладывает перед Тогатой свои почеркушки — у него в альбомах рисунки ярких бабочек всех видов, человечки с ножками-палочками, мама с пузом чуть ли не больше самой себя, Тамаки с ним за руку. Почему-то Тогата так органично вписывается в привычный кавардак их гостиной, словно всегда был тут, всегда сидел на диване возле Тамаки и рассматривал Такаины каляки как произведения искусства. Словно они познакомились не в августе, а давным-давно, всегда шли вместе со школы, в какой-то вселенной, в каком-то параллельном мире. Может, это он всегда был его лучшим другом, может, это он вместо Хадо когда-то подошел к нему первым и заговорил с ним. Он смог бы, он такой. — А Мирио останется? — Такаи зевает, трет кулачками глаза. Тамаки перемещает их всех на кухню и кормит чем нашел, варганит для ещё не возвратившегося отца подобие рамэна. Ему б тоже хотелось, чтоб Тогата остался, но разве ж он признается. — Нет, — сразу же отрезает он. Тогата перестает наворачивать удон и кивает Такаи. — Да, — Тогата словно бесстрашный или бессмертный, и Тамаки в другое время отвесил бы ему подзатыльник или опять погрозил бы кулаком, да только при братишке он не дергается и не матерится, и Тогата без зазрения совести этим пользуется. Тамаки бросает на него испепеляющий взгляд и забирает Такаи из-за стола, чтоб уложить спать. Очень медленно поднимается наверх к себе, нервничает у двери собственной комнаты. Слова Хадо снова звучат у него в голове, и он даже обдумывает их секунду. — Пиздани еще че-нибудь при нем, — напускает суровости он. Тогата поднимает на него свою тинтинскую рожу и пожимает плечами, типа ой, как страшно. Они сидят плечом к плечу на полу и делают вид, что делают эссе по литре. Тамаки лучше бы покемарил часок-другой, но на закате нельзя, да и бдительность он не теряет — сегодня Тогата не пристает к нему, не кладет свои горячие руки куда не следует и не стремится защемить его в уголке. Так его даже можно вынести, так он даже больше смущает Тамаки. У него опять потеют ладони и иероглифы перед глазами сливаются в вертикальные линии. В редкие моменты, когда Тогата тихий и не пугает его своей сказочной жизнерадостностью, Тамаки кажется, что это из другой оперы. Это из иной реальности, иной жизни, где они, может быть, встречаются или даже живут вместе, как супруги, как партнеры. Соулмейты. Любят друг друга самой настоящей любовью. Даже не может быть, а скорее всего. Тамаки почти видит это, воображает так живо, что ему не по себе, — у Тогаты почему-то наизусть знакомые ему золотистые веснушки на самом кончике носа, и светлый пушок на затылке, у линии роста волос, и какой-то необычный оттенок синего по краям радужек. Почти поэзия, если бы Тамаки в ней шарил, некое предчувствие. Словно Тогата в каждой из кротовых нор для него просто Мирио, словно и он ему куда ближе в закутках интергалактик, привычнее и понятнее, чем карабканье на второй этаж в его обитель и ежевечерние посиделки под предлогом домашки. Словно Тогата всегда ему принадлежал. — Вали уже домой, — сварливо щерится Тамаки, а сам наперекор любой логике стелит ему футон. Тогата хмыкает неопределенно, отзванивается родакам. Естественно, остается на ночь. Тамаки приходится смириться, что все выходит как он хочет, но окольными путями.***
— Ну пошли, — канючит Тогата. Тамаки отчаянно притворяется, будто он его уже задолбал, и ни разу не выебывается, просто ну рил пиздец какой-то. Он терпеть не может ни «Marvel», ни «DC», а ничего больше в прокате нет. То, что на свиданку он все-таки согласен, очевидно для всех, кроме него самого. Тогата одевается, как пятилетний ребенок или городской сумасшедший, — ботинки «мартенсы», аляповатые ретро-рубашки в клетку, подтяжки. Ещё и причесон в стиле fuckboy. Тамаки тайно в восторге. Он не дает взять себя за руку, но ничего не говорит, когда Тогата спрыгивает с бордюра и выравнивает шаг, подстраиваясь к его спортивному темпу. Долю секунды Тамаки даже ждет, что его приобнимут за плечи. В метро Тогата позволяет себе лишь притулиться к нему со спины, закрывая от давки, и у Тамаки разряды по хребтине от его близости. Перед взором его только его собственная иссиня-черная челка и схема веток с пересадками до Татуина — в кино Тогата рассчитывается за двоих, покупает ему попкорн с карамелью и ест его сам, потому что сладкое Тамаки тоже не любит. А вот Тогатин нескончаемый треп ему нравится, и его свежий парфюм тоже нравится — деготь и что-то еще, пряное и теплое, смешивается с сахарным фаном от машины с попкорном и делает из Тамаки такого же зачарованного придурка. Девчата на диванчиках возле касс перешептываются, показывая то ли на Тогату, то ли на его оранжевую рубашку с пальмами — охуеть какая подходящая одежка для середины октября. Тамаки по-хозяйски держит его возле себя, зыркает на них со своим фирменным диким видком. Ну и конечно, билеты Тогата забронировал исключительно на последний ряд. Фильм оказывается редким говнищем — Тамаки смотрит вполглаза, даже не усмехается над безвкусными шутейками и типикал ромком ситуевинами. Народу кроме них еще три калеки где-то посредине зала, и Тогата рассыпает попкорн, ржет как конь на заклании — Тамаки пихает его в бок раз, другой, потом забивает. Не ему учить кого-либо хорошим манерам. На титрах случается то, чего он хотел и боялся. — Можно я тебя поцелую? — Тихо-тихо шелестит Тогата, вцепляется в подлокотник, чтоб если что спрятаться за пустым бумажным ведерком. Это не впервые, но у Тамаки закономерно на мгновение отказывает мозг, и он всерьез забывает человеческую речь. — Нельзя, — он говорит одно, а сам первым наклоняется к нему, врезается в него лбом — голова легкая-легкая, аж звенит, во рту пустыня. Тамаки целует его коротко, отрывисто — он карамельный на вкус, масляный и робкий, и Тамаки проебывает свою драгоценную стеснительность, слизывает прилипшую крошку у краешка его рта, отстраняется сразу же, как только включают свет. На сегодня хватит, а то ему тоже крышу унесет. — Офигеть, — Тогата издает какой-то странный звук, словно его коротнуло или заглючило, и у него глаза с монетки размером, и он по уши красный, и Тамаки знает, что выглядит ничуть не менее палевно. Это, блять, его первый ебаный поцелуй на последнем ебаном ряду в кинотеатре, и он, блять, на грани инфаркта от всей хуйни, что с ним происходит. Тогата ему нравится, ну пиздец же. Ебануться можно. Офигеть, ага.***
Тамаки злой. Вот только утром он бережно наглаживал Тогатино любовное письмо в своей почтальонке, а сейчас летит на всех парах за угол, чтобы вывесить по мордам уебков с соседней школы, вздумавших пресануть Тогату. Он один может до него доебываться нон-стоп, один обладает прерогативой скалиться на него и подносить кулак к его круглой кнопке вместо носа, он, только он. Кучка долбоебов, караулящих Тогату за квартал от остановки, хорошо знакома Тамаки — он рамсил с ними, наверное, класса с седьмого в средней, бывало всякое. И его пиздили так, что встать не мог, и он раздавал таких люлей, что по двое ложились и еле ноги уносили — однажды он сам не заметил, как сломал пальцы на правой руке об чью-то челюсть, и Наоко долго возилась с ним, как с маленьким, а потом сама чуть не пришибла. Славные были времена. Он не спрашивает, сразу бьет, и ему похер, свои или чужие, — врывается в тупичок меж двух продуктовых магазинчиков черной фурией и квиркует себе цепочку панцирей по подзажившему кулаку и когти. Кого-то сшибает на землю плечом, кого-то расшвыривает в стороны — вокруг все полыхает красным, у него окончательно падает забрало. Ему тоже прилетает по башне, но в аффекте он действует на автомате, неуловимый и неуязвимый, и на него бесполезно наваливаться даже толпой — его коронный удар двумя мощными тентаклями враз отбрасывает четверых, и он выхватывает у главного стальную биту, ебошит его по коленям. Короче, веселится. — Да не знаем мы такого, бля, — глухо сипит урод. Тамаки шмыгает носом, втягивая кровь, туже стягивает кольца щупалец на его грудаке — уже того, что они откуда-то в курсе, в какой ларек Тогата бегает за хавкой, и тусуются недалеко, ему достаточно, чтоб попортить им ебла, а инсайды ему сливают годные. С Амаджики Тамаки никто не жаждет связываться. — Ша, суки! — Огрызается он за плечо, спугивает до сих пор не разбежавшихся шестерок. Его спортивной форме от таких экшон приключений быстро приходит пизда, и он медленно убирает ногу со спины главного на вспыленной земле — не знает даже его имени, но хуярится с ним не на жизнь, а на смерть каждый год, и только в старшей школе он быстро стал самым сильным. Квирк его не то чтоб злодейский, но и ничего геройского он с его помощью не делает, и ему немножко по-садистски в кайф причинять людям боль. Эту свою сторону он никогда не покажет Тогате. Тамаки отпускает еще ходячих, лежачих не бьет, ибо да, он самый беспредельный беспредельщик во всем Мусутафу, но и у него есть кодекс — одному ему известный и уму обычного человека недоступный, однако ж рабочий и действенный. Голова у него кружится, но шнопак вроде не сломан — отходняк после серьезной травмы он помнит, а это так, адреналин на спад пошел. Он вытирает лицо подолом футболки и хромает закоулками до школы, тарится в тени, чтоб ни Хадо, ни Тогата его не обнаружили, отмывается в туалете и приглаживает хаер мокрыми руками — Наоко стопудово отчитает его, а то и сверху накидает, но отцу не сдаст. Наоко — его единственный союзник в отличие от болтливых мерзавок вроде Хадо. — А ну, дай посмотреть, — дома Наоко подозрительно сощуривается, обливает его хлоргексидином и промакивает ваткой переносицу. Тамаки был бы рад, если шрам останется, но его Манифест отличается в том числе и способностью к регенерации против его воли, так что ожидания он не раскатывает до пола. Неглубокий порез щиплет. — Они первые начали, — он старается звучать как можно более правдиво, но Наоко враз его раскусывает. Всегда так было, с того самого дня, как отец их познакомил, — ни разу она не назвала его «трудным» ребенком, ни разу в нем не усомнилась, потому что осознанно шла в дом к самопровозглашенному сироте и строила с ним отношения на равных. По закону жанра именно в этот момент из сумки его вываливается записка от сэнсэя и письмо Тогаты. — Ага! — Наоко придавливает его голову к своим коленям и не дает встать с ковра — против ее приемов он всегда бессилен, против ее ласки его плющит не по-детски и оставляет безвольно сидеть у ее ног, пока она его мучает и обрабатывает боевые раны. Тайсуо в ее животе толкается Тамаки в ухо. — Не надо, — честно просит Тамаки. Она стебет его чуть-чуть, но побрызганное дегтярным парфюмом письмо не раскрывает. Рвет приглашение в школу и комкает в кулаке. — Отцу не говори. И я не скажу, — обещает Наоко. Тамаки верит ей безоговорочно, смотрит на нее из-под челки благодарно, и он до ушей полный привязанности, и она перебирает его волосы пальцами и по телефону договаривается о встрече с сэнсэем, ибо «нет, наш папа в субботу работает» и «что Вы говорите, мой Тамаки и мухи не обидит». Мух злобно гыгыкающий на полу Тамаки и впрямь никогда не обижал.***
У Тогаты дома он тоже никогда не был. Через отогнутую планку в заборе ему как-то впадлу пролазить, поэтому он его перепрыгивает и огибает дом — Тогата как нарочно забыл у него толстовку и тетрадку по химии, а у них завтра кросс и срез знаний. Тамаки стучится в дверь коротко, шарахается назад, стоит двери открыться — девушку на пороге он раньше тут не видел, и Тогаты в зоне доступа тоже нет. — Ой, — она ахает и отшагивает в сторону, чтоб он мог войти, но ему неловко и как-то неохота. У нее почти белые длинные волосы и тупой рог во лбу, и Тамаки вообще не знает, как вести себя с такими девчонками. Отбитая Хадо не в счет — они оба еще пешком под стол ходили, когда впервые нашли под мостом перочинный ножик, и на одиннадцатилетие Тамаки подарил ей кастет, а мадемуазель в доме Тогат на пацанку не похожа. — Драсте, — он сам на подобную херню всегда отвечает «пизду покрасьте», и ему требуется неимоверное усилие, чтобы не усмехнуться про себя. — Я тут это. Принес. Он бесцеремонно впихивает ей в руки ком из толстовки с завернутой туда тетрадкой и поворачивается, готовый тикать, но Тогата появляется из ниоткуда и втаскивает его в прихожку. Кракен, блять. — Эри, это мой парень Тамаки, — он обвивает Тамакину талию обеими руками, что больше похоже на захват, и у Тамаки пропадает желание вывертываться. Так-то он должен бы возмутиться, но Тогата жмется к нему со спины, и Тамаки передумывает гневно орать. Потом. — Амаджики Тамаки? Это который самый хулиган в вашей школе? — Эри, обозначенная кузиной Тогаты, картинно подносит ладошки ко рту и вылупляет глаза. Тамаки сдирает шелушинку с губы и вспоминает, что у него еще и пластырь на переносице вдогонку его быдляцкой ауре. — Че хулиган-то сразу? Я вообще отличник, — бурчит он раздраженно, и Тогата смеется, как только он один умеет, — всем телом, раскатистая вибрация и звон под потолком, и Тамаки отнюдь не прочь зваться его бойфрендом. Он озирается, пока его за руку волочат дальше в дом, застывает истуканом, стоит ему натолкнуться на огромного ретривера на лежанке в зале. Он не то чтобы ссыт при виде больших собак, просто не ожидал, и Тогата снаряжает их втроем на прогулку до парка. Тамаки пытается напомнить ему про срез, но бросает провальную идею.***
— Тамаки, ну ты мне правда очень нравишься, — констатирует очевидное Тогата. Уже вечер, и они лежат на кровати в позе «ложки», и в Тогатиной комнатке на чердаке Тамаки жарко и уютно, темно как раз в его вкусе и приятно пахнет. И еще с ним Тогата. Тамаки сонно моргает в полумраке, разворачивается к нему в кольце его рук. Тогата тоже одной ногой по колено в дреме, и как обычно от подобных слов у Тамаки поднимается температура, и они уже дважды целовались, даже трогали друг друга через одежду — Тогата такой же галимый девственник, и Тамаки от этого гораздо проще. Не так стыдно сверкать задымившейся корягой и смущаться хуже телки. Он гладит Тогатин прикольный нос кончиком пальца, медленно пощипывает краешек его припухших губ, слабо оттягивая нижнюю зубами. Тогата поддается, чуть приоткрывает рот, чтоб Тамаки скользнул языком по его небу и лизнул его горячо и влажно, — Тогата прижимает его к себе вплотную, грудью к груди, вдыхает в него аффекцию и резкий скачок тестостерона в крови. Похожий шторм у него бывает во время драки, только это в разы пизже драки — это туман в башне и палатка в трусах, драм-машина в диафрагме и полная дезориентация, словно кирпичом по затылку. Только не больно. — Я ведь тебе тоже нравлюсь, — шепчет Тогата, стоит Тамаки сесть на постели, чтоб стянуть футболку и стереть ею пот с виска. Его слоупочная уверенность даже немного забавляет Тамаки, его наивность заставляет Тамаки хотеть большего, нежели мокрые поцелуи и петтинг. У него все еще болит бок с последнего махача — уебали по почкам нехило, но он не выдает себя, когда Тогата крепко обнимает его и ныкается лицом в волосы. Конечно, у него давно есть ответ. И че ломался столько времени. Вместо банального «да» Тамаки молча кладет его грубую ладонь на свой пах, где он выразительный что пиздец, честный на все сто, твердый, как его решимость, и чуть ли не звенит. У Тогаты заметно так краснеют щеки и губы, и он, блять, красивый, красивый и нравится Тамаки, и у Тамаки ощущение, что все это с ними уже было, Тамаки будто распластан под осознанием того, что сможет пережить все это снова. Рельефная грудь Тогаты часто-часто вздымается под его руками, и они льнут друг к другу теснее, сталкиваются лбами, чувствуют остро и жгуче. — Тамаки, давай встречаться, — в семнадцатый раз с самого первого дня их знакомства повторяет Тогата — он запыхавшийся и растрепанный, и Тамаки прикусывает его за шею, длинными мазками собирает соль с его ключиц. Он не в курсе, когда и где вообще разрешил ему звать себя по имени, — кроме семьи только Хадо обращается к нему так, но с уст Тогаты оно слетает легко, словно там и родилось, словно Тогата назвал его однажды где-нибудь по дороге домой со школы. Словно они с Тогатой зареспаунились в этой вселенной лишь для того, чтоб отыскать друг друга и склеиться в фигурку пидоров на чердаке. — Да давай, заебал, — роняет Тамаки ему в рот. Ох уж эти формальности, но если уж ему так приспичило, Тамаки уступит. Тогата победно вскидывает кулак в синюю темноту над ними и сверкает лыбой так ярко, что Тамаки охота его сожрать. Он деловито стаскивает с него шорты и отпинывает свои спортивки на пол, залазит на него верхом. Тоже вздрагивает крупно, стоит Тогате подкинуть его на бедрах и притянуть к себе, в принт крохотных Волт-боев на майке. Тамаки остается ночевать.***
— Ты мне больше не друг. Жучиха, — категорично припечатывает Тамаки, на миг высунувшись из снуда Тогаты. Хадо давится молочным коктейлем и строит крайне оскорбленный вид, топает каблуком о плитку. — То есть я виновата, что у тебя цыплячье сердечко, ага? — Она по обыкновению куда громче, чем положено в общественном месте, и ее манера перекладывать свои косяки на другого рил подбешивает Тамаки. Да и не трус он, ниче не цыплячье. Задолбала обзываться. — Сам бы разобрался, — ворчит он, колупая браслеты на запястье. Нихера бы он не разобрался, но и ей не следовало влезать со своим свашеством — дошло до того, что она доебала даже крайне терпеливого Тогату со своими советами и лайфхаками пиздецки опытной зрелой женщины, и Тамаки на нее обиделся. Никогда не обижался, а сейчас обиделся — необязательно было рассказывать ему, где он хранит все Тогатины письма с признаниями, никто не просил ее выбалтывать его секреты. Показывать пальцем в школе на каждого, кто когда-либо пробовал Тамакин кулак на вкус. В красках описывать, когда и почему его бросила мать. Хадо в открытую ее ненавидит, хоть у нее нет такого права, и все пытается воздушно-капельным путем передать эту ненависть Тамаки, за что регулярно посылается в пиздищу и возвращается бумерангом. За что Тамаки ее иногда любит. За что прощает даже без просьбы. — Извини, — она чуть сбавляет пыл, отходит от него типа прикупить и ему попить. У него появляется время остыть, у нее — подумать***
— Смотри, — Тамаки закатывает рукав худи и кастует себе все и сразу — его армированные тентакли стелются по заснеженной земле, обвивают Тогатины лодыжки и останавливаются у колен. — Я рэнжовый, а ты — милишник. — А? — Тогата аж подпрыгивает, стоит ему чуть усилить хват, смотрит непонимающе. — Кто? — Милишник. От melee. Ближний бой же, — Тамаки поправляет Тогате шнурок на ботинке и отпускает его, принимая стойку. — Не тупи, блять. — Понял, — он сводит брови и тоже становится в оборонительную позицию, только Тамаки готов хохотать и рыдать с его неуклюжести. — А «рэнжовый» это как? — От range. Значит, что даже если ты вон туда встанешь, я тебя достану, — терпеливо втолковывает Тамаки, указывая в угол заднего двора. Они тусуются на территории Тогат, потому что утром Наоко увезли в роддом на «скоряке», а Тамаки чокается от нервов, когда надо ждать новости. Ничего лучше Тогата не придумал. — Самое главное — не мешкать, — поучает его Амаджики-сэнсэй, мечется вокруг него, будто в танце, вращается, как Меркурий вокруг Солнца. — И в кадык бей, если есть возможность. А лучше беги. Это только я выбираю бить. — Я с тобой! — Радостно чирикает Тогата, и Тамаки правда успокаивается маленько. Тогата милый, и нихера не умеет, и декабрьские послеобеденные сумерки ему идут. На куртке его расползаются мокрые пятна, и Тамаки поиграл бы с ним в снежки, если б снега было больше сантиметра. Ему не холодно. Тамаки выравнивает ему плечи и учит выкидывать руку со скоростью хлыста, показывает пару приемов, делится способом быстро обездвижить средней величины оппонента. Тогата сильный аки бычара, только своими физическими данными никогда не пользовался — он же типа ебаной поняшки, у которых дружба за чудо и целый мир за крестную фею. Тамаки предпочитает резкость дипломатии, насилие — компромиссам. Как Красная королева. Ему тоже проще, если его боятся, а не любят. Он следит за собой и уворачивается от Тогатиных атак, нечаянно ловит от него тычку под дых и аж пополам складывается — дури с тонну, пустить бы на пользу такой талантище. Тогата сам пугается и чуть ли на руки его не хватает, садится с ним на корты и улетает с коварной подсечки. Ха-ха. — Подло, — он наверняка улыбается лицом в примятый жухлый газон, и Тамаки помогает ему встать. Нифига не подло, просто он лошара. — Ну ты и лошара, — Тамаки озвучивает свою мысль и тут же о ней жалеет — Тогата просто падает с ним обратно, засовывает ему за пазуху кусочек сосулины. Тамаки недолго орет и извивается, а потом притихает. Ледышка у него в пупке какая-то даже теплая. Начинается невиданной силы снегопад, и они валяются друг на друге под крупными белыми хлопьями, и Тогата ерошит ему волосы, и Тамаки ставит локти по обе стороны от его головы и целует его в нос, и у него сегодня родилась сестра, и он влюблен в лучшего дурака на свете, и лучший дурак любит его в ответ, и он закрывает глаза. Будто падает. В доме Тогата загораются теплые огни. Вечером они впервые занимаются сексом.***
На Новый год Тамаки знакомится с его родителями. Он целых пять секунд стоит столбом на пороге кухни, потому что мать Тогаты точь-в-точь такая же, как сам Тогата, и она словно ходячее воплощение всех детских мечтаний Тамаки — глаза синие-синие, светлые волосы до плеч, голос немногим тише чем у Ямады-сэнсэя. Долгих девять лет он хотел, чтобы у него тоже была мама и именно такая, солнечная и восхитительно добрая, а потом у него с отцом появилась Наоко, и ему стало нечего желать. А потом родился Такаи, и он стал мегаохуенным старшим братом в первый раз. Тайсуо удвоила его титул, но она еще младенец, чтобы этим гордиться. Эри боязливо косится на него за столом, впадает в фангерлинг, стоит Тогате скромно переплестись с ним пальцами при всех. Тамаки слушает их разговоры молча и налегает на жрачку, потому как Наоко теперь готовить некогда, а его до смерти заебали бичка и анпаны. На самом деле им еще нужно к восьми поспеть встретить Хадо и Хаю у храма, пошароебиться с ними по торговым центрам и попасть на площадь к началу фейерверков, но он не торопится. Собака Тогат выклянчивает у него кусочек такояки, но он помнит, что нельзя подкармливать питомцев, и типа не замечает такого теленка у своих ног. Разумеется, у него не получается отговорить Тогату брать зонт, а то как же, вдруг снег пойдет. Это его первая зима в Мусутафу, и на все заверения Тамаки в том, что снег тут в принципе редко бывает, он никак не реагирует, хватает его под локоть и ведет под прозрачным куполом. Мэри Поппинс неместного разлива. У места встречи Хадо врезается в них бело-голубым стихийным бедствием, сцапывает его с другой стороны и вручает варежки для влюбленных в качестве подарка — так-то актуально, Тамаки нрав. Тогата тут же напяливает свою, и при ближайшем рассмотрении его прорывает на хиханьки — вышитые на ладонях крышечки Ядер-колы и осьминог из сосиски, наверное, символизируют их пейринг, и Тамаки подъебывает девчат взаимно, складывая два пальца в рогатку и просовывая туда кончик языка. Хая делает вид, что не заметила такого непотребства, Хадо передразнивает его. Все как всегда. В храме Тамаки ни о чем не просит небеса, потому что у него все есть, а Тогата проводит за молитвой чуть ли не все время. У него слабый розовый румянец проступает от мороза, и Тамаки греет ему нос губами и дышит в лицо, чтоб иней на челке осел. Хая покупает талисманы на всех, агитирует сфоткаться на сэлфи-палку. — Ну дарлинг, — Тогата упрашивает его улыбнуться, но у него раз за разом выходит среднее арифметическое меж гримасой страдальца и оскалом, и он решает остаться как есть. Покерфэйс его не портит. Радиоактивного излучения Тогатиной лыбы с лихвой хватает, чтоб осветить их лица, всю прихрамовую территорию, весь Мусутафу, всю планету. Тамакину темную цыплячью душонку. Хая загружает фотку в инсту, Хадо агрится, что не успела подкрасить свисток. Тогатина горячая рука в его руке цепляется за флис сдвоенной варежки. У Тамаки такое чувство, что загаданное Тогатой за него желание начинает сбываться.***
— Мирио будет с нами жить? — Спрашивает Такаи ни с того ни с сего, поудобнее устраиваясь с альбомом на полу и раскладывая фломастеры. Тамаки невозмутимо пробует сок через соломинку и подмигивает Тогате. Заебенно. Его мультифрукт теперь со вкусом морского гребешка. Состряпанный Наоко торт на столике он теперь не возьмет даже под страхом смерти. — Пока да, — отвечает он за двоих, чтоб Такаи заликовал с крайне довольным видом, — Тогата на диване возле него вроде как захлебывается и получает ладонью по спине, чтоб вышло скорей. — Что у тебя? — По-моему, клубника со сливками. Махнемся? — Он отдает Тамаки свой тетрапак и тяжело вздыхает, смиряясь с незавидной судьбой вечно допивать за Тамаки и играть в лотерею «Что же вновь наквирковал маленький сучонок». Маленький сучонок, он же бывший пиздюк, а с появлением в доме Тайсуо переименованный в пиздюка номер один, чешет ухо открытым фломастером, пачкается фиолетовым, но ему никто об этом не сообщает. Он рисует что-то вроде рогатой гусенички в костюме феи Винкс, и до Тамаки поздновато доходит, что это Тогата Эри, — познакомились вчера, когда Тамаки забрал его с сада и привел на ужин к соседям. А сегодня Тогата наконец припер небольшой рюкзак со своими монатками. Его предкам край приспичило ремонтировать и утеплять чердак именно зимой и именно в том месте, где у Тогаты комната, и он предпочел сбежать к Тамаки, нежели делить с собакой лежанку в зале. Собственно говоря, он безвылазно тусовался в доме Амаджики и раньше, только это так не называлось, а теперь у Тамаки появился повод на полузаконных основаниях приютить его в своей мрачной берлоге. Следом в программе — опизденительные бонусы в виде ежедневного орала на завтрак и римминга в душе, ну и куда без ложек дегтя в виде звукоизоляции, ясное дело. Тамаки готов сдерживать голос и контролировать его громкость, а тихо что-то делать Тогата почти не может — мамин сына же. У госпожи Тогата Хикари хоть квирк совсем другой — она видит в буквальном смысле все, от инфракрасного излучения до гамма-лучей, но Тамаки изо всех сил надеется скрыть от нее безобразия, которые они вытворяют за закрытой дверью. Так что Тогатин временный побег весьма и весьма кстати. — Доброе утро, преступный синдикат, — полупроснувшийся Тамакин батя шаркает тапочками мимо них, проплывает на кухню за своим именным литровым тазиком кофе. Тамаки ластится по-кошачьи, когда его мельком гладят по макушке, чинно складывает покоцанные цыпками руки на коленях и держит осанку. — Как в школе? — Дежурно интересуется отец, немного очухавшись и приняв более-менее осмысленный вид. Тогата отдувается за двоих, параллельно болтает с ним и помогает Такаи нарисовать Астробоя, и Тамаки радуется, что сегодня воскресенье и завтра у них начинаются каникулы. Целых две недели только он и его любимый Волт-бой. И пиздюки раз и два. По ебанутому стечению обстоятельств и в лучших традициях роялей в кустах Тамакины родители тоже решают воспользоваться случаем и чутка отдохнуть на онсэне. Тамаки благословляет их в дорогу, тащит чемодан Наоко к гэнкану — вечером отъезд, путевка горит, и ему капец как жалко их двоих. Вторые роды не то чтоб уж прям измучили Наоко, но от недосыпа с мелкой у нее здоровенные мешки под глазами и цвет лица такой, будто она умерла полмесяца назад, и отец последний раз был в отпуске хер знает когда. Им действительно пора развеяться. — Давайте, ни о чем не беспокойтесь, — Тамаки стряхивает Наоко с себя в минутном порыве обнимашек, сворачивает хуиллион инструкций по разведению детской смеси и прячет в карман Тогатиной толстовки. Ему было четырнадцать, когда родился Такаи, и он все прекрасно помнит и не хуже профессиональных сиделок моет жопы и меняет памперсы. Вдвоем-то тем более справятся. — Слушайтесь няню и Мирио, — наставляет Наоко своих паучат — Такаи вообще ее не слушает, катается на шее Тогаты, как на карусели, Тайсуо мычит что-то в соску и почти засыпает. Тамаки за кухонным островком стругает салат на ужин, машет на них, чтоб валили уже. Эти последние каникулы будут идеальными.***
Ну, ему приходится въебывать похлеще чем с одним Такаи — Тогату в их скромном только установившемся быту он определяет на готовку, сам ухаживает за малой и попутно прибирает хату и стирается. Прогнозируемая халява ограничивается для них круглосуточным выносом мозга и бессонными ночами, и уже вечером вторника Тогата вырубается на диване с Такаи под подмышкой, — Тамаки выключает бубнящий телик, накрывает их цветастым пледом из детской. Он слоняется по родительской спальне с Тайсуо на руках, укачивает ее и переодевает на ночь — она черноглазая и щупленькая, с длинными ресницами матери и горячей любовью к колыбельным. Тамаки гадает, какой у нее будет квирк, — связанный со вкусами, как у Такаи, или пластикоплавильный, как у их отца, думает, будет ли она черноволосой, как отец, или чуть теплее, как Наоко с Такаи. Да, в их шайке интровертов с символами «tа» в имени это все разные оттенки черного, и да, Тамаки один иссиня-черный. Будто приемный. Наоко все равно зовет его сыночкой-корзиночкой. — Как там мои зайки? — Наоко звонит ему в среду утром, скидывает фотки с онсэна. Тамаки старается звучать менее заебанным, потому что вставал ночью каждый час к Тайсуо, потом вообще упал с кровати, а на рассвете к ним на второй этаж пришел Такаи. Полное ололо. — Одна еще спит, второй рисует, — будничным тоном отчитывается Тамаки. У них с Тогатой даже нет времени, чтоб хоть поняшиться под одеялком, и он запихивает либидо глубже в кенгурятник и убирает разбросанные игрушки с пола. — Я про вас с Мирио, — смеется Наоко. Она выглядит лучше, отпаренная в источнике и проветренная на променадах с отцом, и у Тамаки внезапный подъем сил и усиленный стимул не подвести ее. — Ну, — он вдруг запинается, чуть ли не сглатывает привычное «Тогата» — ему тоже можно, наверное. — Мирио? Тогата медленно выглядывает из-за кухонного островка — золотистые волосы в разные стороны, шок в выражении, ложка с шариками Nesquik поднесена ко рту. Тамаки до этого даже мысленно не произносил его имя. — Что? — Пришибленно переспрашивает он, моргая только левым глазом. — Че делаешь? — Не менее припизднутым образом выдавливает Тамаки. В шары вроде не долбится, но надо ж как-то неловкую паузу замять. — Завтракаю? — Капитанит Тогата дальше. Шарик с его ложки падает в тарелку с молоком. Наоко хихикает Тамаки в ухо. — Мирио завтракает, — торжественно объявляет Тамаки, как будто она не слышала. — Я играю в мистера Пропера. Далее следует ее десятиминутный монолог о том, где взять запасную канистру кондиционера для белья, если цветочный кончится, и чтоб он не смел стирать цветное постельное с белым, и бла-бла. Тамаки изображает помехи на линии, будто бы не краснеет перед Тогатой, сортирует его яркие футболки и труханы с Олмайтом отдельно от своих темных. Такаи разбегается с зала и прыгает прям в кучу пододеяльников. Неделя проносится мимо как одни сплошные пеленки и антистресс-раскраски.***
Наоко с отцом возвращаются в воскресенье, и Тамаки с Тогатой сдают смену с чистой совестью — разнокалиберные пиздюки в количестве двух штук в наличии, дом не спален и даже не засран. Вторую неделю каникул они посвящают исключительно друг другу — запираются в комнате, замыкаются в коконе из простыней и зарядок. Тамаки дебютирует в роли актива — у Тогаты, как оказалось, кинк на тентакли, а Тамаки не может остановиться, пока не кончит. Прям медовый месяц. — Ты куда после школы? — Неожиданно начинает Тогата. Тамаки после того случая все еще учится звать его по имени, но это ему сложно и смущает, а инициировать половую связь по пять раз в день нихуя не сложно. Он же не при чем, что в качалке Тогата наприседал себе жопу как у тверк-танцовщиц и теперь сводит его с ума своим прессом и дельтами. Раньше жил себе и жил нормально, а как связался с Тогатой, все по пизде пошло. Необъяснимо, но фак. На самом деле у Тамаки все давным-давно определено — и вуз, куда он отправит доки, и методы убеждения сэнсэя, чтоб выписал ему исключительно положительную характеристику. Ему непонятно только, почему Тогата отводит взор и комкает в пальцах угол одеяла. — А ты? — Он чуть суживает глаза, залезая обратно к нему в кровать. Тогата двигается немного, но Тамаки все равно ложится на него плашмя. Тогата молчит целых десять секунд, и Тамаки вдруг словно слышит, о чем он думает. — Э, — он подцепляет его подбородок и заставляет глянуть прямо — Тогата хмурится, и у него зеленая жилка пульсирует под ухом, и Тамаки бодает его раз, еще раз, тыкается лбом в его лоб. — Поедем вместе в Токио. Не поступим в вуз — пойдем в шарагу. Пнут с шараги — пойдем работать. Понял? Тогата колеблется, будто хочет что-то сказать, но Тамаки ему не дает. Уже успел убедиться, как он умеет в себе сомневаться, как переживает из-за хуйни. Например, что они оба так и не стали героями, что его квирк по-прежнему поддается ему через раз. Что с его середнячными оценками не всякий вуз его возьмет. Что Тамаки вообще сможет куда-нибудь уехать без него. — Будем жить вдвоем. Прикинь, без мелких и родаков какой парадайс, — он старается хоть чуть-чуть его развеселить, но Тогата че-т конкретно приуныл и не соглашается, что пиздюков лучше любить издалека. Из-за сквозняка его надушенные письма шуршат в коробке под кроватью. — Мирио, — это последний Тамакин козырь, ибо Тогата откровенно тащится от звука своего имени с его губ, и ночами Тамаки точно так же повторяет его на пике, задыхается в подушку, пока Тогата шлепает его животом и держит за волосы, как ему нравится. — Мирио, я тебя люблю. От подобного неждана у него самого воздух в легких кончается, однако ж он сказал и не жалеет, признался впервые за все время их отношений и по-дебильному счастлив. Тогата плавно превращается в сплошную улыбку, как Чеширский кот, зажимает Тамакину ногу меж своих бедер. Тогата ему верит, как же иначе. Еще одно новогоднее желание его явно становится реальностью.