Но это была ложь.
— Ты, наверное, мечтал, что у нас все будет как в песне? — с лёгкой усмешкой спросил в один из дней Слава, устав от постоянного молчания и угнетающей тишины. — Мой прокуренный голос, твои тёплые губы, нам так нравится мёрзнуть, нам не нравятся клубы? Влад перевёл взгляд усталых серых глаз на соулмейта. Тот завис на пару секунд, вглядываясь будто бы в бездну, понимая, насколько тяжело готу просто молча находиться рядом без возможности прикоснуться, да что там, даже приблизиться к тому, кого любишь и ненавидишь одновременно. Гот тихо втянул носом прохладный вечерний воздух, прочистил горло. — Забери моё сердце, его хватит надолго, чтобы согреться. Сердце Славы сжалось, затрещало, и он будто бы почувствовал холод, даже находясь рядом с соулмейтом. Ему показалось, что именно в этот момент все разрушилось, с шумом развалилось, распалось, сломалось, рассыпалось. Что именно сейчас, смотря на Влада, невольно изучая его лицо, осанку и позу, он влюблялся все больше, без возможности отказаться от этого, вернуться назад и просто забыть. Он выучил наизусть все его жесты; он знал, как Влад держит сигарету и как блаженно закатывает глаза, делая первую затяжку за вечер, как он поправляет непослушные волосы и в какой позе ему удобнее всего сидеть долгое время. Он видел, как блестят глаза, влюблённо смотрящие в небо. Не на него. Владу было плохо. Плохо и больно. От того, что он боялся. От того, что не говорил и не спрашивал. От их невыносимой близости и мысли, что он, даже находясь на расстоянии вытянутой руки, не может прикоснуться к Славе. Он умирал изнутри, сгорал и вновь покрывался льдом. Ему казалось, что от его сердца уже не осталось ничего кроме покрытых инеем истлевших углей. Влад задержал взгляд на Славе, наблюдал, как сжимаются его губы и играют желваки, как он перебрасывает взгляд с многоэтажки на фонарный столб и обратно, изредка пробегаясь по дереву, для удобства слегка вскидывая подбородок. Делает все, лишь бы не встречаться с ним взглядом. Ведь тогда придётся что-то объяснять, говорить, спрашивать, но они оба не были готовы к этому. Просто решить все по-тихому, подружиться и начать нормальные отношения не представлялось возможным. Каждый из них понимал, что Слава не выдержит и сорвётся, он ведь живёт по своим собственным принципам. А Влад бы просто сломался. Он уже ощущал эту колкую неизбежность, предчувствие расставания и тревогу. Слава был зол. Ни на Влада, ни на кого-то ещё постороннего, а на себя самого. Его уже тошнило от собственных выходок, но парень не мог ничего поделать. Не сказать готу ничего колкого — прожить день зря. Возможно, проблема даже и не в колкостях, а в этом самом ничего. Он хотел говорить с Владом, а так как тот обсуждать что-либо желанием не горел, Слава начал специализироваться на подколах и, временами, даже оскорблениях. Назвать соулмейта педиком, позером и нытиком не было сложно, но вот уходить приходилось с тяжёлым сердцем. И каждый раз все сложнее. Слава хотел, правда хотел измениться. Он каждый день давал себе обещание не обижать соулмейта, но не мог противиться желанию сказать ему хоть что-то. Хоть что-то сделать для того, чтобы гот думал о нем. Когда ты не хочешь быть посторонним, а другом быть ну совсем уж не получается, ты все ещё в праве стать врагом. Однако настал тот день, когда Слава решительно настроился примирение с Владом. Он уверенно шагал в сторону кирпичного дома, повторяя про себя «Сегодня — тот самый день, сегодня — тот самый день, сегодня все изменится…». И все должно было измениться. Гопник заранее надушился своим старым, завалявшимся под кроватью одеколоном «для особых случаев», ведь Влад нередко жаловался на то, что от парня «несёт, как с табачной фабрики». Слава хотел исправить все. Чуть было не зашёл в цветочный ларёк к тёте Зине, но это было бы уже слишком. Подойдя к нужному зданию, Слава растерял всю свою былую уверенность. Теперь он, стиснув зубы, осторожно крался к балкону, разглядывая что-то у себя под ногами. Сердце стучало, словно барабанная дробь в начале грандиозного шоу, где главный герой зрелища — сам Слава. Парень точно знал, что Влад уже должен сидеть в привычном месте. Вот только его там не было. Раньше гот никогда не опаздывал. Лёд привычно затрещал, давая понять, что Славе уже давно не все равно. Ну, мало ли, может у него дела? Может быть, именно сегодня он прибежит и, запыхавшись, упрется спиной в стену, как делает всегда, спешно закурит и пробормочет что-то в роде «Извиняться не буду, ты не заслужил». Но он не пришёл через десять минут. Не пришёл через полчаса. Не пришел через час.Он не явился вообще.